Работа в 3-й минской больнице, два ареста, участие в организации независимого профсоюза, побег из Беларуси, дроны-камикадзе под окнами и спущенные колеса авто — все это про белорусского врача-гинеколога Станислава Соловья, который уже полтора года работает в Одессе. Об украинской медицине, отношении к белорусам и работе во время войны доктор рассказал «Зеркалу».
Станиславу Соловью 34 года. С 2016-го он работал в 3-й городской клинической больнице имени Клумова в Минске. Получил премию за научную деятельность за 2019 год.
Во время пандемии в Беларуси врач писал жалобы в управление здравоохранения и министерство, требуя справедливого начисления ковидных выплат. В 2020-м участвовал в цепях солидарности медиков и воскресных акциях, на которых его дважды арестовывали осенью того же года. Был членом независимого профсоюза медиков «Панацея». Собирал подписи среди коллег против приговора врачу Артему Сорокину — за «ноль промилле», принимал участие в выставке «Машына дыхае, а я — не». Выставку власти закрыли, а ее организаторов задержали и поместили в СИЗО.
Когда главврач 3-й больницы вызвала Станислава и «предложила уволиться по-хорошему», он сделал разговор публичным, написав о нем в Facebook. В конце концов Соловей получил характеристику, которую сам называет «шедевром». Вот выдержка из нее:
«Неоднократно привлекался к административной ответственности, включая арест на 15 суток. Выражает личное видение политической ситуации в интернет-ресурсах, критикуя позицию руководства учреждения. Организовал сбор подписей работников учреждения в поддержку незаконно задержанных, по его мнению, коллег, причем не сообщал об этом руководству. Активно отстаивает свои интересы в вышестоящих инстанциях, включая суд. Высокого мнения о себе. Противоречив в мировоззрении и самом себе. Не признает авторитетных рекомендаций, игнорирует общепринятые нормы и правила. Имеет желание ставить свои интересы выше остальных».
«Последние месяца три-четыре я просто каждый день ждал, когда меня задержат»
— В 21-м на работе контракт мне не продлили. У нас же у всех они краткосрочные, у меня был на три года. Он закончился, а новый «почему-то» не выдали. У меня на тот момент было две «административки». Первая — буквально полтора дня на Жодино и штраф. Вторая — через два месяца. Когда отчисляли студентов-медиков, мы вышли их поддержать. Забрали — дали 15 суток, сидел в Барановичах. Впоследствии был независимый профсоюз, активизм и много чего другого.
В 2020-м у врача, я считаю, появился голос, который раньше мы не подавали. Надо понимать наше сообщество: это со студенчества так, всегда медик медика поддерживал. Во время ковида это было еще ощутимее: выходили на смены, когда нужна была помощь.
После моей первой отсидки ко мне на работе особых вопросов не было. Наша главврач первые пару дней, как мы говорили, сама бежала с БЧБ-флагом, а потом очень испугалась, поняв, что власть не меняется, и начала закручивать гайки, чтобы продемонстрировать лояльность. Она попыталась уволить одну из студенток, которая работала медсестрой в хирургическом отделении. Тогда все отделение пригрозило положить бумаги на увольнение и не выйти на работу, если эту девушку уволят, говорили: «Она наш сотрудник, и мы не дадим ее в обиду». А потом же все прижималось понемногу, людей запугивали и постепенно все погасили.
Медики многое могли говорить, но очень трудно переступить через себя. Забастовка медиков — просто не укладывалась в голову: как медик может не выйти на работу? Даже во время польской Солидарности, когда была всеобщая забастовка, то медики не участвовали в ней, просто повязали на плечи повязки как символ солидарности. Солидарность и у нас была: собирали деньги репрессированным коллегам, помогали.
В то же время пригласили на собеседование в клинику «Аква-Минск», услуги там платные, но клиника государственная. Предложение было очень хорошее. Единственное условие поставили, чтобы меня не задерживали на улице. Я на тот момент был председателем совета профсоюза медиков в составе Свободного профсоюза Белорусского — тогда еще легальной организации в рамках закона. Директор клиники сказал, что раз это легально, то он не запрещает, но пообещал много бонусов, если вступлю в государственный профсоюз. Когда я уже пришел писать заявление на новую работу, был уже даже готов эскиз бейджа для меня, то все же встал вопрос относительно профсоюза: либо выходить и работать, либо нет. В итоге на работу в эту клинику я так и не попал.
В Беларуси последние месяца три-четыре [до отъезда] я просто каждый день ждал, когда меня задержат: просыпался в пять утра, слушая, не стучат ли в дверь. Решил, что смогу больше сделать в эмиграции, и принял решение, что уеду. Была осень 2021 года. Очень не хотел пересекать белорусскую границу, так как были опасения там и остаться. Поэтому поездом поехал на Москву, дальше транзитом через Турцию в Киев. Там уже встретили друзья — ждали меня еще после первой отсидки. Когда я уезжал, очень много коллег писали: «У меня вот есть знакомые там и там, приезжай, поживи у них». Некоторые говорили: «Можешь у нас хоть год жить, поможем». То же самое было, когда началось вторжение в Украину — тоже коллеги, уехавшие в Европу, звали, предлагали помощь.
Уже позже познакомился с парнем в Одессе. Он вылетал из Минска в тот же самый день, когда и я выезжал поездом. И его задержали уже после регистрации на рейс. Прошел паспортный контроль, вызвали по громкой связи — и поехал на 15 суток. Но потом уже выбрался. А могли бы быть сокамерниками.
«Сейчас белорусские дипломы в Украине не признают»
Через друзей нашел работу уже в Одессе, приехал на собеседование. Здесь работало много белорусов уже, я их лично и не знал. Вот так и остался в Одессе.
Мне повезло, что я был далеко не первым врачом, который уехал из Беларуси. Поэтому был уже четкий алгоритм, что нужно делать. Я буквально через 10 дней как приехал подал диплом на признание в Министерство образования Украины, получил бумагу. С ней я мог работать как врач-консультант. Далее подается заявление в Минздрав, где выносят вердикт: соответствует диплом украинскому, не соответствует либо соответствует частично. Наиболее частый ответ был: пройти краткосрочный курс от 6 месяцев до года. Это работало до полномасштабной войны. Сейчас белорусские дипломы в Украине не признают. Знаю коллегу, которая уже много времени ждет признания или непризнания диплома, но никакого ответа не может получить.
В Беларуси по моей специальности очень короткий срок последипломной подготовки: меньше года. В Украине же — три года. Это мировая практика, да так и должно быть на самом деле. Поэтому логично, что сразу не давали работать без дополнительного курса.
Сравнить условия работы здесь и в Беларуси мне не так просто: в Одессе я работаю в частной клинике, поэтому здесь своя специфика. Поток другой совсем, нагрузки несопоставимы. Аппаратура просто небо и земля: у нас в клинике последнее поколение аппаратов. Даже если есть потребность в чем-то, пишешь запрос, и если это действительно обосновано, то все закупается.
Если говорить глобально об украинской системе здравоохранения, то у них очень хорошо продуманная постдипломная подготовка. У нас же на нее дается очень короткий срок, а после ты уже официально врач, можешь работать с пациентами. Поэтому в Беларуси мы все равно всегда страховали молодых врачей, обучали в процессе. Он вроде уже и врач, но ему нужен надзор, помощь. А что говорить о маленьких городках, где всего один-два доктора молодые — кто их подстрахует? Поэтому в Украине эта система гораздо лучше. Также здесь по клинике внутренним приказом определяется, например, что мы работаем по американским стандартам оказания медпомощи. Онкологи наши работают по стандартам ACS — Американского онкологического общества. Это решает каждое учреждение.
В Беларуси же, если издан приказ 10 лет назад, то не дай бог ты его не выполнишь. Когда силовики приходили в клинику «Мерси» и приостанавливали ее работу, то писалось о невыполнении протокола оказания помощи, в том числе в анестезийно-реанимационной службе. Но ведь те протоколы уже более десятилетия назад были написаны: если анестезиолог хороший и опытный, будет работать так, как должно это быть в наше время, то он формально нарушает закон.
А на другие нормативы, наоборот, глаза закрывают. Норма амбулаторного приема у того же педиатра — 12 минут на пациента. В сезон заболеваний в лучшем случае получается три минуты. То же самое со стационарной помощью: по законодательству мы не можем работать более 24 часов. Если доктор работает сутки, он должен отдохнуть вдвое больше. Это прописано в Трудовом кодексе.
В наших реалиях я приходил на работу в понедельник утром, уходил во вторник после обеда. А в среду утром снова на работу и в таком же темпе. Все так работали, под графиками подписывались секретари провластных профсоюзов. Я пока после второй отсидки не зацепился за независимую профсоюзную деятельность, даже не обращал такого внимания.
Но ведь не зря такие нормы прописаны. Водитель-дальнобойщик, например, не может ехать более восьми часов, иначе его оштрафуют, так как он становится просто опасным. Но врач на тридцатый час работы идет в операционную, и это никого не удивляет.
Коллега-гинеколог рассказывала, что ее наказали за то, что у нее на участке (той части города, за которую она отвечала) бездомная женщина, злоупотреблявшая алкоголем, забеременела и от чего-то умерла — формально это материнская смертность. Была претензия к моей коллеге: «А почему вы не сделали подворный обход всех домов?» Логика не в том, чтобы проблема не повторилась снова, а в том, чтобы найти виновного и наказать.
В целом потенциал в Украине больше: нет административной надстройки, которая мешает тебе что-то делать. Своих проблем тоже хватает, и коррупция есть. Нет стопоров для частной медицины. У нас она только начинала зарождаться, и то придушили. Здесь в частных клиниках предоставляют абсолютно все услуги, для них правила те же, что и для государственных.
Требование знать для работы украинский язык здесь обязательное. Но Одесса — очень русифицированный регион: документацию мы ведем по-украински, с пациентами всегда начинаем разговор на украинском языке, но дальше переходим на тот, которой пациенту удобнее. Я даже несколько приемов проводил на английском.
Я хорошо понимаю украинский. Но на практике, из-за сходства наших языков, мне часто попадают в речь как раз белорусские слова. Но из-за того, что здесь преимущественно русскоязычные люди, то когда я говорю по-украински, это воспринимается как вариант суржика (явление объединения в речи украинского и русского языка, вроде трасянки в Беларуси. — Прим. ред.).
В последнее время появляется все больше людей, кто говорит по-украински, соответственно, отношение к тем, кто пытается начать, исключительно позитивное. В общем языковой проблемы я здесь не вижу. Россиянам наверное было бы очень тяжело, нам проще. Но бывают также такие моменты, когда можно сесть в лужу, например, «твар» у нас это одно, а «твар» у украинцев все же другое значение имеет. Но я не челюстной хирург, поэтому мне проще (смеется).
«Когда ракеты полетели, танки поехали — ну понятно, козлы, враги!»
На работе все хорошо знали, что я отсидевший, что я активист — было понимание и ситуации в Беларуси. Только одна коллега долго говорила: «Да что вы трындите, у вас там порядок, дороги хорошие». Но потом извинилась, сказала, что не понимала, что творится у нас в стране.
Когда же началась полномасштабная война, конечно, отношение разное к белорусам было. Негатив тоже был: мне колеса спускали на машине, и не единожды. Меня это задолбало, я снял номера и повесил дубликаты, там, где нет флага. Остановила полиция, спрашивают, что со знаками. Я им так и объяснил: «Мне проще вам штраф заплатить, чем снова на шиномонтаж ехать». В итоге пожелали хорошей дороги и никакого штрафа не выписали.
Да, на машину мою были нападения, но ведь это все понятно. Многие ли из нас хорошо знают, что там у соседей происходит? Большинство людей живет в своем мирке, и им хорошо. А когда ракеты полетели, танки поехали — ну понятно, козлы, враги!
Когда меня проверяли СБУ, то единственный вопрос был относительно контакта в моем телефоне: парень подписан как «Денис СПБ», они подумали, что это Санкт-Петербург. Но в моем случае СПБ — Свободный профсоюз Белорусский. Помогло объяснить ситуацию то, что сам парень белорусскоязычный и мы переписывались исключительно по-белорусски, поэтому вопросы быстро отпали.
Относительно мыслей выезжать: были собраны тревожные чемоданы на крайний случай. Думали, если вдруг город захватят, тогда будем уезжать. Тогда же мы не знали про Мариуполь, Бучу… Меня очень морально поддержало, что руководство на работе сохраняло спокойствие, осталось на месте: главврач утром нам прислал сообщение, что встретимся на работе и все обсудим. Решили с женой, что будем здесь, пока над городом украинский флаг: запаслись едой, лекарствами, закупили корм собаке, так и жили.
Я очень люблю исторические романы, много читал в целом об истории, поэтому я бы не сказал, что в этой войне меня что-то сильно удивило. Да, поразила Буча. Но Мариуполь не впечатлил: я помню, как разносили Грозный, что они делали в Сирии.
Буча удивила тем, что чистки проводились просто мгновенно, думал: «Ну не настолько же…» То, что в Херсоне начнутся зачистки, исчезновения активистов, их родных… Ну это мы же с вами прошли в Беларуси, мы знаем, как они могут подавлять сопротивление народа в захваченных городах.
Чему удивляться, если это так было уже? Никто же не удивлялся тому, как гитлеровцы бомбили британские города после того, что они сделали с Герникой… Надо быть глупым человеком, чтобы не понимать: если преступники убивали до сих пор, то теперь будут вести себя по-другому, мол, там братский народ или что-то еще… Будут и бомбить города, и бомбить больницы, будут убивать. А то, что Украина не сдастся, я всегда знал.
Первый страх, который я испытал, был не от выстрелов и даже не от взрывов, слышных неподалеку от нашего дома, а именно от первых дронов-мопедов. Они пролетели метрах в 150 от нашего дома, тогда я понял, что слышали люди во время Второй мировой, когда летели бомбардировщики немецкие со специфическим звуком. Ракета же быстро взрывается, ты смотришь: живой — живой, ну и ладно. А тут слышишь, как к тебе приближается что-то, все громче, громче — давит на психику очень сильно. Мы прятались между двумя стенами в ванной, а гудело вокруг все. Больше страха давила неопределенность.
Были раненые и у нас в больнице. Несмотря на мой профиль, тоже сталкивался, но немного в другой плоскости: много женщин-служащих ВСУ, у них стресс, плохие условия и прочее, это все дает гинекологические проблемы. Когда началось вторжение, я быстренько начал просматривать лекции по военно-полевой хирургии, были такие мысли, что если будет высадка десанта, то понадобится и моя помощь. Но благодаря украинским военным эти знания мне не пригодились. Одно добавлю: до войны у меня не было седой бороды.
Общих мыслей о Беларуси нет на самом деле. Я просто хочу, чтобы в Беларуси все изменилось, чтобы была адекватная медицина, свободная страна, где уважают закон, уважают человека. Вернусь ли я работать в Беларусь? Это вопрос, на который никогда не смогу ответить: не могу знать, пока не окажусь непосредственно в этой ситуации выбора. Я понимаю, что здесь у меня условия труда лучше, что здесь для развития условия лучше, но я люблю свою родину — решение будет трудное. Надеюсь, этот вопрос встанет перед мной как можно скорее, желательно завтра. Но если человек безоговорочно отвечает: «Да, я сразу вернусь», то у меня всегда немного скепсиса: любой переезд — это стресс, сложности. Я буду счастлив, если хотя бы процентов 5−10% медиков, что в эмиграции, вернутся в новую Беларусь.
Я знаю людей, что говорили здесь перед войной: «Я такой патриот, дайте мне автомат». А через день после вторжения узнаешь, что он уже где-то за Румынией находится. Поэтому нельзя знать, пока человек не оказался в ситуации выбора.
Убежден, что Беларусь будет свободной! И я практически убежден, что следующим летом поеду на отдых в Ялту угощаться арбузами. Посмотрим: делаем, что можем, и будет, что будет.
Читайте также
