Александр Муравьев — известный бизнесмен, который в 2017 году был приговорен к 11 годам лишения свободы по делу «Мотовело». Чуть больше года назад он вышел из колонии-поселения и сейчас живет в Дубае. В интервью «Белсату» он рассказал, как пришел в бизнес, заработал первый миллион и встречался с Александром Лукашенко. Публикуем выдержку из большого разговора.
Интервью бизнесмена Александра Муравьева для Austria Presse Agentur записано в январе 2024 года в Дубае. В подготовке участвовали телеканал «Белсат» и Беларусский расследовательский центр.
«Это катастрофа была»
— Вы рассказывали, что профессионально и успешно занимались спортом. Почему мы не увидели олимпийца Александра Муравьева, который бы ездил и представлял Беларусь на Олимпиадах?
— Я попал не в ту армию: поступил в институт, и сразу меня забрали. С первого курса. Сначала загрузили в автобус, который шел в Афганистан (СССР вел в 1979–1989-м войну в Афганистане. — Прим. ред.) или куда-то еще, затем выгрузили всех, и меня отправили домой. Успели оформить какие-то документы. Потом меня опять отправили туда. Первые шесть месяцев я был в учебке в Печах. Потом в Борисове в кадрированном (недоукомплектованном. — Прим. ред.) полку. Потом меня как-то вытащили в спортроту в Уручье… Но прошло уже восемь месяцев. Естественно, на возвращение [в спорт] после восьмимесячного перерыва нужно время…
В 1986-м я вернулся и начал очень усердно тренироваться, попал в больницу с воспалением легких — переусердствовал, потом опять вернулся. Я очень четко помню соревнования в Беларуси, когда звучит «Старт» — а я не хочу, и все. То есть весь запал, который был во мне 10 лет, вся злость — их раз, и не стало. Я пробежал 10 метров, прыгнул в длину, толкнул ядро, подошел к тренеру и показал вот этот знак (показывает Х. — Прим. ред.). Он посмотрел на меня и глазами показал: «Да». Этот день я очень хорошо помню.
— И что дальше?
— Это катастрофа была. Соревнования проходили в Стайках, я вернулся домой, понимая, что все понятные и логичные цели — что надо тренироваться, учиться, надо стать спортсменом, потом великим тренером или великим деятелем — потеряли смысл. Я понял, что не выполнил первый норматив, а впереди еще два года института. Зачем в этот институт ходить? Это раз. Второе, спортсменам какие-то талоны на питание выдавали: четыре рубля в день, когда три, когда пять. Это какие-то карманные деньги, какая-то степень свободы, но и понимаешь, что снимаешь нагрузку с родителей. И я понял, что все, надо что-то придумывать.
Я достал швейную машинку из подвала, разобранную. Помню тот день, когда папа пытался ее «электрифицировать», там разлетелись какие-то детали, ему это занятие не понравилось. Я эту машинку собрал, восстановил, сломанные детали мой старший брат как-то приварил, недостающие где-то нашел, я ее отремонтировал и пошил спортивные трусы Adidas из отцовской нейлоновой рубашки. У меня были выкройки (в смысле, я мог делать копию настоящих) и сделал тоже «настоящие».
«Трусы были вопросом статуса»
— Подождите. Когда человек никогда в жизни не занимался… Вот я бы сегодня взял какую-то выкройку — даже не знаю, смог бы я что-то сделать. Вы что-то недоговариваете. Зачем?
— Две причины были точно. Первое, конечно, то, что наша семья не была богатой. Вторая — то, что можно было купить в магазинах, носили все, и это вызывало какое-то неприятное чувство. Хотелось чего-то уникального. Тогда же появились журналы с выкройками Burda, мода появилась.
Люди, которые что-то шили дома, одевались как-то выразительнее. Даже если они это делали из ткани для простыней и пододеяльников. Те, кто покупал советскую одежду в магазине, шли по улицам так, как сегодня, наверное, в Северной Корее ходят. И то вряд ли уже. Поэтому я пошил трусы Adidas.
— Где вы взяли резинку адидасовскую?
— Раньше на кроссовках был настоящий лейбл Adidas, прошитый. То есть не шелкография, а вышивка. Естественно, если его отпороть и пришить к трусам, они настоящими становятся. Лейбл в них настоящий, ткань. Не помню, откуда тогда появились эти нейлоновые рубашки, из Венгрии или откуда, но там хорошая ткань. Единственное: с кантиками пришлось повозиться, как-то все это делать надо было. Я их продал за 25 долларов спортсменам. Спортсмены ездили на соревнования за пределы Советского Союза и ориентировались и в долларах, и в товарах.
Помню, я в Стайки заехал, кому-то из приятелей показал, он: «Саня, хочу. Это настоящие?» Я говорю: «Конечно, настоящие». Там целая делегация собралась легкоатлетов, они все знатоки. У половины есть такие трусы — поэтому они занимают более высокую ступень в спортивной иерархии. У кого нет таких трусов и они в хлопчатобумажных советских — ниже в иерархии. Поэтому вопрос трусов был вопросом социального ранжирования, статуса.
Все исследовали эти трусы, и никто не сумел прийти к выводу, что они ненастоящие. Так как я потом пошил трусов еще штук десять и раскрыл секрет, что я это делаю сам. Больше не мог шить трусы, потому что рубашки закончились. Обман длился недолго, пару дней.
«Мы шили из того, что позволяло делать уникальную, интересную одежду с затратами в 10 долларов, и продавали за 180»
— Первый ваш крупный бизнес — это одежда. Как это было?
— Как-то мне мама дала 60 рублей, потому что начиналась осень и было холодно — надо было купить какую-то одежду. Я пошел в магазин, купил куртку, причем дефицитную — венгерскую. Утром, когда поехал в институт в этой куртке, понял, что ее купил не я один. Треть автобуса была в этих куртках. Я подарил ее младшему брату и понял, что не перезимую. В этот же день встретил своего приятеля Юру Саина. Мы с ним заехали по пути в магазин «Ткани», где он купил несколько рулонов насыпочной ткани и открыл мне тайну: он так стильно одевается потому, что он из этого всего шьет куртки. Он мне показал, как шить куртку, я купил тоже ткани, пошил себе модную «итальянскую» куртку. Лейбл я пришил потому, что он мне его дал, он тогда шил куртки под брендом Sava, кажется. Через какое-то время я договорился шить ему подкладки, но он очень медленно шил куртки, поэтому шил подкладки, карманы и какое-то количество курток.
— А где продавали?
— Ой, во всех комиссионных… Потом на Комаровке. Причем очень много спортстменов — пятиборцев, пловцов, с которыми я в одном классе плавал — подряжались: им нравилось на рынке стоять, торговать. Поэтому на Комаровке спортсмены продавали наши куртки в том числе. Им стало интересно: кооператоры, которые из плащевой ткани, соблюдая советские ГОСТы, шили куртки с затратами в 50 долларов, продавали их по 60 долларов. Мы шили из того, что не соответствовало ГОСТам, но позволяло делать действительно уникальную, интересную одежду с затратами в 10 долларов, и продавали за 180 долларов. Это заслуга Юры, он чувствовал стиль, моду, а я знал, как повысить производительность труда.
Первые заработанные деньги я использовал на покупку промышленного оборудования, нанял первых надомников. Мы разошлись с ним [Юрой] на какое-то время, и через год масштаб производства у меня был в десятки раз больше, чем у него. Но он был стильный производитель одежды, а я давал бал. И мы с ним объединились. В 1992 году, 25 августа, мы зарегистрировали малое предприятие U&A, или UA. Только потом я узнал, что эта аббревиатура используется Украиной. 25 августа является днем основания моей первой официальной компании. В последующем, так как я был участником больше чем на 50 процентов, она стала основой для нынешней компании. В 1997 году произошел ребрендинг компании, она получила название АТЭК.
«Первый миллион — это производство одежды»
— То есть в 1992-м вы шили куртки. Что было дальше?
— После карманов было три фабрики, на которых работало, в общей сложности, тысяча человек. Были коллекции, показы мод, участие в этой отрасли, но это было не мое, а Юрино, а мое…
В 1993–1994 году был первый корпоративный кризис, и я бросил свои силы на нахождение каких-то решений по зарабатыванию денег другим способом, а Юра остался управлять бизнесом по производству одежды. Я заработал денег другим способом на рынке нефтепродуктов, зерна, металлов.
Я помог австрийской компании Voestalpine разрешить проблемы с расчетами в Беларуси и стал их официальным представителем в нашей стране. Потом я расширил это партнерство до еще трех-четырех немецких компаний и заработал столько, что швейный бизнес был спасен, но процесс спасения мне уже нравился намного больше, и я начал заниматься совсем другим делом.
— Но свой первый миллион вы заработали там? Лично ваш миллион? Не на спасении компании.
— Первый миллион — это производство одежды.
— Вне камеры вы сказали, что с Виктором Бабарико познакомились еще в 1992 году. Расскажите об этом.
— Витя Бабарико тогда был в банке «Олимп», возглавлял его Валера Селявко. Это был как раз период, когда формировались знакомства. То есть люди, которые объявили себя участниками предпринимательского цеха, знакомились не просто потому, что надо было что-то купить, продать, решить какую-то задачу — это было некое такое «принюхивание». «Ты кто?» — «Я банкир». — «Ух ты! А ты кто?» — «А я зерно продаю». — «Вот это да». Или: «А вы кто?» — «А мы нефтью торгуем». — «О-о-о!»
Причем многие мои однокашники — и институтские, и интернатовские — каким-то образом вошли в этот цех. Некоторые как бизнесмены, некоторые как лоббисты: ведь основной актив олимпийских чемпионов и чемпионов мира — доступ к бывшим властям, к ЦК КПСС. Попасть на поток товаров — то преимущество, которое у них возникало. Силовые спортсмены — боксеры, борцы — тут же как-то объединились, взяли себе в команду гимнастов и акробатов, начали наперстки катать, бандитизмом нездоровым заниматься — как в тех песнях: «Мы бывшие спортсмены, а ныне рекордсмены».
Было такое количество лоховства, некомпетентности во всем — в словах, делах. Все собирались, делились знаниями, которые кто-то получил: как лучше, как хуже. Было довольно интересное время.
«Тогда же малиновые пиджаки уже вроде закончились, появились более утонченные признаки отличия»
— Когда и как вы уехали из Беларуси?
— В 1997 году я понимал, что международная торговля, международные финансы возможны, только если компания шире границ одной страны, и надо научиться жить, работать, делать бизнес в большем количестве стран. И следующей страной была Россия — очевидно. Я приехал в Москву в 1997 году, зарегистрировал там компанию.
Кстати, когда я приехал в Москву, моя первая легализация там была от компании Voestapline Entertainment Austria, c которой у меня были отношения с 1994 года. Мне нужно было снять квартиру, арендовать офис, и все это я сделал вместе с ними, от их имени. То есть в первый приезд в Россию я был как бы австриец. Мы занимались тем, в чем разбирались, — это аминокислоты, белки, зерно, нефтепродукты, средства защиты растений. И металл.
Потом я понял, что уже не хочу всю жизнь продавать, продавать, продавать. На вопрос «Что ты делаешь?» мне хотелось ответить что-нибудь такое (самому себе как минимум), что будет вызывать какое-то [уважение].
Где-то в 1999–2000 году я понял, что при ведении бизнеса быть беларусом не везде универсально для переговоров, а удобнее представлять универсальную юрисдикцию. Учитывая, что я и так с 1994 года очень тесно взаимодействую с немецкими и австрийскими компаниями, на одной из встреч в Вене вице-президент одного из крупнейших банков выступил с такой инициативой: «Саша, надо зарегистрировать компанию в Австрии, и инвестиционную часть бизнеса, управленческий штаб перенести в Австрию». Это соответствует международной практике, что для компании, которая находится не в одной стране, нужно выбрать ту юрисдикцию, которая больше всего подходит для цели холдинга, управления. И я выбрал Австрию.
В 2001 году я зарегистрировал первое предприятие, ATEC Handels GmbH, и сам туда переселился. И начал жить одновременно в трех городах: Москва, Вена, Минск.
— Вы себя как-то радовали в тот период? Машины, дома, поездки по всему миру. Чем вы занимались? Вот вы зарабатываете большие деньги, а в 1990-х это было довольно сложно, люди жили бедно в то время.
— Машины были. Первую я купил в 1988 или 1989 году. Мало того, я купил машину, не умея ездить, без прав, но проехал весь Советский Союз, из Узбекистана. Так мне захотелось ее купить. Первая машина была «Жигули» третьей модели, потом в 1992-м или 1993-м я купил Opel Omega. Потом у меня был период Audi 100, а в 1996-м я купил себе новую Audi A6. Они только вышли, и были первые поставки в Беларусь. Потом у меня даже был в Москве в 1998-м «трофейный» Mercedes 600-й, «лонг», черный. Это был обязательный атрибут: «новый русский» должен был ездить на такой машине. Машина, кстати, не очень.
— Вы себя чувствовали «новым русским»?
— Тогда же малиновые пиджаки уже вроде закончились, появились более утонченные признаки отличия. Я не знаю, кем себя чувствовал, но ездил на шестисотом «мерседесе». Кем я был, не знаю. Для меня не был чем-то первоочередным вопрос домов и всего остального. Я жил в Москве в деловом центре, «Хаммеровском». Была великолепная квартира, кафе, ресторан, спортзал, бассейн. И в соседнем корпусе офис, мне это очень подходило.
— Что вас радовало? У каждого человека есть вещи, которые его радуют. Я утрировал, когда говорил про машины и дома.
— Семья. Да, она отдельно стоит как первый ответ на этот вопрос, а потом все остальное. Спорт обязательно. Изучение Москвы, делового мира… Я очень много ездил. Вообще в моей биографии 56 стран и 178 городов, про которые я могу рассказать, что я там делал. И я этот список себе составил — правда, в своеобразных обстоятельствах, когда была возможность никуда не торопиться, а сидеть и вспоминать. 56 стран — это немало.
«Лукашенко важны рейтинги»
— Про Лукашенко. У вас было несколько личных контактов с ним, личных разговоров. Как вы его воспринимали? Каким он показался вам человеком, когда вы начали с ним разговаривать?
— Я вообще все воспринимал [на предмет того], вредно или полезно это для бизнеса. На тот момент встречи, которые были, не вредили бизнесу. Я видел, что в чем-то они оживляют возможности в продвижении каких-то вопросов. Я не смотрел на него как на контрагента относительно его личных качеств. Меня интересовал его пост. Встреча с ним могла улучшить или ухудшить позицию. И все.
— Но персонально? У вас же было какой-то впечатление? Лукашенко — харизматичный политик. Он произвел на вас такое же впечатление? Мог ли он своей харизмой ваши симпатии получить?
— Не знаю. Естественно, он обладает какими-то качествами, которые ему позволяют делать то, что он делает сейчас. Не знаю, каким словом это правильно назвать, но эти качества не рядовые.
— Вы тут не до конца честны. Каждый человек после встречи с другим человеком имеет о нем впечатление. Он выходит и для себя помечает: очень интересный, живой человек, энергичный. Или: ай, совсем, тусклые глаза.
— Живучести у него хватало.
— А в целом: какую картину Лукашенко вы для себя нарисовали после встречи?
— Откровенно я понимал, что он в чем-то не разбирается. Это раз. Второе — ему важно, какие он набирает рейтинги от встречи со мной, а я ему глубоко по барабану.
— Между вами была какая-то симпатия?
— Думаю, нет.
— Он нахваливал вас несколько раз. Беларусам про вас говорил: «Какой же он австриец, он же наш человек». А австрийцам, наоборот, ставил вас в пример: «Посмотрите на „Елизово“ — пример сотрудничества беларусского и австрийского бизнеса».
— Он это делал не для того, чтобы меня хвалить. Ему это, видимо, нужно было зачем-то. Дело в том, что те встречи были раз в год, раз в два года один час. Такие встречи не дают эмоциональной реакции.
