Кажется, с началом войны в Украине Русская православная церковь стала одной из главных институций, которые поддерживают войну в Украине. На богослужении патриарх Кирилл произносит молитву, в которой просит о победе «Святой Руси», а еще добавляет, что жертва «при исполнении воинского долга смывает все грехи». Как получилось, что главная христианская заповедь «Не убей» перестала быть догмой? И как православная церковь оказалась среди оправдывающих убийства и насилие? Об этом «Зеркало» поговорило с теологом Натальей Василевич.
«В понимании патриарха человек идет на войну, чтобы принести себя в жертву ради какой-то высшей цели»
— Недавно глава РПЦ заявил, что ради сохранения православия в Украине нужно идти на жертвы. В то же время протоиерей Лемешонок похвалил Лукашенко за поддержку России в войне в Украине. Их заявления имеют хоть какое-то отношение к православию?
— Это сложный вопрос. Конечно, «какое-то» отношение они имеют, потому что это люди, которые в определенной мере представляют православие. Патриарх, безусловно, больше — в силу своей должности. Лемешонок — тоже в силу популярности среди определенных кругов православных людей Беларуси. Но с другой стороны, конечно, непонятно, имеет ли все это отношение к христианству. То, что проповедуется в последнее время патриархом и Лемешонком, очень далеко от христианства и вообще от человечности: поддержка диктатуры, репрессий, насилия, пропаганда лжи, которая постоянно льется с экранов телевизора и из уст политиков, развязавших войну, развязавших репрессии. Поэтому, конечно, многие верующие не согласны с тем, что говорят личности, о которых вы упомянули. И если Лемешонок для большинства верующих никакого отношения к ним не имеет (он варится в своем монастыре в своем соку), то, конечно, позиция патриарха вызывает больше непонимания. Она больше напрягает людей, потому что на каждой божественной литургии люди, живущие в Беларуси, приходят в православную церковь и вынуждены слышать это имя, молиться за этого человека как своего лидера. Для многих это большая моральная проблема.
— Одна из главных заповедей в христианстве — не убей. Тяжело понять, как при ее наличии у нынешних представителей церкви получается оправдывать войну в Украине.
— Церковь на протяжении веков вынуждена была оправдывать какие-то плохие социальные явления, в том числе войны. Очень сложно было выработать такой подход к ним, который полностью соответствовал бы христианству. Сложилась расхожая формула: своего личного врага ты не можешь убить, а врага отечества и врага православной церкви, своей веры — можешь и обязан.
Если говорить о нынешней ситуации, то сам патриарх Кирилл часто повторяет, что наивысшим проявлением христианской любви является положить душу свою за друзей своих. То есть он не считает, что кто-то идет на войну, чтобы убивать. В его понимании человек идет на войну, чтобы принести себя в жертву ради какой-то высшей цели. На мой взгляд, войну в Украине патриарх Кирилл рассматривает как освободительную. Она в его картине мира имеет особый статус. И солдаты как бы противостоят несправедливости и угнетению.
Как ни странно, эту войну патриарх Кирилл рассматривает как освобождение народов Святой Руси от ига коллективного Запада. Потому что последний хочет везде насадить свою идеологию, демократию, права человека, ЛГБТ-права. И суверенная святая Русь сопротивляется этим попыткам. Патриарх ведь нигде не говорит, что война идет против Украины. Для него это борьба против коллективного Запада. Просто Украине не повезло, что она стала центром разборок, полем боя. И сейчас у России есть миссия защитить эту территорию от всего того непотребства, которое хочет насадить Запад.
И это очень хорошо накладывается на опыт патриарха как советского иерарха, потому что там тоже был правильный советский мир и злой, негативный западный. Он, в свою очередь, хотел принести зло и разрушения всему миру, поработить рабочий класс. И если тогда эти слова касались экономической формации, то сейчас они говорят об идеологическом противостоянии. Кроме этого, патриарх и сам является продуктом пропаганды. Это тоже формирует его сознание.
— Можно сказать, что церковь сейчас стала полноценным политическим институтом?
— Я бы так не сказала. Влияние церкви на общество все равно очень мало. Люди не меняют свою жизнь в соответствии с тем, что сказал патриарх, они не определяют свои приоритеты, а тем более действия, основываясь на его словах. Это можно доказать очень просто. Церковь выступает против абортов, но уровень абортов все равно остается высоким. Это значит, что патриарх не может противостоять этому никаким образом.
При этом государство, конечно, использует все религиозные организации. И, конечно, Русская православная церковь как крупнейшая из них тоже используется политиками, чтобы они могли работать с определенной аудиторией. Например, для продвижения разных нарративов. А они, в свою очередь, вызывают у людей панику по ключевым словам «родитель номер один» и «родитель номер два».
Мы даже в дни пандемии увидели, насколько сильную почву имеют теории заговора, как люди готовы верить в различные биологические лаборатории, вышки 5G, заговоры фармацевтических компаний. Все эти темы цепляют очень сильно. И я не знаю, верит сам Путин в пассажи о Западе или просто использует их, чтобы будить морально-политическую панику. Но таким образом он пугает людей, чтобы те были в таком странном состоянии психики и в своем мозгу выстраивали определенные связи. Ситуации кризиса всегда вызывают всплеск теорий заговора.
Патриарх Кирилл же во все это верит. И для него, например, всегда было болезненно то, что в европейских и американских церквях стали благословлять однополые браки. В его мире это вообще никуда не вписывалось. Это для него был шок. И этот шок он транслирует и сейчас. На постсоветском пространстве такие вещи все еще хорошо накладываются на массовое сознание. Различные политические силы могут использовать такой инструмент в своих целях.
— Кажется, угодные власти священники могут трактовать заповеди по-разному, выбирать и транслировать те слова, которые удобны. То есть церковь в очередной раз может подстраивать религию под желания политических акторов. Что с этим вообще можно делать?
— Следует начать с того, что Русская православная церковь не является единым целым. Здесь есть разные группы, люди с широким спектром мнений. Вы же слышали о письме, которое в первую неделю после начала войны подписало около трехсот священников? Подписали, несмотря на то, что знали: за это могут быть преследования. Ведь Россия — это не демократическая страна, там политических заключенных достаточно много, преследование не является чем-то из ряда вон выходящим. И это только верхний слой не согласных с войной, готовый публично заявлять о своей позиции. Поэтому сложно сказать, насколько патриарх Кирилл действительно представляет всю полноту Русской православной церкви. После начала войны отношение к нему очень сильно изменилось — и среди части епископата, и среди части священства, и среди многих верующих.
Очень сложно без исследований сказать, что именно происходит внутри церковной системы, особенно в ситуациях, когда публичная сфера усиленно контролируется и люди не могут свободно выражать свое мнение. Но всеобщая поддержка войны — миф. Трагично, что глава церкви не выступает в защиту идентичности христианской церкви как церкви мира и справедливости.
При этом я думаю, что сам патриарх Кирилл не рассматривает свои действия как поддержку конкретно Путина. Его позиция просто совпадает с путинской. И он с радостью стоит на стороне, как он думает, правды.
«Миф о единстве трех народов стал бомбой замедленного действия»
— Патриарх Кирилл также отмечал, что Россия и Украина — «единый народ, это историческая и Божья правда». Патриарх представляет православных, они ему верят. Получается, что пропаганда плюс высказывания патриарха очень сильно могут влиять на людей?
— В некоторой степени да. Но подчеркну, что саму идею о том, что русские, белорусы и украинцы являются единым народом или родственными народами, придумал не патриарх Кирилл. В целом это можно обозначить как давний миф. Этот миф разделяли многие люди и среди белорусов, и среди украинцев, чувствовали какую-то культурную общность. При определенных условиях такая идея могла дать хорошие плоды, как в случае с Евросоюзом, построенном на идее единства Европы. Но в итоге она вылилась в имперскость, в абьюз. И, к сожалению, это токсичное, понимание отравило в целом нейтральную идею культурного единства трех народов.
Несмотря на то, что мне самой ближе идея Великого княжества Литовского и единства разных народов внутри исторического княжества, я хочу быть справедливой: само по себе единство трех народов — русского, белорусского и украинского — не нужно демонизировать. Такой миф разделяли также многие, кто сейчас в шоке от развязанной войны. Тем не менее нельзя и игнорировать то, что миф стал бомбой замедленного действия, которая закончилась военной агрессией и ростом ненависти и вражды.
— Патриарх также рассказывал, как церковь помогает людям из Донбасса и пострадавшим мирным жителям. Почему у прихожан не возникает противоречия в голове: твоя страна начала войну, при этом она якобы проявляет милосердие к тем, кого заставила убегать от ракет?
— Нормальной человеческой логикой анализировать этот конгломерат пропаганды и теории заговора в голове людей непродуктивно. Можно приводить какие угодно аргументы, но у человека в голове выстроена совсем другая картина, где есть очень неожиданные ответы, а противоречий нет. Часто помогают беженцам те, кто выступает против войны. Но помогают беженцам и те, кто не готов публично выступать против войны, поэтому старается делать то, что можно делать — просто кому-то помочь. Из милосердия, из жалости к пострадавшим. Часто они не задаются вопросом, почему те были вынуждены бежать, они просто абстрагируются от причин конфликта. Возможно, они также снимают с себя моральную ответственность. Помогая, ты как бы компенсируешь вред, который наносит твоя страна. И для пропаганды это очень удобная тема — милосердие часто используется для «отбеливания» образа.
Это примерно как Лукашенко действовал с беженцами с Ближнего Востока. С одной стороны, он использовал их для того, чтобы они нападали на Польшу и штурмом ее брали. Сначала он пугал всех этими людьми, мол, из третьих стран выезжают убийцы и насильники, Европа загнется под игом террористов. И как только беженцы туда отправились, он сменил риторику. Сразу на границу поехали чиновники и пропагандисты, привезли беженцем кучу всякого барахла, Лукашенко перед ними выступил на поддонах…
Так работает инструментализация: сначала ты ставишь человека в плохую позицию, а потом ты ему помогаешь. Эта логика лживая, конечно. Часто она просто каким-то исполнителям на местах позволяет абстрагироваться от нравственной коллизии.
— В истории не раз были ситуации, когда религию использовали как прикрытие для политических целей. Но мне казалось, что это происходило потому, что были другие времена, не было доступа к информации и образованию, поэтому критически оценить происходящее было невозможно. Но сейчас, при других условиях, такие манипуляции повторяются вновь. Почему?
— Это сложный вопрос. Я им сама много лет задаюсь. В религиозной среде часто встречаются люди, которые интересуются странными с точки зрения науки и даже здравого смысла явлениями. Их удивительно много. И, с одной стороны, вроде как у нас есть право на свободу мысли, свободу совести и выражения мнений.
С другой стороны, получается, что распространение интернета и доступ не только к потреблению контента, но и к его производству очень разными людьми приводит к тому, что в интернете не так легко найти нормальные сведения по теме. Иллюзия решить все проблемы гуглом достаточно сильна.
Люди очень часто ищут ответы на жизненные вопросы в интернете. Что-то заболело, человек погуглил — и диагностировал себе сразу 150 разных болезней и в гугле же подобрал схему лечения.
При этом у человека есть недоверие к каким-то социальным институтам, к науке, к медицине, к правительству, к образованию. И он ищет альтернативную информацию в сети. Очень часто таким людям там объясняют понятнее и доходчивее для них. С темой войны и религией примерно та же история.
«У нас произошло все наоборот. Церковь выступила против насилия и против беззакония в 2020 году»
— Кажется, раньше белорусские священники не занимали никакой явной позиции, которая появилась у них после начала войны. В итоге в церкви начались репрессии против несогласных. Можно ли утверждать, что сейчас белорусская церковь становится идеологической машиной, как в России?
— Я думаю, что у нас произошло все наоборот. Церковь выступила против насилия и против беззакония в 2020 году. Эта система, казалось, полностью поддерживает режим, не проявляет никаких признаков нелояльности — или искренне, или из страха. И тут вдруг священники начали выходить с бело-красно-белыми флагами на улицы, стали писать в соцсетях, высказываться на проповедях.
Это переосмысление общественной жизни, которое произошло в августе 2020 года, очень сильно сказалось на церкви. И для многих церковных людей политика стала иметь христианское значение. Люди вдруг осознали, что какие-то политические, нравственные, моральные вещи имеют отношение к христианству. То, как ты себя ведешь в политике, тоже говорит о том, какой ты христианин.
Внезапно возник запрос на правду, на справедливость, на солидарность, которого раньше не было. Около сотни священников были активно вовлечены в разные протестные движения. А тех, кто сочувствовал, думаю, было даже больше, по моим прикидкам, примерно половина священников.
Но когда начались репрессии, они затронули все слои общества. Режим быстро мобилизовался, на церковь сразу надавили, поменяли лидеров, чтобы они несли коллективную ответственность и затыкали рот своим священникам, проводили свои внутренние репрессии, чтобы властям даже не нужно было в это вмешиваться.
Церковная иерархия сама должна была работать так, чтобы заставить прихожан молчать. Однако когда началась война, возникла новая волна протеста — даже некоторые священники, которые поддерживали Лукашенко и выступали за него, подписали, например, письмо против войны в Украине. Для многих это стало вопросом духовной жизни и смерти — сделают они что-то или нет. Поэтому люди были мотивированы очень сильно. И этот протест никуда не делся. Просто из-за репрессий он перешел в менее публичное поле.
Приведу в пример священника, который сейчас на Окрестина. Кто-то случайно услышал, что он помолился за защитников Украины. По доносу Ольги Бондаревой к нему пришли из ГУБОПиКа и сами были в шоке, когда увидели, что у него на плече, под слоями одежды, никому не видная, — татуировка с «Пагоней». Такой образ Беларуси, который где-то скрыт, есть у многих людей. Они набили себе метафорические татуировки — внутри своей души.
— Что за феномен — протоиерей Свято-Елисаветинского монастыря Андрей Лемешонок и почему Лукашенко к нему ездит?
— Лемешонок — это священник, который смог построить целую империю внутри православной церкви. Вокруг монастыря сложилось целое сообщество разнообразных людей, часто людей очень культурных и творческих. Например, к нему принадлежал Маляваныч (актер Александр Жданович).
Раньше в этом обществе были представлены разные позиции, люди демократических взглядов. Но в 2020 году, когда случился коронавирус и затем выборы, Лемешонок стал требовать лояльности к себе на уровне культа личности. По внутренней информации из монастыря, всех, кто хоть слово говорил против, стали изгонять.
Многие люди и сами ушли: и священники, и простые верующие, обычные сотрудники. Они просто не смогли сочетать свою работу с той позицией, которая высказывалась от имени монастыря. В ситуации кризиса он вдруг превратился в капсулу, в которой собрались только те, кто поддерживает Лукашенко и войну.
Кроме того, монастырь был местом работы для многих людей, он контролировал очень большие финансовые потоки. Конечно, для Лукашенко это важное место, потому что он достаточно большой и там можно мобилизовать людей.
Малочисленные митинги с красно-зелеными флагами в 2020 году тоже организовывали его активисты. То есть именно монастырь стоял за этим «народным почитанием» Лукашенко. Потому последний чувствует себя там более безопасно и комфортно. В другие храмы ходить рискованно — там можно «нарваться» на батюшек, которые выходили на марши, на прихожан, которые молятся за прекращение войны. Неизвестно, чего ожидать от этих людей. А в монастыре он более-менее может быть уверен, что ему споют дифирамбы. И это возвращает ему уверенность в себе. Там можно расслабиться среди «своих». Поэтому он туда и ездит.
— Иерархи сейчас превращают Белорусскую православную церковь в какую-то пропагандистскую институцию. Священников заставляют это делать или они сами придерживаются такой позиции?
— Стоит понимать, что в Беларуси более актуальна не столько концепция геополитическая, сколько концепция простой поддержки режима Лукашенко. Глава церкви митрополит Вениамин, безусловно, симпатизирует Лукашенко как лидеру и многие его идеологические установки разделяет.
Скорее, он достаточно искренне поддерживает все то, что делает власть. Мы видим, что он карает священников, которые как-то высказываются, применяет к ним дисциплинарные меры. Тот же Свято-Елисаветинский монастырь у него на хорошем счету, несмотря на то, что они там собирают деньги для российских солдат, воюющих в Украине.
При этом за молитву за защитников Украины митрополит отстраняет священника от богослужений. Я склоняюсь к тому, что митрополит Вениамин, скорее, продвигает принципы, в которые сам верит.
— Есть ли вероятность, что после начала войны, увидев подобную позицию православной церкви, люди могут от нее отвернуться? К чему это может привести?
— Я думаю, что нет. Мы проводили исследование в 2020 году. Ситуация, конечно, тогда была немного другая: такого уровня репрессии не достигли, войны еще не было. Люди несколько разочаровались в своих церковных лидерах, но только очень маленькая часть перестала ходить в церковь и перешла к католикам.
Некоторые активные верующие считали, что они будут представлять церковь, станут сами высказываться, делать свое дело как какая-то параллельная структура. И в целом эти стратегии работали. Сейчас, конечно, на территории Беларуси представить церковь без того, чтобы к тебе за такую активность не пришел ГУБОПиК, сложно.
Что касается большинства населения, то, как показывает практика, даже сейчас, зная, что делают, например, Свято-Елисаветинский монастырь и митрополит Вениамин, люди все равно ходят крестить ребенка, освятить еду на Пасху, проводят какие-то обряды.
То есть их моральная позиция церкви интересует меньше, чем какие-то ритуальные вещи, которыми церковь может их обеспечить. Люди все равно покупают изделия этого монастыря, все равно подают записки, пользуются услугами.
«Церковь не может жить только духовной жизнью»
— По вашему мнению, церковь должна быть вне политики? Как вы сами относитесь к тому, что священники высказываются против войны?
— Я считаю, что церковь не может быть вне политики, это абсурдно. Это то же самое, что спросить, может ли человек быть вне политики. Он родился, получил паспорт и стал гражданином какого-то государства — это уже политика. Это миф, что есть какая-то нейтральная сфера. Все действия, которые мы предпринимаем, все праздники, которые мы празднуем, — это политика.
Конечно, церковь не должна участвовать в политической борьбе, пытаться захватить власть или продвинуть туда каких-то людей, быть инструментом политиков для достижения их политических целей. Это совершенно неприемлемо. Однако церковь обязательно должна заявлять о своем видении того, что есть христианство, что есть мир, что есть справедливость, что есть свобода. Но для этого церкви нужен инструмент.
Богословие, например, — это такой инструмент церкви, который формулирует определенные позиции насчет того, как оценивать процессы, происходящие в обществе. Проводить черту между добром и злом. Пытаться как-то повлиять на то, чтобы добра, мира и справедливости было больше, а негативных явлений, насилия, обмана, лжи — меньше.
Важно, чтобы церковь в современном мире считала своей задачей сделать так, чтобы общество было правильнее организовано, чтобы человеческая жизнь и достоинство уважались. Церковь не может жить только духовной жизнью. Если она не формулирует четко принципы, на которых стоит в общественной жизни, не понимает, что сейчас происходит и как нужно к этому относиться исходя из слова Божьего, то она становится не субъектом, а объектом политики.
На мой взгляд, именно те, кто сейчас выступает против войны, способствуют рождению церкви как субъекта. В таком случае церковь видит мир не так, как ей сказала власть, а полагаясь на голос своей совести и свои ценности.
— Как вообще православная церковь оказалась там, где она находится сейчас — среди оправданий убийств и войны?
— Это долгий разговор. Действительно, на протяжении всей истории христианства происходили войны. И иногда, когда церковь выступала за мир, это тоже была политическая манипуляция.
Например, в советское время, когда Русская православная церковь занималась вот этой миротворческой деятельностью, это был проект советского правительства и партии. И под этими разговорами о мире скрывалась просто критика капиталистических стран, критика Запада и поддержка родного советского правительства. Очень сложно было понять, где люди на самом деле хотят мира, а где они под словом «мир» просто прячут автомат Калашникова.
Опять же, к войнам не всегда плохо относились, особенно в прошлые времена, когда не было мировой архитектуры безопасности, институтов и инструментов преодоления проблем диалогами и переговорами. Православная церковь очень часто играла роль лидера национально-освободительных движений. И романтизация их была очень сильной.
Очень тяжело сейчас очистить этот контекст 100-летней давности, когда нужно было сбрасывать с себя иго чужой империи. Контекст XXI века другой. У нас уже есть подобные инструменты. Мы много понимаем, много пережили, видели, к чему приводят некоторые богословские концепции. Мы видели трагедии тоталитарных режимов. У нас уже есть опыт, и исходя из него мы должны переоценивать многое, учиться быть лучшими христианами и понимать, что это значит.
— Какими вы видите перспективы православной церкви?
— Очень сложно об этом говорить. Конечно, сейчас мы наблюдаем кризис. Христианское сообщество пребывает в шоке от того, что сейчас делает Русская православная церковь. И поэтому я думаю, что придется провести большую богословскую, моральную работу, чтобы понять, как мы дошли до того, что есть сейчас: до оправдания убийств, войны, до людоедской позиции.
Вопрос в том, есть ли у Русской православной церкви потенциал, чтобы проделать такой критический путь. Возможно, другие, не православные, церкви, помогут ей пройти этот процесс. Многое будет зависеть даже от конкретных людей. Появится ли какой-то богослов, который сможет сформулировать и дать этот инструмент для рефлексии. Смогут ли сообщества принять этот инструмент, смогут ли они понять собственную вину и ответственность, прибегнуть к покаянию за то, что происходит…
Здесь много вопросов, и я думаю, что однозначный ответ дать нельзя. Но мы видим, что даже протестантская церковь в Германии, которая поддерживала нацистский режим Гитлера, проделала этот путь и сейчас является, на мой взгляд, одной из самых этически чувствительных церквей в мире.
