Зачем Китаю нужна Беларусь, играют ли западные СМИ на руку Лукашенко и для чего силовики в нашей стране так плотно взялись за «ЧВК Рёдан»? Эти и другие злободневные вопросы задали нам вы. Мы переадресовали их политическому аналитику Артему Шрайбману — и записали новый выпуск проекта «Шрайбман ответит». Это его текстовая версия.
— Эксперты заявили, что Россия и Китай могут обойти западные санкции с помощью Беларуси и это может быть связано с вероятными поставками оружия Пекином Москве. Что это будет значить для Беларуси?
— Я немного скептичен к этой версии. И вот почему: Беларусь не самый очевидный посредник в том, что касается обхода антироссийских санкций. В первую очередь потому, что есть множество других стран в Азии, который уже сегодня используются для таких посреднических операций. Эти страны не находятся под таким же санкционным давлением, как Минск.
И даже если сегодня есть какой-то зазор между ограничениями в отношении Беларуси и России, то никто не может гарантировать, что завтра или послезавтра Евросоюз и Америка решат его закрыть. Такие варианты уже обсуждаются и следующий пакет санкций против Беларуси как раз и будет направлен на то, чтобы закрыть возможные дыры, через которые Россия до сих пор получает какие-то товары двойного назначения.
Если же смысл таких схем в том, чтобы никто не догадался, что Китай поставляет оружие или другие подсанкционные товары в Россию, то насколько здесь Беларусь надежная юрисдикция? Мы видим регулярные сливы о том как, например, перемещаются по территории Беларуси российские военные эшелоны. Как они отправляют мобилизованных на Донбасс. Можно ли вообще доверять тому, что белорусская власть сохранит один из главных секретов России и Китая в тайне от всех западных разведок, которые будут за этим следить?
Тоже касается и размещения в Беларуси китайских военных производств, которые могли бы снабжать российскую армию. А если цели скрывать такое сотрудничество нет и Китай готов к потенциальным международным последствиям за свою помощь России, то тогда зачем вообще в этой схеме нужна Беларусь? Раньше можно было бы предположить, что наша страна — это такой безопасный уголок, который находится недалеко от фронта, поэтому чисто логистически было бы удобнее размещать такое производство здесь. После атаки в Мачулищах этот аргумент уже тоже не так силен, как раньше, но он еще не полностью потерял свой вес. И, откровенно говоря, риски для такого производства в Беларуси были меньше, чем, например, в Белгородской или Брянской области. Поэтому полностью исключать такое развитие событий мы не можем.
Я, конечно же, не эксперт ни в обходе санкций, ни в поставках вооружений и поэтому чисто ради спекуляции готов предположить, что Китай и Россия найдут какой-то путь вовлечь Беларусь в свои взаимоотношения. Разумеется, последуют новые санкции, если, конечно, западные политики еще найдут те сектора белорусской экономики, которые не попали под предыдущие ограничения. Кроме того, возрастет риск диверсий и атак на те объекты, которые будут построены на территории Беларуси. Будь то какие-то перевалочные базы или предприятия. С другой стороны, Лукашенко найдет себе нишу, в которой он будет полезен уже даже не одному, а своим двум главным внешним партнерам — России и Китаю. Такие услуги белорусский политик обычно умело монетизирует. И это может выражаться как в обычных деньгах или кредитах, так и в других уступках со стороны Китая или России, например, с доступом белорусских товаров на рынки этих стран. С точки зрения Лукашенко здесь игра однозначно стоит свеч, потому что не очевидно, что у Запада есть сегодня рычаги для качественного усиления санкций. Поэтому основное препятствие здесь будет не в том, есть ли у Минска такая воля, а в том, есть ли ему что предложить.
— Можно ли сказать, что увеличение количества оружия на руках у простых людей может гарантировать демократию в стране?
— Быстрый ответ на ваш вопрос: нет, никаких гарантий демократии, кроме институтов самой этой демократии и активного гражданского общества, в природе быть не может. Все сторонники права на свободное ношения оружия очень любят пример США, но учитывая уникальность истории этой страны, она не может объяснить, как работает во всем мире связь между наличием такого оружия на руках у населения и демократизации. Если смотреть на рейтинг стран по количеству оружия на душу населения, то там за США и Фолклендскими островами идет Йемен. Ну, скажем прямо, не самая демократическая страна в мире. Также в топ-20 есть такие страны как Ирак или Пакистан, достаточно либеральные законы о ношении оружия в Южном Судане — все это авторитарные страны, которым наличие свободного оружия у населения не помогло стать демократиями.
Да, тоталитарные и самые жесткие авторитарные режимы склонны контролировать вообще все сферы жизни людей, и поэтому они чаще контролируют ношение оружия или вообще запрещают своим гражданам иметь его на руках. Но такие законы появились в них уже после того, как власти стали на путь строительства диктатуры. Так же, как и либеральные законы о ношении оружия — там, где они есть, в Латинской Америке или в некоторых странах Европы — это скорее историческая привычка, чем то, что определяло или предопределяло скорость демократизации.
Еще один пример — Азия. Там после Второй мировой и Корейской войны местные власти Китая, Тайваня, Северной и Южной Кореи, Сингапура пошли по пути очень жесткого ограничения права на оружие, но в итоге Поднебесная и КНДР построили тоталитарные государства, а другие постепенно из авторитарных стран стали намного более демократичными. И ни там, ни там жесткие законы о ношении оружия не имели какого-то определяющего эффекта.
Более явный и близкий к нам пример — это страны бывшей Югославии. Там после десятилетия войн на руках осталось много оружия, особенно в Сербии и Черногории, чуть меньше — в Боснии и Северной Македонии. Но что мы видим по прошествии 20 лет? Все эти четыре страны, разумеется, не стали диктатурами, но они явно отстают с точки зрения прогресса демократизации по любому рейтингу от двух других бывших югославских стран — Хорватии и Словении, в которых оружия на руках намного меньше. Поэтому главный вывод здесь в том, большое число свободного оружия у населения — это и не гарантия демократии, и не амулет от диктатуры. В истории находилось множество авторитарных и тоталитарных режимов, которые вполне успешно брали эту сферу под контроль.
— Почему белорусские силовики так взялись за «ЧВК Рёдан»? В нашей стране не должно быть ничего извне?
— Как и многие из вас, я узнал про эту «ЧВК Рёдан» из новостей о том, что каких-то подростков задержали в каких-то торговых центрах и там были какие-то драки. Я точно не эксперт по аниме, поэтому если вы хотите разобраться в теме или если вы ее вообще пропустили — я советую посмотреть видео, которое сделали коллеги из «Зеркала» на прошлой неделе.
Белорусские власти взялись за проблему плотно: сотнями задерживали подростков, которые приходили на сходки этой инициативы в разных городах, провели проверки и начали идеологическую работу в школах с тем, чтобы отговорить детей участвовать в этом, пригласили всех интересующихся подростков в БРСМ или военно-патриотические лагеря, лишь бы они не интересовались непонятными субкультурами.
Я уверен, власти сделали много еще на разных уровнях бюрократии, о чем мы вообще не знаем. И, кроме того, уже появляются идеи контролировать интернет, как-то ограничивать время, которое подростки могут проводить в нем. Почему такая реакция? Во-первых, власти привыкли, что они знают, чувствуют и контролируют, чем живут их подростки, а тут оказалось, что откуда ни возьмись, ниже всех номенклатурных радаров быстро родилась какая-то субкультура, которая к тому же распространяется со скоростью инфекции. И первая реакция здесь была паника от неизвестности. Судя по всему, где-то на уровне администрации Лукашенко или с участием его самого было принято решение, что на новую идеологическую заразу нужно ответить из всех орудий. А с 2020 года все силовые и идеологические органы контроля работают в максимально брутальном и топорном режиме. И что самое главное — в духе социалистического соревнования между собой. Главный мотив в такой ситуации у любого чиновника, идеолога или силовика — не дать начальству повода подумать, что вот ты конкретно решил отсидеться в стороне и ничего не сделать. В итоге мы видим буквально оркестр спикеров со всех уровней бюрократии: от БРСМ до военкоматов. Все пытаются как-то отговорить молодежь следовать иностранному влиянию.
Неуклюжие и откровенно советские попытки повлиять на подростков, приучить их к какому-то красно-зеленому патриотизму, вовлечь в новые пионерские активности обречены на провал в конкуренции с быстро набирающей моду субкультурой. И у властей здесь нет хорошего выбора, они могут только ждать, пока мода на это движение пройдет сама собой и гасить с помощью ОМОНа какие-то ее оффлайновые уличные проявления. Все их запреты и уговоры будут только раздувать интерес к этому «Рёдану», о котором еще недавно никто не слышал. А без полного отключения Беларуси от мирового интернета по модели КНДР конкурировать с массовой культурой у белорусской власти не хватит ни ресурса, ни талантов.
Что скорее произойдет в этой ситуации, так это то, что подростки, которые в 2020 году были совсем детьми, с ранних лет увидят, в какой стране они живут, в стране, в которой им пытаются запрещать смотреть то, что они хотят смотреть. Советский союз также плодил будущих диссидентов из представителей разных субкультур, чуждых коммунистической идеологии, потому что власть просто запрещала людям быть собой. Белорусская власть в этом смысле просто идет по стопам своего идеологического учителя.
— Почему для Лукашенко так важно встречаться с иностранными политиками и чтобы про него писали медиа?
— Здесь есть несколько мотивов, которые проистекают из одной и той же потребности — в признании. Во-первых, в картине мира Лукашенко и его пропаганды Запад — это не некий единый организм, а антибелорусские элиты и народ под ними, который относится к белорусской власти в общем-то хорошо. Общаясь с западными СМИ, Лукашенко стремится достучаться вот до этого глубинного народа, который существует в восприятии белорусской власти, таким образом как бы обходя некомфортных ему западных политиков. В этой же логике белорусские власти вводили безвизовый режим для латышей, литовцев, поляков. Как раз в моменты, когда отношения со столицами этих стран у Минска не складывались. Таким образом Минск как бы подчеркивает, что люди — одно, а власти — другое. Люди нам не враги.
Другой мотив — пропагандистский. Показать, что западные СМИ, несмотря на позиции своих правительств, все еще интересуются мнением Лукашенко по насущным проблемам, а значит, попытки врагов вроде Тихановской изолировать Лукашенко потерпели провал. Здесь Минск, вероятно, плохо понимает природу интереса западных медиа. По моему опыту общения с журналистами тех СМИ, которые потом ехали на интервью или пресс-конференции Лукашенко, он их интересует с двух ракурсов. Во-первых, с точки зрения возможного дистанцирования Беларуси от России. Они все этого ждут, но в последнее время Лукашенко дает все меньше и меньше поводов. Во-вторых, их интересуют его яркие, а иногда одиозные заявления, вроде ядерных угроз Западу. Такие пассажи хорошо собирают аудиторию и клики. Но это едва ли тот пиар, на который рассчитывают в администрации Лукашенко.
Но в любом случае своей непритязательной аудитории сам факт таких интервью можно подать как факт уважения и внимания к Лукашенко. И тут редакторы западных СМИ действительно сами помогают белорусской пропаганде. Может быть, они это делают неосознанно, но делают это, когда называют Лукашенко президентом. Для редакторов этих медиа — это просто понятный всем термин, у них нет желания грузить свою аудиторию рассказами про легитимность Лукашенко или про 2020 год, потому что если делать это с Беларусью, то потом придется обсуждать легитимность каждого диктатора во всем мире и оценивать легитимность тех или иных выборов, и даже если потом прийти к выводу, что какие-то в какой-то полуавторитарной стране все-таки были более или менее свободными, всегда найдутся те, кто скажет, что они были сфальсифицированы и поэтому западные СМИ просто предпочитают не начинать эти споры. А Лукашенко и его пресс-служба таким образом получают аргумент, который они трактуют как ползучее признание легитимности белорусского политика на Западе.
Однако на самом деле на политическом уровне ситуация скорее обратная. Желание видеть в Лукашенко не то, что легитимного президента, но даже автономного игрока в западных странах слабеет с каждым месяцем из-за той роли, которую играет Минск в войне.
— Аналітычны цэнтр Chatham House правёў апытанне — толькі 16% выступаюць за беларускую мову ў ролі адзінай дзяржаўнай. Чаму так? І ці можна значна павялічыць гэтую лічбу?
— Мне здаецца, тут няма нічога нечаканага, таму што Беларусь пераважна рускамоўная краіна. І калі чалавек размаўляе на рускай, то ў яго звычайна не так шмат прычын выступаць за тое, каб статус гэтай мовы на дзяржаўным узроўні панізіўся. Справа не ў нейкай непавазе да беларускай мовы — проста для большасці беларусаў сённяшняя моўная сітуацыя ў краіне камфортная ці прынамсі не з’яўляеца самай галоўнай праблемай у жыцці.
І для гэтай большасці людзей пагаджацца на беларускую як адзіную дзяржаўную можа падавацца рызыкоўным з пункту гледжання асабістага камфорту, бо хто ведае — можа, потым будзе нельга на рускай мове пісаць лісты ў дзяржаўныя ўстановы ці, напрыклад, будзе цяжка знайсці адукацыйныя ўстановы для сваіх дзяцей, каб вучыць іх на той мове, на якой размаўляюць іх бацькі.
Натуральна, статус адзінай дзяржаўнай для беларускай не азначае аўтаматычнай дыскрімінацыі рускамоўнай большасці, але для гэтых людзей часцей за ўсё проста лягчэй падстрахавацца.
Адказваючы на вашае другое пытанне: лічба тых, хто выступае за тое, каб беларуская была адзінай дзяржаўнай, можа хутка павялічыцца, як мне здаецца, двума шляхамі. Або вырасце колькасць беларускамоўных, і для іх статус рускай мовы проста не будзе мець ніякага значэння, або стане больш тых рускамоўных, хто будзе лічыць дамінаванне рускай такой праблемай, дзеля вырашэння якой яны могуць пагадзіцца на рызыкі свайго дыскамфорту. Расійская вайна супраць Украіны і агрэсіўная прапаганда рускага свету, у якім няма месца Беларусі, натуральным чынам павышаюць і першую, і другую лічбы. Але мне падаецца, што хуткасць гэтага працэсу і блізка не дастатковая, каб казаць, што прапорцыі гэтых груп у беларускім грамадстве могуць змяніцца ў бліжэйшай будучыні. Цяжка ўявіць, што магло б змяніць гэты статус-кво, акрамя вельмі моцнага ўзрушэння, якое б у сваю чаргу прымусіла масы пераасэнсаваць сваё стаўленне да мовы і да ідэнтычнасці. Гледзячы на гістарычны вопыт, варыянты, якія прыходзяць да галавы, гэта толькі вайна Расіі супраць Беларусі ці нейкія фарматы акупацыі нашай краіны. Я не ўпэўнены, што нехта — ну, прынамсі, не я дакладна — жадае беларушчыне прагрэса такім шляхам. Таму без настолькі драматычных падзеяў у пытанні, якое задаваў Chatham House, нам, хутчэй за ўсё, прыйдзецца назіраць вельмі павольную эвалюцыю поглядаў беларусаў. І гэты працэс можа расцягнуцца на годы ці нават дзесяцігоддзі перад тым, як большасць зменіць сваё стаўленне па гэтай тэме.
Читайте также
