Эта колонка посвящается тем белорусам, у которых есть «чудо храбрости» и смелость признать, что завтра будет плохо. Будет так же плохо и трудно, как есть сейчас, или даже хуже. И неважно, где этот человек сейчас находится: в Беларуси на условной свободе, в тюрьме, в вынужденной эмиграции или на работе в государственной системе. Это текст об эмоциональных качелях, на которых мы все качаемся после августа 2020 года и попутно теряем себя и веру в будущее. Давайте поговорим о реальности.
Сергей Попов
Врач-психиатр, психоаналитик, член Международной психоаналитической ассоциации, бывший заместитель председателя этического комитета Белорусской психиатрической ассоциации.
Реальность такова, что в жизни у человека никогда не было, нет и не будет определенности. Есть иллюзия этого. Не зря мы все хорошо помним выражение «хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах».
Так думаем, что у нас многое под контролем. Как младенцы, которые делают вывод, что они полностью управляют мамой, потому что она незамедлительно удовлетворяет их потребности, как только они о них дают знать. Мы верим, что если делать что-то в жизни как обычно, как привыкли, то все будет понятно и хорошо, потому что позавчера и вчера так и было. Однако тем самым мы немногим отличаемся от животных, которые тоже скорее всего сегодня воспользуются той же тропой в лесу, по которой ходили вчера. Потому что вчера она была безопасной.
Взрослый человек, подобно младенцу, не очень охотно захочет понять, как много работы, воли и усердия на самом деле стоит за этой способностью матери быстро удовлетворять его потребности, так же как и узнать, насколько сложный мир окружает нас, каким он порой бывает жестоким и бескомпромиссным. И эту иллюзию стабильности и прогнозируемости мира мы пытаемся активно сохранить — через создание стереотипных и автоматических способов жизни. В крайней степени это может превратиться в обсессивно-компульсивные симптомы, в потребность в навязчивых действиях, которые «должны» гарантировать безопасное и прогнозируемое будущее.
Все дело в том, что счастье человека во многом заключается в возможности жить автоматизмами. Это совсем не значит быть роботом. Наша психика сложна и одарена в той же мере, как и обременена способностью к самосознанию. Но с раннего детства мы учимся реализовывать наши основные эмоциональные инстинкты: любопытство, потребность реализовывать желания и защищать себя, сексуальное влечение, потребность в безопасности и любви, желание найти свое место в социуме. Также у нас формируются способы, как обходиться с сильными чувствами: удовольствием, яростью, тревогой, страхом, чувствами потери и поражения.
Мы учимся всему этому в том социальном контексте, в котором жили наши родители, в котором мы родились. Все эти способы становятся нашими автоматическими паттернами. Мы счастливы до тех пор, пока не сталкиваемся с тем, что они уже не работают, потому что социальный контекст изменился. Именно тогда появляется этот монстрический страх неопределенности, мы не знаем, что сделать, чтобы завтра вообще было, мы не знаем, что может вернуть нам прогнозируемость будущего. Сейчас такое время — и поэтому так популярны аналитики и эксперты, которые делают прогнозы.
Почему сейчас мы говорим о неопределенности так много? Потому что произошла потеря этих иллюзий о прогнозируемой жизни. Все меняется слишком быстро. Пандемия, события в Беларуси 2020 года, когда вскрылась вся насильственная и тоталитарная суть власти, начало войны в Украине. Раньше казалось, что у человека есть больше возможности влиять на события. Сейчас каждый ощущает все большее бессилие и зависимость. Зависимость не только от природных катаклизмов (климатические изменения, пандемия) — это как раз переносится легче, по крайней мере пока. Но зависимость от людей, у которых власть и оружие, и которые в очень извращенной форме понимают и «продвигают» свое извращенное добро и зло, атакуют права человека, путают причины и следствия, порядок с террором. Все это приводит к невозможности доверять, развитию паранойи. Которая, как ядовитый газ, заполняет собой все.
Как раньше уже не будет. Автоматизмы поведения и реакций, о которых мы говорили выше, не работают. Теперь нужно каждый день и ночь напрягаться и находить новые способы жить.
В стабильные времена мы создаем культуру. Это не только про искусство — это все наши традиции и привычки, способы общения, язык, даже смыслы жизни. Все подгоняется одно к одному, человек и общество существуют вместе как хорошо работающий слаженный механизм. Наши автоматизмы, так как они все уникальны, сплетаются в богатое полотно жизни. Но культура — это то, что очень тонко. Стефан Цвейг в своей книге «Вчерашний мир» писал: «Мы вынуждены признать правоту Фрейда, видевшего, что наша культура — лишь тонкий слой, который в любой момент может быть смят и прорван разрушительными силами, клокочущими под ним…»
Что делать? Это всегда самый сложный вопрос, потому что на него никогда нет готового конкретного ответа, его просто не может быть. Ответ может появиться только через переживание утраты того, чего уже не будет. Но все же попробуем его поискать.
Еще в том, по ощущениям далеком, 2020 году и теперь, после начала войны, можно услышать такой совет — нужно продолжать работать, продолжать делать свое дело. С риском для своей свободы или жизни, с болью от происходящего и бессилия, но таким образом справляясь с труднопереносимыми переживаниями и перерабатывая их. Так, доктор продолжает лечить, журналист — писать, учитель — учить. Делать свое дело — это сохранять привычное. Когда больше не на что опереться во внешнем мире — мы опираемся на свое дело, свою идентичность, даже если это и выглядит как внутренняя эмиграция. Но, ни много ни мало, это может позволить сохранить и самого себя, и тот тонкий слой культуры социального взаимодействия. Выжившие в концлагерях подтверждали это.
Но этого мало. Еще есть творчество. Оно становится крайне необходимым, потому что нам придется находить другие способы реализации себя и своих нужд, и при этом не скатываться в примитивные первобытнообщинные способы взаимоотношений. Вопрос в способности каждого конкретно человека к творчеству, насколько в детстве человек мог чувствовать себя свободным, чтобы научиться этому. Время развала СССР показало, что огромное количество людей не смогли творчески адаптироваться к новым реалиям. Поэтому если сегодняшние дети растут в тотальной несвободе, общество тем более будет неподатливо к каким-либо переменам. В этом есть самоподдерживающий механизм «совка». Но то творчество рождается на грани, это невеселый процесс. Это переживание символической смерти — «все, я так больше не могу», «меня того здесь больше нет». Тогда появляется возможность этого перехода к новому. Например, именно так происходит сейчас переход многих белорусов с русского языка на белорусский. И это очень обнадеживает.
Если эти два решения удаются, то неопределенность становится переносимой, точнее, как мы говорили, отсутствие прогнозируемости завтрашнего дня становится не таким значимым. Появляется сейчас. Из стихотворения Юрия Шевчука — «если завтра накроется завтра, если лопнет земная кора, что ты мне приготовишь на завтрак, что ты нальешь мне вчера». Важно не завтра, а сегодня, которое завтра будет безвозвратно потеряно. Я это к тому, что в ситуации неопределенности мы часто не знаем, какие решения принимать, и тогда ничего не предпринимаем, а просто ждем. Это очень опасно. Всегда найдется тот, кто примет решение за нас и, скорее всего, не в нашу пользу. И так можно прождать всю жизнь. Наши бабушки и дедушки, родители, мы сами, живя в СССР, все ждали, что завтра будет лучше. Стало?
Борис Пастернак в книге «Доктор Живаго» дает такой срез времени. В конце романа он описывает двух друзей, переживших революцию, террор тридцатых, Великую Отечественную войну: «Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно, предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание». Эта свобода, кажется, так и не наступила, оставшись предвестием. Это третий ответ, что делать в неопределенности. Активно делать те дела, которые составляют суть человека, которые согласуются с его фундаментальной внутренней моралью. Кажется, что тогда и смерть перестает быть такой страшной.
То, что может позволить делать что-либо новое и активное — это только надежда. Она не означает, что завтра точно все повернется в лучшую сторону. Надежда — это не гарантия и не обещание. Это вообще не про мир реальных вещей. Это внутреннее состояние, когда человек как бы запускает нити жизни в завтрашний день, делая его реальностью уже сейчас. Что каждый вечер закрывая глаза перед сном, предвосхищается новый день, в который мы снова войдем без большой возможности что-то изменить, но с волей продолжить то, что было начато вчера. Это меняет смысл сегодняшнего дня и формирует будущее.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.