Евгений Малолетка — украинский фотограф, который вместе со своим коллегой из международного информационного агентства Associated Press Мстиславом Черновым оказался в Мариуполе во время начала полномасштабного вторжения России. Журналисты постоянно рассказывали, как живет осажденный город, а репортаж из обстрелянного роддома стал настоящей сенсацией. Сейчас фотограф находится в Киеве и готовит истории к годовщине начала войны. Мы поговорили с Евгением о работе, блокаде Мариуполя, эвакуации, протестах в Беларуси, которые он освещал, безопасности и спальнике, который не давал замерзнуть.
«Россия включила радиовышки: „Сдавайтесь, город окружен, вас обстреливает украинская армия“»
— В Мариуполе вы оказались 24 февраля около 4 утра. Ехали туда, ожидая начала войны. Выбранная дата — случайность?
— Мы анализировали разные сообщения из медиа, и обстановка на фронте была довольно тревожная. Работали на передовой с солдатами, они сидят в окопах и у них нет приказа отвечать на огонь. Ребята сами не знали, чего ожидать.
— Но вы могли в Мариуполе оказаться 23 или 25 февраля?
— Мы потенциально хотели туда поехать и раньше, но просто не понимали, в какую именно дату все начнется, позже стало ясно, что это будет завтра или послезавтра. Мы ездили по линии фронта и видели, как за несколько дней до [вторжения] вся техника выехала на боевые позиции, было видно, что все готовятся. Плюс заявления Пушилина и Пасечника (главы самопровозглашенных ДНР и ЛНР. — Прим. ред.), которые записали за несколько дней до публикации. Это все один большой сценарий, который разыгрывался. Нужно было подогреть передовую и потом начать наступать. Они придумывали причину.
— Что с вами происходило в Мариуполе?
— Война в Мариуполь, в сам город, не пришла мгновенно. Крыть начали через несколько дней: сначала были окраины, потом пошли по нарастающей, и город был окружен. Стало ясно, что нужно как-то жить, выбираться, экономить продукты и воду, искать, где мы можем зарядиться [технику] . Старались найти точки, где мы можем познакомиться с людьми, каких-то наработанных контактов у нас не было. Все было в процессе.
— Что местные у вас спрашивали?
— В основном, что вообще происходит. Они были в панике, не знали что делать и не могли связаться со своими родными. А доступ в интернет был ограничен, были перебиты линии электропередачи. Люди нас часто останавливали и спрашивали, взят ли Киев или Харьков. Было очень много новостей, и когда народ обсуждал их между собой, то придумывал разные неправдивые версии. А в конце нашего пребывания, когда не было связи, Россия включила радиовышки: «Сдавайтесь, город окружен, выезда на Украину нет, вас обстреливает украинская армия».
«Там все было на грани»
— Самый страшный момент?
— Там все было на грани. Живешь, например, в отеле, а возле приземляется снаряд, в больницу приземляется, рядом с тобой приземляется. Все было достаточно хаотично, но прям что-то определенное выделить, чтобы сказать: «Это был лютый п****ц», не могу. Стремно было, когда самолеты бомбили, но тогда я еще не понимал: если ты слышишь звук самолета, то бомбит он не тебя.
— Насколько вы были близки к смерти?
— Мне кажется, когда ты работаешь на адреналине в таких условиях, то не думаешь про осознание смерти. Это воля случая: убьют, значит убьют. От этого никто не застрахован. Работу делать нужно и лишний раз не рисковать. Стремно было выходить из больницы какое-то время, потому что сильно крыли, или ты вышел, начался обстрел и ты не можешь уехать из этого района и начинаешь двигаться назад перебежками в здание, чтобы спрятаться.
— Фотографии подписали вашим именем, не думали в тот момент, что безопаснее скрыть авторство?
— Я думаю, что всегда есть доверие читателя к материалу, когда стоит имя человека, поэтому мы их не скрывали и еще очень часто выкладывали материалы в социальные сети, чтобы информировать и украинцев, и международную аудиторию. Сейчас классические медиа и гражданская журналистика очень важны.
— Какая фотография из Мариуполя стала самой главной для вас?
— Я думаю, что очень большое количество публикаций получила фотография беременной женщины на носилках. Давно такого не было, чтобы одно фото так разлетелось по СМИ.
«Война выглядит везде одинаково: слезы людей, страдания, взрывы, разрушения»
— Вы были в Мариуполе с 24 февраля по 15 марта. Не пожалели, что поехали туда?
— Сейчас, конечно, я не жалею, но тогда был в сомнениях — в правильном ли ты месте находишься. В тот момент ты смотришь на события в Киеве и думаешь, а что, если столицу возьмут, а тебя там не будет, ты пропустишь самое главное. Меня одолевали сомнения. Сейчас мне кажется, что каждый находился в своем месте и в Киеве было достаточно журналистов, которые освещали войну. Жалею, что не смог остаться дольше и показать больше ужаса, не смог найти еще больше доказательств преступной войны. Я до сих пор не понимаю, насколько повлияли наши материалы, сделали ли мы правильно и достаточно, может, стоило сделать больше?!
Где бы ни находились журналисты, нет разницы, где освещать войну, она выглядит везде одинаково: слезы людей, страдания, взрывы, разрушения и ужасы. Это было везде. Главное — показать то, что происходит.
— Как вас вывозили из Мариуполя?
— Еще до выезда мы попали в окружение в одном районе, с нами был полицейский, он связался со своими по рации, мы переночевали в здании больницы и на рассвете нас эвакуировало спецподразделение. Соседние здания уже были под россиянами. Мы бросили машину, полицейские нас вывезли в центр, дальше мы были сами по себе. Так с 12 марта мы оказались без транспорта. Передвигались по городу самостоятельно, иногда нам полиция помогала. Мы использовали у Кота (речь о главе патрульной полиции Мариуполя Михаила Вершинина. — Прим. ред.) на базе спутниковый интернет, потому что вышка сотовой связи в центре уже была разбомблена и находиться там было небезопасно, россияне уже захватили несколько районов, бои шли в городе.
В итоге мы выезжали 15 марта на чужой машине, с нами была семья, которая нам помогала. Нас было шесть человек в небольшом Hyundai Accent. Прошли около 15 блокпостов.
Была стремная дорога, это все ночью, опасно, можно было легко разбить машину. В автомобиле не было стекол, лобовуха была полностью потрескана, видимость очень ограничена, линию фронта пересекали без света.
— Почему без?
— Россияне сказали выключить всем свет в машинах, некоторые заклеивали фары скотчем и закрывали картоном.
— Вы флешки прятали?
— Материалы мы отдали девочкам в машине, а оборудование спрятали.
— С каким ощущением заехали на подконтрольную Украине территорию?
— Девочки плакали, мы обнимались. Но ты не осознаешь происходящее полностью, неужели это конец?! Война же дальше продолжается все равно. Я бы не назвал это облегчением, это такой симбиоз эмоций: физически ты уже в Запорожье, но мысленно ты еще в Мариуполе. И думаешь о том, что происходит там.
— Чем вы занялись после?
— Пытались прийти в себя, но это не получалось, потому что мы редактировали материалы, снимали истории в Запорожье про эвакуацию из Мариуполя, начали искать людей, которые были в драмтеатре. Нужно было найти свидетелей, пока они не разъехались и все еще были в Украине.
— Как, работая на войне, вы обеспечиваете свою безопасность?
— У нас есть бронежилет, каска, аптечка, спутниковый телефон, GPS-трекер для редакции, сейчас еще все пользуются Starlink, плюс иногда мы ездим несколькими машинами для того, чтобы, например, если одна из них попадет под обстрел, то будет вторая, на которой можно эвакуироваться.
— Самый важный предмет, который берете с собой?
— Спальник. Они нас спасали в Мариуполе, мы спали где попало и без них было бы холодно.
«Диктатуру цветочками все-таки не скинешь»
— Давайте поговорим о Беларуси. Как в 2020 году, во время протестов, вы оказались в Минске?
— Я был у вас около двух недель. Когда мы заранее получали аккредитацию, никто не подозревал, что будет такая волна протестов и агрессии со стороны силовиков. Поэтому редакция не отправила большое количество журналистов освещать выборы. А когда поняли, что надо, то спросили, у кого есть аккредитация, и я предложил себя. Я прилетел в Минск, когда протесты уже шли.
— Какое у вас сложилось мнение о происходящем?
— Я был у вас на выборах в 2010 году. Видел похожую ситуацию. Когда пошла волна протестов, я чувствовал, что люди хотели высказаться и рассказать, что происходит и как они не согласны с этим.
— Чем белорусы вам запомнились?
— Я не хочу быть критичным. Мне нравится, как белорусы протестовали, но, мне кажется, что немного недожали. Диктатуру цветочками все-таки не скинешь. Мы спрашивали у протестующих: «Вы думаете, что диктатора можно изгнать цветочками?» А они отвечали: «Посмотрите на Украину, вооруженный протест был и это все привело к войне». Происходящее у вас подавили медленно и уверенно, зачистили информационное пространство и начали всех сажать.
— Что сложного было тогда в работе?
— Была опасность, что армия может открыть огонь по протестующим, когда были большие митинги по выходным, и что силовики запустят еще одну волну насилия.
— У вас изменилось отношение к Беларуси?
— Мне очень жаль, что ваша страна находится в таком режиме. У Беларуси был шанс стать одной из лидирующих стран в Восточной Европе, и, думаю, вас бы приняли быстрее в ЕС, чем Украину, зная про ваш порядок и законопослушность. Будем надеяться. Любая диктатура рано или поздно ломается, и после нее приходит другой режим.
У вас сейчас есть вертикаль власти, которая на коне и держит все население в страхе. Это такая форма правления. Если ты не хочешь, чтобы тебя съели, ты должен заставить население бояться и показывать кто главный.
— Мы в конце разговора всегда задаем один и тот же вопрос. Когда и как закончится война?
— Я думаю, что Украина выстоит в любом случае. У нас есть хорошие шансы, но это будет огромное количество жертв. Когда все закончится, мне сложно сказать.
— Что будете делать после победы?
— Я хочу хорошо отдохнуть и подумать, как быть дальше.
Читайте также
