С начала войны в Украине погибли десятки, если не сотни мирных жителей — информация довольно разрознена. Только 3 марта после одного из ударов по Чернигову спасатели достали из-под завалов тела 33 человек, еще 18 были ранены. Большинству украинских врачей в эти дни пришлось забыть о привычных дежурствах и спокойных сменах, операциях по графику. Многие из них теперь видят совсем другие раны — от осколков и пуль, хотя никогда не представляли, что будут работать в условиях войны. Zerkalo.io публикует истории двух таких медиков. Имена наших собеседников изменены.
«Большинство бойцов через несколько дней отправляются обратно воевать. Все рвутся в бой»
Александр рассказывает, что теперь подчиняется командиру отделения, а не главврачу. Молодой человек до войны был интерном в отделении кардиологии. Когда началась война — пошел добровольцем оказывать помощь раненым военным. Точно так же в госпитале, но в другой области, сейчас работает его отец, мама пока остается в гражданской медицине.
Собеседник не называет свой город, но говорит, что активные боевые действия в его регионе не ведутся, лишь периодически звучит сирена. В военный госпиталь, где он сейчас работает, везут раненых из соседних областей, в которых были обстрелы и бомбежки. Им оказывают первую и неотложную помощь.
— Это база, которую знает любой врач. Сейчас мы лечим осколочные, пулевые, огнестрельные ранения — все травмы, которые возможны при военных действиях. Их получают и военные, и мирное население. К нам привозят и тех, и других — всех, кому нужна помощь. Мы со всем справляемся, все успеваем, — на первых минутах телефонного разговора говорит Александр. В течение 15-минутного звонка с прерывающейся связью он повторит это еще не раз.
Собеседник рассказывает, что пока про тяжелые травмы только слышал от коллег, сам их не встречал. Не было в его клинике и случаев, когда кто-то умирал на операционном столе. В целом, утверждает парень, врачам в силу профессии видеть пострадавших на войне проще, чем остальным людям.
— Как такового шока, страха у нас нет. Медики всегда должны быть готовы работать при любых обстоятельствах. Есть четко отложенные механизмы, по которым мы сейчас работаем. Спим очень мало — постоянно наблюдаем, что происходит. Но ведь военные не спят вообще!
Медик и его коллеги стараются оперативно лечить тех, кто к ним поступает. Залеживаться на больничных койках в эти дни, по словам парня, никто не стремится.
— Большинство бойцов через несколько дней отправляются обратно воевать. Ребят, грубо говоря, держим — объясняем, что они еще не полностью здоровы, идти в зону боевых действий еще рано. В ответ: «Выпишите меня. Я хочу защищать свою страну». У них очень сильный боевой дух — независимо от тяжести травмы, они рвутся в бой, чтобы не дать ни малейшего шанса или даже надежды на победу россиянам. В полном составе готовы сражаться до конца, до последнего.
— Если ваш город тоже будут обстреливать, вы к этому готовы?
— Украинцы сейчас как никогда едины. Наш народ не собирается сдаваться и идти на любые уступки. И для меня каждый украинец — брат или сестра. Все защищают друг друга. Конечно, хочется, чтобы война быстрее закончилась, но неизвестно, когда это произойдет. Я буду оказывать медицинскую помощь людям, пока могу. Если сюда доберутся вражеские военные, оккупанты, я буду стоять насмерть за свою страну. Других вариантов нет, — решительно заявляет молодой врач.
«Под обстрелами оперировали ребенка. Но и болезням не скажешь: «Подожди, у нас тут война»
Мы созваниваемся с хрупкой Ангелиной. Ее голос звучит спокойно и собрано, несмотря на непрекращающиеся воздушные удары по городу. В прошлой жизни Ангелина была детским хирургом в одной из самых больших детских клиник Украины «Охматдит», которая находится в Киеве. Но в военное время все иначе.
— Есть, например, пациент с черепно-мозговой травмой. Ехала семья — мама, папа и двое детей — и попала под обстрел. Один ребенок погиб на месте, второго с мамой направили к нам. Хотя это детская больница, мы сейчас принимаем всех, если это необходимо, — говорит Ангелина. — В первый день люди в панике выезжали из города, было много аварий. Привозили пятилетнего мальчика: они выезжали с родителями за город, когда была сирена, отец запаниковал, что-то произошло. У ребенка сломан нос со смещением. В обычных условиях мы бы под общим наркозом его вправляли, но здесь идем на уступки родителям и делаем это под местной анестезией. Вокруг хаос.
Когда произошло «перепрофилирование» и медики стали лечить всех, кто поступает, девушка уже и не вспомнит. Сейчас, по ее словам, пострадавших часто просто везут в ближайшую больницу, если есть риск попасть под обстрелы. Клинику Ангелина покидает редко.
— Я тут и работаю, и живу. Каждые 4 часа у нас меняются бригады, приемное отделение разбито на зеленую, желтую и красную зоны в зависимости от тяжести состояния пациентов. Готовимся к масштабному поступлению, если вдруг людей начнут везти десятками. Но по-прежнему лечим и тяжело больных детей — знаете, болезни же не спят, им же тоже не скажешь: «Подожди, у нас тут война». Вчера приходила бабушка: «У меня нет никаких лекарств. Помогите мне». Большинство обращений связаны с войной, но можем мы эту бабушку отправить домой? Нет, конечно. Многие люди долгое время не могут получить помощь, потому что заблокированы в своих домах или не могут выйти на улицу из-за риска обстрелов. Всех, кого привозит сейчас скорая, после оказания помощи она же и отвозит обратно домой. Никого не отправляют добираться самостоятельно.
Ангелина говорит уверенно, но сумбурно — кажется, вся неделя в ее воспоминаниях слилась в один-два дня. Видеть обычных людей, которые получили травмы из-за войны, говорит молодая врач, психологически сложно.
— Тяжело нереально. Мне 27 лет. Я не жила в годы войны, не бывала в Донецке и Луганске, знаю о тех боевых действиях только от брата, который воевал, и никогда не могла подумать, что так случится со всеми нами. В первый день я проснулась в пять утра. У меня пациенты со сложными случаями, они часто мне пишут ночью. Поэтому я сплю чутко и на этот раз проснулась от сообщения в Viber — написала мама пациента: «SOS! Россияне напали. Началась война». Пять минут сидела и смотрела на эту смс-ку, думала, что страницу женщины взломали. И тут я осознаю, что слышу взрывы! Проходит адреналин, нужно брать себя в руки.
Сразу, говорит девушка, начала собирать вещи, а потом вспомнила, что в другой больнице, где она работает, — маленький пациент с одной почкой и тяжелой патологией, которого нужно оперировать, без оглядки на войну.
— Едем с наставником по одной из центральных улиц, а нам навстречу — танки, военная техника. Везде этот хаос, звучат сирены, большие пробки, машины ехали даже по пешеходным дорожкам. Мы слышали взрывы со стороны Гостомеля, Бучи, потому что они близко. Я была в шоке. И под обстрелы мы оперировали ребенка в клинике. Это была жесть.
Но, знаете, тяжело морально было только в первые два дня. А потом — я вам передать не могу украинский дух. Что бы ни произошло, все друг другу помогают. Если есть где-то раненый — те, кто видит его, везут медикам. Народ объединен, а врачи держатся, потому что они — главная опора пациентов.
«Хорошо, что я не стою с автоматом, потому что я бы их всех расстреляла за все, что вижу сейчас»
В первые же несколько дней Ангелине и ее коллегам пришлось пережить и потери.
— Наша анестезиолог перед сменой везла своего раненого племянника в больницу, и ее машину обстреляли. Она погибла, не доехав до работы. Когда гибнут люди, которых ты знаешь лично, это давит. Но врачи морально выносливые, быстро ко всему привыкаем, — говорит девушка. — Наша больница была обстреляна. Представьте: идет перекрестный огонь, перестреливаются из одного района в другой, стоит гул, сирены воют, и в один из корпусов попадает снаряд. Слава богу, все живы. У нас пациенты находятся на минус первом этаже, где бомбоубежище, и лишь те, кому нужна неотложная помощь или постоянное наблюдение врача, находятся с нами наверху. А мы, честно говоря, уже даже не прячемся — у нас нет на это времени. Если мы будем где-то сидеть, пока идет обстрел, могут привезти пациентов, которым нужна срочная помощь. Вчера я ездила домой между сменами, стою в квартире, а где-то рядом пролетел беспилотник: шум, два огромных удара — и у меня затряслись окна. В этот момент ощущаешь беспомощность: сейчас ты живой, а через 20 минут — не факт.
Самое сложное, говорит врач, это обстрелы недалеко от больницы.
— Звуки очень страшные, и ты не знаешь, попадет в здание или нет. Обстрелы, бомбы — это всегда очень громко, неожиданно и страшно. Но больше всего нас уничтожает российское телевидение. У меня много родственников в России, у которых промыт мозг. Мне хочется выть от этих фраз, что мы, «бандеровцы», нападаем на русскоязычное население. У меня в больнице 90% пациентов говорят на русском. Мы никого тут не ущемляем.
Девушка и ее коллеги не понимают, как эта война вообще могла начаться, почему кто-то может ее оправдывать в условиях, когда гибнут мирные жители.
— Что касается раненых — мы и не такое видели. Тяжелее всего медикам, которые лечат участников боевых действий, к ним возят всех: и с рублеными ранами, и с оторванными руками и ногами, разрывами печени и селезенки, черепно-мозговыми травмами. У них, бедных, наплыв больше. Но, знаете, он не такой, как мы ожидали. Мы-то думали: «Сейчас как придет Россия — не будем знать, куда деваться и куда класть пациентов. Это же махина на полматерика! Сотрет нас с лица земли». Но на самом деле раненых не такое количество, слава Богу, хотя есть тяжелые. Врачи и больницы справляются. Знаете, я всегда была аполитичной. Но сейчас — хорошо, что я не стою с автоматом, потому что я бы их всех там на***н расстреляла за все то, что я вижу сейчас. За детей, которые умирают. Это очень сложно, — связь прерывается; когда появляется снова, Ангелина говорит, что ей нужно уходить. — Простите, вызывают в детскую реанимацию.
