После поражения России под Херсоном вероятность вступления Беларуси в войну уменьшилась или, наоборот, увеличилась? Тихановская назвала себя избранным президентом, что это изменит? Почему среди белорусских силовиков столько пророссийских людей? Власти все больше и больше давят на бизнес, но он старается адаптироваться — это лояльность? Эти и другие злободневные вопросы задали нам вы. Мы переадресовали их политическому аналитику Артему Шрайбману — и записали новый выпуск проекта «Шрайбман ответит». Это текстовая версия.
— После поражения России под Херсоном вероятность вступления Беларуси в войну уменьшилась или, наоборот, увеличилась? Если исходить из того, что Россия проиграет и режим Лукашенко не удержится, то какой смысл ему избегать этой войны?
— Мы уже не первый раз возвращаемся к этому вопросу, и я не устану повторять некоторые базовые истины. Во-первых, война — это абсолютно непредсказуемый процесс. Я согласен с вами в том, что после каждого очередного поражения на поле боя Путин заинтересован искать новые пути для эскалации. До сих пор это были угрозы ядерным оружием, разговоры о «грязной бомбе», аннексия украинских регионов, массированные обстрелы городов и гражданской инфраструктуры, а также размещение войск на территории Беларуси после того, как их там не было несколько месяцев.
Может ли в будущем реакцией на какое-то очередное поражение стать более активное вовлечение Беларуси в войну? Разумеется, может. Например, если Россия получит очередную порцию иранских дронов или баллистических ракет, то она может посчитать логичным разместить их в Беларуси для того, чтобы иметь лучший охват украинской территории.
Но ваш вопрос касался вовлечения белорусской армии в войну. И здесь, как и прежде, я не считаю это развитие событий слишком вероятным сегодня, и в последние месяцы вероятность такого исхода скорее снизилась. И такая моя оценка базируется на том, что Россия провела мобилизацию сотен тысяч резервистов. До этого белорусская армия могла бы быть полезна российской в качестве «затыкания дыр» на фронте, а не какого-то супернадежного ударного кулака. Но теперь с этой задачей, по сути «пушечного мяса», хорошо справляются и в обозримом будущем будут справляться сотни тысяч призванных россиян. Еще пара десятков тысяч немотивированных и не слишком боеспособных белорусов здесь погоды не сделают. Вместо этого, судя по сообщениям западных и украинских разведок, Россия берет у белорусской армии то, что ей действительно полезно. Это тренировки на белорусских полигонах, это артиллерийские снаряды с белорусских складов и старые белорусские танки.
Переходя же ко второй части вашего вопроса, для Лукашенко и его интересов в этой войне, по сути, ничего не меняется. Да, он не хотел бы поражения России, потому что любое ослабление путинского режима может повлечь ослабление Лукашенко. Но это не значит, что он готов рискнуть политической стабильностью прямо сейчас, пожертвовать своей армией, чтобы дать Москве еще несколько тысяч людей для того, чтобы кинуть их в мясорубку. Одно дело помогать так, чтобы это не ставило под угрозу твою политическую стабильность, а другое дело ставить на кону все, не имея при этом гарантированного выхлопа от такой помощи.
Подводя черту, продолжающаяся эскалация сама по себе повышает вероятность того, что на каком-то ее этапе Беларусь может оказаться втянутой в эту войну. Такова логика эскалации. Она работает не только на ужесточение конфликта, но и на его территориальное расширение. Но само по себе поражение России под Херсоном с точки зрения вероятности вовлечения в войну белорусской армии огромного значения не имеет. Потому что российская армия свою проблему с живой силой, по крайней мере, на несколько следующих месяцев смогла решить.
— Тихановская назвала себя избранным президентом. Что это изменит? Должно ли на нее в таком случае распространяться понятие «президентский срок»? И если оппозиция не победит, то в 2025 году будут параллельные выборы — в самой Беларуси и среди оппозиции?
— Действительно, в недавней статье в Politico Светлана Тихановская впервые назвала себя избранным президентом, а свой Кабинет — правительством в изгнании. Что это изменит? Сегодня точно ничего. Адресат этой аудитории скорее на Западе. Это международные партнеры белорусских демократических сил, а не ее домашняя аудитория. Дело в том, что у Кабинета Тихановской были определенные дипломатические достижения в последние месяцы. Например, они создали контактную группу с Советом Европы, таким образом заместив собой официальный Минск в отношениях с этой организацией. Уже несколько западных стран аккредитовали своих дипломатов в Вильнюсе, чтобы работать там с белорусским демократическим движением. Сама Тихановская открыла представительство своего Кабинета в Брюсселе, его возглавляет бывший посол Остапенко.
В начале этой недели Тихановская выступала перед Советом иностранных дел Евросоюза, то есть в формате, где обычно выступают представители государств. Все это означает, что происходит ползучий рост международной субъектности белорусских демократических сил. Они маленькими шажками двигаются в сторону того, чтобы быть представителем белорусского народа, по крайней мере, в глазах Запада. Путь к этой точке будет еще очень долгим. Ускорить его могут такие трагические события, как вовлечение Беларуси в войну напрямую или оккупация Беларуси российскими войсками. В этом случае как минимум у западных стран больше не будет аргументов, чтобы продолжать поддерживать отношения с правительством Лукашенко, и они смогут без каких-то серьезных препятствий наладить отношения и признать Кабинет Тихановской легитимным представителем белорусского народа.
Но мы пока еще далеко не в этой точке, и сегодня заявление Тихановской выглядит скорее как пробный шар, попытка прозондировать почву. Если какого-то внятного отклика на это на Западе не будет, то я сомневаюсь, что Тихановская будет настаивать на такой своей презентации в своих следующих интервью или статьях. Но если позиционирование Тихановской окончательно сместится от «я демократический лидер» к «я избранный президент», то у многих начнут возникать вопросы: а на какой срок это президентство? Что сделать с 2025-м годом и после него, когда срок, на который Тихановская избиралась, как бы истечет?
В сегодняшних условиях предсказать, что будет с Беларусью в 2025 году, невозможно. Я не знаю, какое решение примут демократические силы, если ситуация останется точно такой же, как и сейчас — с Лукашенко во власти. Но в таких условиях проводить альтернативные выборы будет достаточно нелепо, потому что из-за рубежа у оппозиции просто не будет инструментов, как вовлечь в этот процесс один миллион белорусов, а избирать президента десятками тысяч голосов из диаспоры было бы как-то странно. Кроме того, если проводить эти выборы в интернете через какой-то сайт или телеграм-бот, то совершенно непонятно, как сделать так, чтобы все соперники Тихановской или другого демократического лидера получили доступ к подсчету голосов и были довольны прозрачностью этого процесса.
Если оппозиция все-таки решится на такой процесс, то его результаты вряд ли дадут избранному лидеру какой-то дополнительной легитимности, особенно на международной арене. Невозможно будет прийти в Брюссель и сказать: «Смотрите, за меня проголосовало столько-то человек на платформе „Голос“», — поэтому если к 2025-му году ситуация не меняется, то скорее оппозиция будет думать, как предложить объяснение, почему Тихановская будет продолжать выполнять ту роль, которую выполняет. И мы уже слышим первые намеки на это. В одном из недавних интервью старший советник Светланы Тихановской Франак Вячорка заявил, что в двадцатом году в Беларуси закончились электоральные циклы, и при Лукашенко свободных выборов больше быть не может. И поскольку Светлану Тихановскую избрали с миссией провести свободные выборы, то пока она эту миссию не реализует, она будет работать.
Вполне можно ожидать, что такая позиция офиса Тихановской вызовет кучу критики от всех тех политических сил, кто уже успел в них разочароваться. И этого разочарования, вероятно, будет только больше к 25-му году. Но остальная часть белорусской политизированной оппозиционной публики и международное сообщество, скорее всего, будут склонны принять этот статус-кво, просто потому что лучших альтернатив не будет. Но кажется, что если к 25-му году не будет никаких изменений в самой Беларуси, то для демократических сил большим вызовом будет сохранить к себе внимание, а не убедить всех в том, что они сохраняют легитимность за пределами пятилетнего срока.
— У Кабинета Светланы Тихановской давно не было никаких значимых публичных побед, понятных простому белорусу. Про политических заключенных — тишина. С визами тоже есть вопросы. В чем проблема?
— Проблема мне кажется достаточно очевидной. Кабинет Тихановской не имеет рычагов власти ни внутри страны, ни снаружи. Тихановская не может заставить Лукашенко освободить политзаключенных. Этого пока что не могут сделать даже западные страны со всеми их санкциями. Если переговоры в отношении свободы политзаключенных в обмен на какое-то послабление санкций в принципе представить можно, то ни западным столицам, ни Лукашенко для этого не нужен Кабинет Тихановской. По крайней мере, до того момента, пока не созреет политическая воля начинать такой торг. А затем оппозицию могут привлечь, но скорее для того, чтобы определить список людей или посоветовать, какие санкции стоит снимать первыми. И это скорее роль советника, а не субъекта, принимающего решения.
У белорусской оппозиции нет и не было ресурсов для того, чтобы стать таким политическим субъектом. Примерно такая же ситуация с визами. Но здесь у белорусских демократических сил есть хотя бы какие-то инструменты публичной дипломатии, то есть формирование такой повестки на Западе, которая бы препятствовала одинаковому подходу к белорусам и россиянам с точки зрения визовых ограничений. И пока это в целом работает: Евросоюз не принимал коллективных визовых ограничений в отношении простых белорусов, в отличие от россиян, хотя стоит признать, что отдельные европейские страны все-таки усложнили процедуру выдачи своих виз и допуска на свою территорию с национальными визами других стран. Но и здесь действуют два фактора, которые намного сильнее лоббистских возможностей Кабинета Тихановской. Первое — это война. Арсенал экономических санкций, которые Запад может наложить на Минск и Москву, не безграничен, и чем дальше, тем больше соблазн у некоторых политиков вместо обоюдно болезненных санкций принимать коллективное наказание против граждан Беларуси и России, а не против их правительств. Это намного проще, чем закрывать лазейки в существующих санкциях или вводить вторичные санкции — то есть наказывать тех, кто помогает Минску и Москве обходить сегодняшние ограничения.
Второй фактор еще более далек от возможностей оппозиции что-то менять. Он связан с тем, что белорусские власти уже больше двух лет методично сокращают число европейских дипломатов в стране. Причем в первую очередь это коснулось посольств Польши и Литвы — то есть стран, которые выдавали большинство туристических виз белорусам. Тихановская не может отправить своих консулов на помощь польским, литовским или другим дипломатам, которые еще остаются в стране. Хотя, вероятно, она и ее команда могут лоббировать упрощение процедуры работы с белорусскими заявителями для тех посольств, которые еще работают в полном составе.
Но здесь в игру снова вступает фактор войны. Европейские чиновники, дипломаты, политики, которые работают на белорусском направлении и даже симпатизируют визовым запросам белорусов, просто побоятся лоббировать такие шаги, когда их правительства двигаются в обратную сторону. Они побоятся идти против тренда, который состоит в том, чтобы вводить визовые ограничения по крайней мере в отношении россиян.
К демократическим силам может быть множество претензий, и я сам регулярно их озвучиваю, но претензии такого рода — по поводу вещей, которые находятся вне власти демократических сил, — это вопрос скорее завышенных ожиданий, чем каких-то системных провалов в работе Кабинета.
— Почему среди белорусских силовиков столько пророссийских людей? Они были и раньше? Почему мы их не замечали?
— Мне кажется, что ответ здесь в целом на поверхности: эти люди в своем подавляющем большинстве либо прошли советскую армию, либо советскую идеологическую индоктринацию уже в военных училищах, в независимой Беларуси.
Вся идеологическая и военная подготовка в белорусской армии учит рассматривать НАТО как естественного врага, а Россию как естественного незаменимого вечного союзника Беларуси. Кроме того, я уверен, что большинство белорусских высших офицеров и генералов потребляют информацию как о мире, так и о сегодняшней войне из российской пропаганды или из белорусской, которая сегодня неотличима от российской. Кроме того, офицеры и солдаты, если они и выезжают куда-то на учения, то вместе с россиянами или изредка партнерами по ОДКБ. Но и на более общем уровне эти люди, особенно верхушка силовых структур, сделали свою карьеру в пророссийском государстве, на службе у пророссийского лидера Лукашенко. Это значит, что они прошли в том числе и тест на лояльность, прежде чем попасть на руководящие посты в своих силовых органах. То есть если мы условно представим себе какого-нибудь офицера с антироссийскими или прозападными, или белорусскими националистическими взглядами, то такой человек с огромной долей вероятности просто не прошел бы отбор в старшие офицеры и дальше в генералы.
Сейчас же мы видим, что вся эта пророссийская риторика стала вылазить наружу. Я думаю, что это в первую очередь связано с войной, потому что к этим людям, к военным, стали чаще обращаться за комментариями государственные СМИ. Ну и, во-вторых, ситуация требует от белорусского государства и его военного руководства большей и демонстративной лояльности к России. До войны, а скорее до 2020 года, у Минска была потребность балансировать в международной политике, и, соответственно, риторика должна была быть более сдержанной. Поэтому часто заявления белорусских военных, хоть они всегда и были пророссийскими, но хотя бы не были настолько агрессивными по отношению к другим соседям Беларуси. Но сегодня потребность обратная. Я даже допускаю, что большинство этих генералов вздохнули по этому поводу с облегчением. Теперь им не только позволено повторять то, что они слышат от своих российских коллег или в вечерних эфирах Соловьева, но это даже приветствуется.
— Власти все больше и больше давят на бизнес, но бизнес старается адаптироваться. Это лояльность? В чем причина, что власть ведет себя как слон в посудной лавке, а бизнес на таком нищем рынке предпочитает клеить посуду, а не хлопнуть дверью?
— Бизнесмены, предприниматели — это не какая-то особая каста. Это такие же белорусы, у которых такая же базовая психология, которая диктует им выбор из доступных им вариантов. Когда условия бизнес-среды ухудшаются, у любого предпринимателя есть выбор: бороться за их улучшение (например, протестовать), терпеть их ухудшения, менять сектор своей работы или переезжать в другую страну. В авторитарной стране большинство будет всегда предпочитать последние, более безопасные варианты. Лишь у меньшинства будет стержень, смелость и энергия на то, чтобы протестовать и бороться за свои права.
И это касается не только Беларуси. Такова социальная динамика в любом авторитарном обществе. Но до двадцатого года в нашей стране риски от защиты своих прав, открытого выступления против властей были серьезными, но не настолько серьезными, как сейчас. И поэтому то активное меньшинство предпринимателей, которое боролось за улучшение бизнес-среды, было заметным. Представители среднего и крупного бизнеса активно лоббировали свои интересы через несколько бизнес-союзов, через публикации в СМИ. Более мелкие бизнесмены, предприниматели и ипэшники выходили даже на акции протеста пять-семь лет назад, устраивали забастовки.
Сейчас же риски выросли кардинально. Силовикам ничего не стоит разгромить абсолютно любой бизнес: от палатки, в которой торгуют вещами, до частной клиники или частной школы, торговой сети, даже российского банка (например, того, где работал Виктор Бабарико). Скоординироваться на низовом уровне, горизонтально, практически невозможно в сегодняшней Беларуси, потому что как только об этом станет известно силовикам, координатором этого процесса не поздоровится. Их нейтрализуют довольно быстро, если не получится арестовать их по подозрению в каком-нибудь налоговом преступлении, то всегда у них в телефоне может найтись подписка на «экстремистский» канал или окажется, что они громко ругались матом, размахивали руками в своем дворе, когда мимо проходил наряд ОМОНа. Есть показательный свежий пример полоцкой предпринимательницы Татьяны Шостак. Ее задержали в конце октября, в то самое утро, когда она собиралась отнести в исполком коллективное обращение от предпринимателей. В ситуации таких рисков еще больше людей, чем раньше, выбирают безопасные варианты: либо переехать в другую страну, либо сменить свою сферу деятельности, либо, сжав зубы, адаптироваться к новым правилам.
В двадцатом году многие предприниматели и представители даже крупного бизнеса присоединились к протестному движению. Но это был протест не экономический, а ценностный: против фальсификаций на выборах, пыток, насилия на улицах. Экономические бунты обычно возникают в тех слоях общества, которым уже нечего терять — сменить работу нельзя, а продолжать работать в таких же условиях невозможно. У сегодняшних белорусских предпринимателей какой-никакой выбор, но есть, и поэтому даже если условия их работы станут просто невыносимыми, то закрыть свое дело или сменить страну всегда будет проще, чем сесть в тюрьму.