Зачем Лукашенко позвал Байдена в Минск? Почему создают народное ополчение? Украинские власти сдержанны в высказываниях о Лукашенко, они думают, что с ним все еще можно договориться? Какой смысл в закрытии границы между Польшей и Беларусью? Эти и другие злободневные вопросы задали нам вы. Мы переадресовали их политическому аналитику Артему Шрайбману — и записали новый выпуск проекта «Шрайбман ответит». Это его текстовая версия.
— Зачем Лукашенко позвал Байдена в Минск? Разве он не понимает, что реакции на подобное заявление не будет?
— Я думаю, хорошо понимает, и как раз с таким расчетом подобные заявления и делаются. Если посмотреть внимательно, то с первых недель войны Лукашенко, несмотря на свою многоплановую помощь российской армии, все равно пытается изображать из себя миротворца. Не спрашивайте меня, на кого это работает. Я сомневаюсь, что на Западе такие силы еще остались. Видимо, внутри страны есть люди, которые все еще готовы поверить, что благодаря Лукашенко Беларусь не участвует в войне.
Но важно здесь не то, насколько успешна такая дипломатия, а то, что он почему-то считает важным каждую неделю, практически с начала войны, делать заявления в духе кота Леопольда. Приглашение Байдена в Минск абсолютно укладывается в эту же логику. Мол, я единственный здесь в регионе, кто печется о мире. А Байден не хочет приезжать и договариваться. Он же запрещает и «Володе Зеленскому договариваться» о мире с россиянами.
Из этой же оперы заявление Лукашенко о том, что он не посылает ни одного солдата в Украину, в то время как оппозиция своих боевиков готовит, и они уже воюют на фронте. «Ну и кто после этого агрессор?» — постоянно задается вопросом он. Это довольно типичная для Лукашенко тактика перевода разговора с неудобных тем на удобные. Ему не хочется обсуждать те моменты, когда он предоставил России коридор для вторжения в Украину. Гораздо проще говорить, какой он невостребованный миротворец и дипломат. И что все милитаристы, все агрессоры на самом деле находятся там, на Западе. Ведь это они не хотят его слушать.
— Зачем власти народное ополчение? Есть же ОМОН, ГУБОПиК, КГБ. Неужели Лукашенко думает, что ему их не хватит?
— Если честно, очень сомневаюсь, что он доверит такую сакральную миссию, как охрану своей собственной власти, какому-то народному ополчению, то есть простым людям без силового бэкграунда и к тому же с непроверенными политическими взглядами. Скорее тут речь идет о какой-то общей милитаризации белорусского государства. И у этого большого процесса несколько проявлений. Ополчение не единственное из них.
Раньше власти передали оружие егерям и сотрудникам МЧС, чтобы те научились с ним обращаться на случай чрезвычайного положения. Затем создали много военно-патриотических лагерей для подростков. Создали новое подразделение во внутренних войсках. Расширили сеть милицейских лицеев в регионах. В этом году резко повысили бюджет на оборону и правоохранительные органы. И это все на фоне бесконечных, непрекращающихся учений и сверки данных в военкоматах, через которую прошли, наверное, все мужчины призывного возраста в Беларуси.
Мне кажется самым логичным объяснением то, что Лукашенко всерьез рассматривает риск того, что война каким-то образом втянет в себя Беларусь. Я уже не знаю, чего он боится больше — вторжения сил НАТО или каких-то ответных ударов из Украины, но факт остается фактом: государственная машина уже много месяцев готовится именно к такому сценарию. Причем речь идет именно о войне на нашей территории, потому что в стране с такой небольшой армией единственный шанс выстоять — это опираться на какое-то широкое, народное партизанское вооруженное движение. И судя по всему, Лукашенко как раз и пытается создать элементы такого будущего всенародного сопротивления в Беларуси.
В идеале по задумке власти это должно сработать даже на упреждение. Мол, вы лучше к нам даже не лезьте — у нас в каждом сельсовете по партизанскому отряду. Я понимаю, как нелепо звучат эти рассуждения для людей, которые не верят ни в какую войну против Беларуси и уж тем более, что кто-то вынашивает планы оккупировать нашу страну, ну, кроме восточного соседа. Но Лукашенко, очевидно, живет с другим восприятием внешних угроз. И такое бывает с пожилыми автократами. В 70−80-е годы албанский диктатор Энвер Ходжа застроил всю страну полумиллионом бункеров, потому что готовился к нападению каких-то непонятных внешних врагов несмотря на то, что никто на самом деле не планировал вторгаться в Албанию. И Лукашенко, судя по всему, всерьез стал бояться внешней интервенции. Это выглядит единственным хоть сколько-нибудь логичным объяснением этой череды упражнений по милитаризации практически всей страны.
— В Украине снова раскритиковали Тихановскую. Представитель офиса Зеленского Михаил Подоляк заявил, что «не видит внятной антивоенной активности со стороны оппозиции». При этом официальный Киев весьма и весьма сдержан в высказываниях о Лукашенко. Украинские власти думают, что с ним все еще можно договориться?
— В украинской власти есть много разных сил и политиков. Я не могу знать, что в голове у каждого из них, есть ли у кого-то надежды на какие-то сделки и пакты с Лукашенко. С одной стороны, абсолютно очевидно, что между Минском и Киевом существует какой-то тайный канал коммуникации. С другой стороны, я не знаю, насколько нужно быть наивными, чтобы год спустя после того, как Лукашенко не сдержал свое слово и пропустил российские войска на Киев, можно было всерьез рассуждать о том, что в этот раз его гарантиям можно верить. Но, очевидно, и это даже признают на официальном уровне, Украина считает важным тот факт, что белорусская армия до сих пор не воюет в Украине. И как минимум в Киеве хотели бы сохранить этот статус-кво.
И, как и вы, я тоже заметил, что последние несколько месяцев украинские чиновники на всех уровнях очень приглушили свою риторику в адрес Лукашенко, даже когда сам Лукашенко позволяет себе антиукраинские выпады. Киев не отвечает, а только повторяет как мантру то, что мы не хотим, чтобы белорусская армия вступала в войну.
Что касается Тихановской, контактов с ней, то мы уже не раз здесь обсуждали эту тему, и Подоляк, надо отдать ему должное, достаточно искренне и четко проговорил, почему Киев не хочет с ней общаться. Их власти видят, что часть белорусов пришла на помощь Украине в этой войне. Некоторые пошли на фронт, некоторые участвовали в так называемой «рельсовой войне» в первые недели вторжения. Но эти действия украинская власть не связывает с деятельностью Офиса или Кабинета Тихановской. В итоге в воздухе повисает вопрос, а что конкретно Украине может дать взаимодействие или плотное общение с вильнюсскими или варшавскими штабами оппозиции.
И удовлетворительного ответа на него нет даже в самих демсилах. Причем я не готов их в этом обвинять. Белорусские структуры оппозиции в изгнании строились не для того, чтобы снабжать вооружением или ресурсами воюющую страну. Это в первую очередь презентативные структуры. Их задача представлять белорусский протест в изгнании. Но Киеву сейчас не до этих дипломатических тонкостей. Всегда работает только один фильтр: какая польза от конкретных собеседников и конкретных контактов с ними. И пока четкого ответа на этот вопрос Кабинет или Офис Тихановской не дадут или же пока Лукашенко не лишится своего последнего козыря и не вступит в войну полноценно, я сомневаюсь, что что-то изменится в отношениях между официальным Киевом и белорусскими оппозиционными структурами в изгнании.
— Почему бы Лукашенко не устроить показательную амнистию и выпустить 100−150 самых безопасных для него политзаключенных? Чем он рискует?
— Я думаю, здесь есть две взаимосвязанные проблемы. Первая из них — базовая. Она состоит в том, что мы и Лукашенко, скорее всего, подходим к этому вопросу с разных концов. Для нас является естественным вопрос, почему бы не выпустить людей. Для него, как мне кажется, стоит другой вопрос — а зачем конкретно их выпускать? За 100−150 человек Лукашенко не может рассчитывать ни на какое снятие или облегчение санкций. Максимум, что он может получить — это какой-то твит в Брюсселе, что там заметили его шаг и положительно его оценивают.
Пока идет активная фаза войны и Лукашенко в ней соучаствует, остается открытым вопрос, а будет ли Запад в принципе рассматривать смягчение санкций лишь в обмен на внутренние уступки. При этом я не исключаю, что по каким-то другим причинам Лукашенко может когда-то решиться на освобождение части политзаключенных по гуманитарным причинам, например тяжелобольных или пожилых, но и там речь вряд ли будет идти о трехзначных числах.
Второе препятствие связано с тем, что Лукашенко, судя по всему, считает, что он должен объяснять своим самым ярым и радикальным сторонникам, почему он делает те или иные шаги, которые выглядят как уступки. Он и сам постоянно об этом говорит, что, мол, нельзя сделать чего-то, что не поймут «наши люди». Но недавно пришло еще одно подтверждение того, что для него этот аспект действительно очень важен. У тех, кто видел состав комиссии по возвращению политэмигрантов, невольно возникал вопрос, на что можно рассчитывать, назначая в комиссию таких одиозных пропагандистов или силовиков. Ну неужели это склонит каких-то колеблющихся эмигрантов вернуться в страну и доверить свою судьбу тем, кто еще вчера призывал к массовым расправам, и тем, кто осуществлял эти репрессии?
И здесь мы увидели, что приоритетная цель была не в том, чтобы убедить как можно большее число эмигрантов вернуться, а в том, чтобы, не дай бог, не дать своим ядерным сторонникам повода думать, что царь расслабился и пускает в страну врагов. Мол, вот вам комиссия из самых бесспорных ястребов. Уж они-то точно не пропустят кого-то с плохими намерениями обратно на родину. Если такая логика работает с политической амнистией, то в обмен на какой-то серьезный, заметный шаг, каковым, конечно же, было бы освобождение трехзначного числа политзаключенных, Лукашенко считает, что он должен показать своим сторонникам, что конкретно он получает взамен на это. И здесь твита от Евросоюза или заявления Госдепа США будет явно недостаточно, потому что могут начать закрадываться сомнения — уж не прогнулся ли наш вождь, уж не стал ли он инициативно, самостоятельно уступать Западу, не дождавшись каких-то уступок от него.
Я, как и вы, считаю, что никаких серьезных политических проблем освобождение сотни, или двух, или даже трех политических заключенных Лукашенко бы не создало. Те же самые пропагандисты, что еще вчера требовали всех посадить и наказать, назавтра пели бы оды гуманизму своего президента. Но, судя по всему, Лукашенко после 20-го года совершенно иначе воспринимает риски от того, что может показаться проявлением слабины. И это стало еще одним серьезным препятствием на пути решения кризиса с политзаключенными.
— Закрытие границы между Польшей и Беларусью выглядит бессмысленным, так как литовские и латвийские переходы работают. Какой в этом смысл, кроме символической мести за приговор журналисту Почобуту, которому дали 8 лет?
— Здесь следует задаться вопросом, какие еще механизмы влияния на Минск были у Варшавы, которые были бы такими же или более символичными. Например, Польша, конечно, могла выслать белорусских дипломатов или выпустить еще одну ноту протеста. Но согласитесь, влияния на поведение белорусских властей это тоже бы не имело. Перекрытие пограничного пункта или даже их всех тоже не гарантирует решения вопроса по Почобуту. Но альтернативой для Варшавы было бы или ничего не делать, или пытаться пойти на какие-то уступки Минску, задобрить белорусскую власть.
Ничего не делать Варшаве было бы трудно, учитывая контекст, а именно месяцы антипольских жестов со стороны Минска, от закрытия польских школ до разрушения кладбищ. Договариваться или разговаривать с Минском Варшава пыталась, и это давало определенные плоды.
В 2021 году именно так удалось освободить трех представительниц польского меньшинства, но самим заключенным нужно было согласиться на условия белорусских властей. Прежде всего — уехать из страны. Почобут отказался это делать, и белорусская власть не захотела смягчать свою позицию. И альтернатив сегодняшней эскалации осталось немного. И если у белорусских властей есть широкий спектр мер для возможного обострения со своей стороны — от репрессий против поляков в Беларуси до новых провокаций на границе с использованием мигрантов, — то у Варшавы таких инструментов объективно немного.
В итоге они выбрали путь, уже сработавший в 2021 году. Тогда одной угрозы закрыть движение поездов через пограничный переход в Кузнице хватило, чтобы белорусские власти убрали мигрантов с границы и переместили их в логистический центр в Брузгах. Вероятно, и сейчас польское руководство рассчитывает, что угрозы закрыть последние пункты пропуска под Брестом смогут повлиять на белорусские власти и принудить их или к деэскалации, то есть к уступкам, или по крайней мере к тому, чтобы не давать Польше новых поводов обострять ситуацию.
Интересы простых белорусов здесь уже перестали быть приоритетом. Я недавно писал об этом в колонке. Если кратко — мы вошли во время, когда доминирует военная логика принятия решений. Главное здесь — истощить оппонента. А побочному ущербу уделяется намного меньшее внимание. И вы правы: польскую границу можно будет объезжать через Литву или Латвию, по крайней мере пока. Но расходы транспортных компаний увеличатся. Некоторые логистические центры на границе вообще будут стоять пустыми и приносить только убытки. Имидж Беларуси как транзитной страны в глазах азиатских партнеров еще более ухудшится. Это, конечно, не конец света, но это значительный экономический вызов для белорусских властей. И мы видим это по их нервной реакции.
— Кабинет хочет выдавать «альтернативные паспорта» для поездок. Что это такое и как будет работать?
— В этом проекте мне самому еще не все понятно, и представители Кабинета Тихановской не раскрывают много деталей, но, кажется, что речь будет идти не о классическом паспорте государства, а скорее о чем-то более похожем на проездной документ. Такие документы уже выдают в Польше и Литве. Белорусы, которые легализованы здесь, могут получить это как приложение к своему ВНЖ. С идеей выдавать паспорт новой Беларуси от имени белорусских демсил есть несколько технических и юридических проблем, которые им придется решать.
Во-первых, непонятно, какая страна возьмет на себя печать, производство этих паспортов и присвоение им нижней строки, которая является машиночитаемой, которую сканируют во всех аэропортах, когда вы даете паспорт. Дальше возникает второй вопрос. Допустим, они нашли страну, но кому внутри демократических сил эта страна доверит верификацию белорусов для того, чтобы они могли претендовать на этот документ? Как быть уверенным, что структура гражданского общества, которой будет поручено верифицировать белорусов, подающихся на такой паспорт, просуществует год, два, три? Как убедиться, что в нее не пробьется агент КГБ или что там не начнет работать какая-то коррупция?
Дальше в полный рост встанут вопросы международного признания, а именно: сколько стран будут готовы впускать белорусов на свою территорию по такому документу. Для чего еще он пригодится, кроме путешествий? Все это колоссальный объем работы, и пока не до конца понятно, какой на этот документ будет спрос. Сколько есть таких белорусов в диаспоре, которые по каким-то причинам не могут обратиться в официальные посольства, чтобы поменять свой паспорт, и при этом не могут получить проездной документ от властей Польши или Литвы.
В любом случае с символической точки зрения — это будет важнейшее достижение белорусских демсил, потому что они получат в свои руки относительно реальный инструмент решения снова-таки реальных проблем белорусов зарубежья. И они также смогут нивелировать эффекты от того, что белорусская власть будет забирать у некоторых из них гражданство. Это очевидным образом усилит субъектность демсил, потому что страна, которая признает такой документ, косвенно признает право белорусских демсил выдавать такой документ, то есть признает их легитимность.
Таким образом официальный Минск лишается международной монополии на то, чтобы определять, кто является белорусским гражданином, а кто — нет. Постепенно объем этого признания также может расширяться. Белорусские демсилы могут допустить к участию в каких-то международных организациях от имени белорусов, а также вовлекать в распределение какой-то международной помощи, которая адресуется белорусским гражданам внутри страны или в диаспоре. Кроме того, наличие реального занятия даст структурам оппозиции ответ на вопрос, зачем они продолжают существовать в эмиграции столько лет после 2020-го. Кроме того, это даст им сильный стимул прекратить ругаться, наладить устойчивые механизмы ротации и в принципе повысить свою работоспособность.
Читайте также
