Пару лет назад боец полка Калиновского с позывным Соня работал в детском саду, был «чуть ли не топовым воспитателем» и обожал свою профессию. О свадьбе Соня тогда даже не задумывался. Зато недавно решил: закончится война — и он женится. Когда это случится, молодой человек не знает. Он не военный эксперт, а замкомандира пулеметной группы. Недавно Соня приехал в отпуск из долгой командировки из-под Бахмута — и мы с ним поговорили о том, как непредсказуема порой бывает жизнь.
Интервью задерживалось на полчаса: Соня проспал. Несколько дней назад он вернулся из-под Бахмута со своего второго боевого выезда, где провел два с половиной месяца. Сегодня пятый день его отпуска. Впереди еще семь.
— Не буду скрывать, я гедонист и вообще не военный человек. Все эти лишения мне не особо приятны, но, когда нужно, я не просыпаю, — элегантно объясняет он свое опоздание. — Чтобы вы понимали: в последние наши выезды во время боевых мы постоянно вставали в три ночи. За час нужно было собраться и с рассветом выйти на позицию. Поэтому, когда перед отправкой в отпуск комбат сказал: «Можно поспать до шести утра», я подумал: «Господи, наконец-то высплюсь». Что касается позывного, я к этому несерьезно относился. Парни выбирали себе Варягов, Ахиллесов, мне же было на это плевать. Первую зарядку в учебном лагере я проспал, и ребята такие: «Ну ты соня». Я говорю, как раз и позывной.
Услышав, как я представляюсь, украинцы постоянно смеются (тем более мы в пулеметном подразделении, на передовой, ходим в разведку, на штурмы, отбиваем атаки), но потом находим общий язык. Дело ведь не в позывном, а в том, как ты воюешь. Если ты плохой боец, хоть десять раз назовись Ахиллесом, тебя это не спасет.
Соня — молодой человек с ростом баскетболиста и «детским лицом». Говорит по-английски, читает по-немецки и переживает, что прическа у него сегодня не очень. По образованию он юрист, в душе — романтик. Жил в Беларуси, Польше, России. Работал судебным исполнителем, официантом, автомойщиком, лесопильщиком, грузчиком, управляющим карьером, экскурсоводом, водителем, консультантом в колл-центре. На вопрос, почему так часто менял профессии, отвечает: «характер такой», долго не мог найти свое место.
— А сейчас нашел, — говорит он. — Это странно, потому что я всегда смеялся над военными. Они казались мне глупыми и беспомощными. Здесь же я почувствовал, что делаю нужную работу: спасаю людей, сражаюсь за них. Но, думаю, военным я все-таки не стал. Я попал на войну, а это, наверное, другое, чем обычная армия.
В армии Соня никогда не служил, зато трудился в детском саду. Попал туда случайно, когда в один из дней, оставшись без работы, решил открыть сайт с вакансиями и посмотреть предложения не по вариантам в качестве специалиста, а по дальности от места, где жил. Ближе всего оказался детский сад. Туда и позвонил.
— Директриса, увидев мои дипломы и характеристики, удивилась: «Зачем вам эта вакансия?» Я ответил: «Хочу попробовать», и пришел. Знаете, дети меня всегда раздражали — маленькие, крикливые, бесячие, но, когда я познакомился с ребятами в моей группе, влюбился в них. Они такие настоящие, честные, открытые, — вспоминает Соня, с чего начинался его путь в педагоги. — Они меня слушали, ведь, если что, я кричал, а когда кричит мужик, это по-другому воспринимается. И я стал чуть ли не топовым воспитателем. Меня обожали детишки, мамочки и папочки.
Через несколько месяцев карьеру воспитателя пришлось прервать из-за болезни. Соня долго лечился и после этого уже не смог вернуться в сад.
«Много лет я качался, хотел нравиться девушкам, но, как оказалось, это очень пригодилось, чтобы быть пулеметчиком»
К 2022-му Соня учил взрослых и детей английскому и не собирался покидать Беларусь. Был принцип: «все уезжают, а я остаюсь». В феврале, когда началась война, молодой человек изменил свое решение.
— В окопах меня часто спрашивают, почему сейчас я в Украине. Это ставит меня в тупик, не знаю, что ответить. Ну а как? Здесь люди гибнут, в том числе и по нашей вине, а я буду дома сидеть? — объясняет он. — Фильм такой был, «Остров проклятых», Ди Каприо там играет федерального маршала, который сошел с ума. В конце он говорит хорошую фразу: «Что лучше: жить монстром или умереть человеком?» Ну вот я выбор сделал. Мой отсчет начался 24 февраля. Вечером я сказал родителям, что поеду. Что они? А что скажут нормальные родители. Мать в истерике, отец говорил: «Ты дебил? Подумай», хотя они знали, что меня не остановить. Характер у меня как у барана. Но из-за болезни папы поездку пришлось отложить.
Из Беларуси Соня уехал летом 2022-го. Когда добрался до Польши, его задержали. Пять лет назад в этой стране он попал в аварию и не выплатил штраф. Говорит, звонил тогда в суд, узнавал ситуацию, ему сказали: «Дело закрыто». После начала войны, предполагает, папки по белорусам подняли, его в том числе. В итоге ему пришлось посидеть за решеткой, затем походить с электронным браслетом. Когда со всем разобрался, началась зима. Друзья просили остаться в Польше, предлагали работу в IT. Соня был непреклонен. «Я уже столько пережил, чтобы добраться до боя, что не готов отступать», — раз за разом отвечал он тем, кто хотел его остановить.
В Варшаве доброволец пошел в украинское посольство, попросился в ВСУ. Ему отказали, но дали номер полка Калиновского. В белорусском подразделении бойца приняли, но «испытания» на этом не закончились: до отъезда Соня слег с ветрянкой. Две недели он пролежал с температурой. Лишь после этого была дорога в Украину, учебка, тренировочный лагерь — и начались боевые.
— Мои родные всегда были на спорте и меня долбили, чтобы я тренировался. Много лет я качался, хотел нравиться девушкам, но, как оказалось, это очень пригодилось, чтобы быть пулеметчиком, — шутит Соня, вспоминая, как попал в соответствующее подразделение. — За то, чтобы пойти в пулеметчики, я топил с учебки, хорошо показал себя на тренировках. И после первого боевого как-то само собой определилось, чем я буду заниматься. У моего побратима Эрлика вышло иначе. Он молодой и нежный парень. Все говорили: «Ой, этот ребенок, у него ничего не выйдет. Отдайте его максимум в минометку, пускай снаряды носит». А Эрлик оказался храбрее всех остальных. Когда его взяли на обкатку в бой в пулеметное подразделение, он на «нуле» таких стальных яиц дал, что его перевели в пулеметчики. Потому что осознали, он подходит. Я, кстати, тоже, как оказалось, смелый.
— Как вы это поняли?
— Изначально меня определили в батальон «Волат», но, когда я познакомился с Сенатом (замкомандира батальона «Литвин» по боевой работе. — Прим. ред.), переписал документы, чтобы сражаться под его началом. На первое боевое он взял меня в Харьковскую область. Перед отъездом я подошел к нему и ребятам и сказал: «Сразу предупреждаю, я никогда не бывал в бою, могу об*******я». Решил: лучше сообщу, что я трус. Если не окажусь им в итоге, это будет почетно, а если окажусь, то тоже неплохо, ведь я предупредил. В общем, бравировать не стал.
Когда мы приехали на место и вышли из машины, начался обстрел. По нам работал танк. Мы спустились в какой-то подвал. Нас было четверо: я, Сенат и еще два великих человека — Верас и Хельм. Все они были уже опытные, а я новичок. И вдруг прямо под этим обстрелом я осознал, что мне не страшно, я не боюсь. В этом подвале мы провели четыре дня. А по ночам выходили на «ноль» копать окопы и прикрывать Хельма, чтобы он, снайпер, кого-нибудь завалил. Спустя четыре дня Сенат сказал: «Будешь на „передке“, потому что не боишься». Как он это определил? А я уснул. Рядом с подвалом стреляли танки и артиллерия, с потолка сыпалась штукатурка, я говорю: «Слушайте, нам тут сидеть долго, пожалуй, я посплю». Снял броню, шлем, залез в спальник и уснул. Сенат мне потом сказал: «Я никогда не видел такого смелого». Я ему ответил: «Может быть, ты никогда не видел такого глупого. Это обычно идет рядом».
— Еще, судя по всему, вы сильный. Сколько весит ваш пулемет?
— У меня Minimi 5,56, он весит 12 килограммов, и автомат CZ. Если иду в разведку, беру автомат, на штурм — пулемет плюс подсумки. Все ситуативно. Вообще на войне преуспевают люди, которые владеют так называемым экспромтом, ведь все здесь всегда не по плану. Вот вы составили схему атаки, защиты или захода на позицию, проинструктировали людей, добираетесь на место — и п****ц. БМП не приехала, позиция не та, люди не поддержали. И все — импровизируй.
Кстати, пулемет на войне даже для бойца с моей специальностью — дело десятое. Лопата, спальник, вилка-ложка, которой ты можешь есть тушенку, и вода — вот твое основное оружие. Стрелкотни на поле боя как таковой немного, и она не прицельная. Обычно накрывает танками, минометами, самолетами, и, чтобы спастись, ты должен уметь глубоко и быстро окопаться. Была ситуация, когда мы буквально в двухстах метрах от вражеских позиций давали координаты украинским артиллеристам. Они по ним навели оружие, но стали мазать и попадать по нам. У меня было буквально тридцать секунд между залпами, чтобы успеть вырыть себе ложбинку и, как страус, спрятаться туда головой. Ведь если снаряд заденет ж**у или ногу, то это не так страшно. А если голову — ты труп.
— Каковы ощущения, когда в твою сторону летит снаряд?
— Это зависит от его типа и дальности. Если он ударяет очень близко, тебя глушит, вздрагивает все тело. Происходит контузия. Физические ощущения от взрыва я испытываю, а в моральном плане мне п****ть. В этом я отличаюсь от Сената. Я более страшусь стрелкового боя. Тут у меня нет так много навыков, как у него. Он же хуже переносит артиллерийский обстрел, потому что, как он мне объяснил, в этот момент ты ничего не можешь сделать. Никогда не предугадаешь, куда полетит снаряд. Это пан или пропал. В стрелковом бою, наоборот, твои навыки решают, и ты можешь влиять на ситуацию.
Я религиозный человек и верю в судьбу, поэтому спокойно отношусь к артиллерийским обстрелам. Верю, что в меня не попадет, потому что я не выполнил свое предназначение.
— Какое оно?
— Защитить эту страну и вернуться к близким, в дом, который успел построить, в сад, который посадил.
«Когда ты побываешь в настоящем бою, в прямом контакте, остальная жизнь — она уже скучна»
После первого боевого Соня на три дня вернулся в Киев, чтобы пройти курсы парамедиков. Тогда же он узнал, что его побратимы уехали под Бахмут, и попросил командование отправить его туда же. Ему ответили: «Подожди, найдем машину», ждать пришлось недолго.
— Там были наши бойцы, которым нужно было помогать, с которыми нужно было быть рядом, — объясняет он решение с ходу поехать в одну из самых горячих точек этой войны. — А что касается внутренних переживаний, то у меня их не было. После Харьковской области я окончательно осознал, на что способен, и, наоборот, рвался в бой. Знаете, один из моих побратимов не так давно получил контузию. В их машину выстрелили из гранатомета. У него разорвало барабанную перепонку. С тех пор каждый день он говорит лишь о том, чтобы поскорее завершился отпуск и он снова смог отправиться к ребятам и с ними сражаться.
— Это уже какая-то зависимость? Человек подсаживается на «иглу» Бахмута?
— Не стану лукавить, часть зависимости есть, потому что когда ты побываешь в настоящем бою, в прямом контакте, все остальное кажется пресным. Остальная жизнь — она уже скучна. Но главный мотиватор — это не зависимость, а долг. Ты видишь людей, которые ради тебя рискуют, и просто не можешь их подвести.
— Вы сказали, что воевали на «нуле». Расскажите, каково это.
— Работа во время боевых состоит из командировок: четыре дня в окопах, потом столько же мы проводим на базе [в другом населенном пункте], где отъедаемся и отсыпаемся.
На передовой мы воюем в полях и лесах в окрестностях Бахмута, совсем рядом с п******и. Если, предположим, работаем с тяжелым станковым пулеметом, то, как правило, устанавливаем его на холме или укрепленном блиндаже и четыре дня держим сектор. Кроме того, мы можем поднять дрон и поразить цель за холмом в паре километров.
На позиции нас обычно шесть-восемь человек. Двое дежурят (если это день, смотрят в бинокль, ночью — в «теплак»), остальные отдыхают. Дежурных нужно менять каждые два-три часа, потому что если больше, человек теряет концентрацию. Хотя эти нормы — это все только на бумаге, по факту иногда приходится быть начеку и по шесть, и по восемь часов.
Ну, а еще тут нужно понимать мою специфику. Я, скажем так, поехавший. Я не могу сидеть на месте, потому что, как учил меня отец, волка ноги кормят. Обычно, когда мы приезжаем на позицию, я беру с собой кучу сигарет, иду знакомиться с украинскими смежниками, узнаю ситуацию на фронте и чем могу быть им полезен: одним нужна разведка, вторым помощь в штурме. Пулеметчик пригодится всегда. Плюс я еще прошел медицинские курсы. Но как медик я проявил себя только раз, и то не смог спасти человека. Позывной Гросс, он украинец. Его обстреляли с вертолета, пробили легкое. Когда его ранило, я был недалеко на передке. Украинцы не подготовили эвакуацию, поэтому мы с побратимом тащили его с позиции полтора километра. На наших руках он умер. Ранения оказались тяжелые, стабилизировать его не удалось. Когда мы передавали его медикам, они благодарили, а я хотел только провалиться под землю. Это был худший момент в моей жизни. У Гросса осталась жена и маленькая дочь.
— Вы плачете? Как для вас прошел тот день?
— Никак. Сидел, курил, плакал.
— Мужчины часто плачут на войне?
— Конечно, мы же люди. Что вы из нас делаете каких-то камней.
— Вы сказали, что не раз участвовали в штурмах. Какой был самый страшный?
— Мне не бывает особо страшно. Могу описать самое тяжелое задание. Тогда нам понадобилось пойти в разведку через заминированную территорию. Нас было трое — я, канадец и американец. Требовалось понять, есть ли в предполагаемом месте враги, и относительно этой информации переделать оборону позиций. До цели нужно было пройти триста метров. Я шел первый, они след в след. А я не профессиональный минер. Делая каждый шаг, я трясся. Понимал, что могу наступить на «коврик». «Коврик» — это система из двух пластиковых штук, в центре которой что-то вроде магнитной батарейки. Их устанавливают в траве. Когда на нее попадаешь, она передает сигнал на мину, закопанную в паре метров, — и вас всех разрывает. Плюс есть еще «мины-лягушки», растяжки, система «Охота». Эти триста метров мы шли, может, час.
Врагов на той позиции не оказалось. Назад мы отправились другим, тоже заминированным путем. Хотели собрать больше информации для штурмовой бригады. На следующий день, когда этими маршрутами пошли штурмовики с саперами, выяснилось, там очень много мин. Нам просто повезло.
«Большинство окопной жизни — это не защита и атаки, а выживание»
За время под Бахмутом Соня похудел килограммов на пять. В отличие от короткого отдыха после первого боевого, в этот раз он «выпросил у Сената целых 12 дней» отпуска. Понял: организму нужно восстановиться.
— Большинство окопной жизни — это не защита и атаки, а выживание. Найти, что поесть, найти, как согреться, найти возможность написать или позвонить близким, заварить чаю. Это не так красиво, как в видео, которые я смотрю, где чуваки с пулеметами идут на штурм и всех отстреливают. Нет. Это грязь, боль, холод и мыши. Последние — наша главная напасть. Ночью, когда ты спишь, они просто ползают по тебе. По телу, лицу. Мы пытались их убивать, но на место одной убитой приходят три живые. Это сизифов труд. Они с каждым днем увеличиваются в размерах и съедают всю нашу еду, которую теперь можно прятать только в железных или деревянных ящиках. В рюкзаки, пакеты, даже подвешенные — они пробираются. А одна мышь вообще меня обгадила. Это нормально? По-человечески?
— Вы с ней обсудили эту ситуацию?
— Я ее найду (смеется). Я знаю, где она живет.
— Время на боевых идет по-другому?
— Из-за того, что у тебя нет режима сна и питания, все мешается. Например, ты дежуришь три часа, затем столько же отдыхаешь. За эти три часа отдыха ты должен дойти до блиндажа, поесть и уснуть. Пока заснул, осталось поспать час. Это в лучшем случае, потому что может прилететь снаряд и тебя разбудит. Потом нужно снова засыпать. И так четыре дня. И проблема не в том, что ты не спишь, а в том, что ты не спишь подряд. Представьте, что происходит с организмом? На это все накладывается неравномерное питание, сигареты, которые куришь пачками. К концу четырехдневной командировки у тебя от этого всего начинает свистеть фляга.
Чтобы на «нуле» держаться, мы стараемся побольше смеяться. Выстрел, все легли, и кто-то кричит: «Кто из вас н****л мне в штаны?» Без юмора там никак. Если начнешь на серьезных щах воспринимать все происходящее, то через пару часов сойдешь с ума.
— Когда вы приехали под Бахмут, был еще апрель, то есть достаточно холодно. Как сидеть в окопе или блиндаже в таких условиях, особенно ночью?
— Спишь в термобелье и одежде. Наверх надеваешь броню и со всем этим залазишь в спальник. Чтобы вы понимали, даже сейчас ночи холодные. В мой последний выезд с нами были украинцы. У их командира очень смешной позывной — Томат. Так что Соня — это еще не самое страшное. Причем Томат — это двухметровый прожженный штурмовик с серьезным лицом. Я еще ржал, говорю, давай уже не мелочиться и назовем тебя Сеньор Помидор. Так вот, у него не было спальника, и мы с ним ночью спали в обнимку под моим. Тут нет места для гей-шуток. Вы замерзаете, и вам просто нужно согреться.
— О чем говорят, сидя в окопах?
— О женщинах.
— Расскажите.
— Я лично никогда не задумывался о браке. Боялся ответственности, что не смогу обеспечить детей. А я еще и гуляка. А здесь на войне решил, если бог позволит и я выживу, то женюсь. Женюсь, потому что хочется спокойствия и тепла. Здесь, на войне, ты начинаешь ценить такие простые вещи, которые раньше не замечал. Доходит до смешного: радуешься унитазу. Приезжаешь на базу, а там унитаз, и ты такой: «Боже мой, я не в кустах». Радуешься возможности помыться, поесть горячего супа, колбасы. И такая эта колбаса вкусная, вы не представляете. Я в своей гражданской жизни ходил со всякими сексуальными женщинами по ресторанам и вообще не обращал внимания на то, что было на столах. А тут ты после четырех суток, двое из которых не жрал, потому что не было времени, приезжаешь и видишь эту колбасу. Господи! Просто невероятно. А еще смотришь на улыбающихся друзей, которые пережили с тобой эти четыре дня, — и ты так счастлив (на глазах Сони появляются слезы).
Когда ты в окопе, тебе одиноко, и все, о чем ты мечтаешь, — почувствовать себя нужным и любимым, поэтому все разговоры там только о женщинах. И речь не о каких-то пошлых вещах. Дело в том, что хочется, чтобы тебя кто-то ждал. И ты так завидуешь… Вот у меня побратим Скальп, он украинец, у него жена и сын. Когда мы возвращаемся с боевых, он звонит им, а мне так по-хорошему завидно, что ему есть кому позвонить. Эти звонки спасают, чтобы не сойти с ума. Потому что великие дела — защитить страну, отстоять правду — это красиво звучит, но два дня наедине с обстрелами и мышами, и любой человек задастся вопросом: зачем я здесь, что я тут делаю, сейчас я умру, и никто обо мне не вспомнит. А любовь — она спасает.
— После того как вы приехали на войну, ваши поиски второй половинки как-то усилились?
— Да, я Tinder Platinum установил (смеется).
Я в начале этих вопросов сказал, что созрел для брака, но давайте будем честны: кому я нужен? Я, конечно, переписываюсь, но, повторюсь, нормальная девушка вряд ли свяжет свою жизнь с солдатом, особенно с таким, как я. С пулеметчиком, который в любой момент может умереть. Ну что я ей наобещаю? Что мы поженимся? Что у нас будет куча детей? Конечно, может быть, мне повезет встретить ту, кто скажет: «Соня, я готова ждать тебя х*й пойми сколько лет (потому что я не знаю, сколько продлится война) и видеть тебя раз в месяц и, если что, пережить твою смерть».
В глубине души я понимаю, что вряд ли переживу эту войну. Я как будто разделился. Одна часть меня остается ребенком, который строит планы на жизнь, на свободу. А вторая — действительно понимает, как все устроено, и говорит: «Слушай, месяц, два, год, но ты все равно умрешь, потому что не с нашей работой».
— Кто из этих двух ваших «я» побеждает?
— По-разному. В данный момент первый, у которого есть надежда.
— Раз уж мы заговорили о моральном состоянии. Срывы у бойцов на фронте случаются?
— Конечно. Причем людей, которые могут сорваться, как правило, можно заметить до боя. Если человек приезжает и такой: «Я вас всех порву, всех п*****в накрошу в салат», значит, что он сосцыт. Это прямо уже проверено.
— Конфликты в окопах между побратимами случаются?
— Тут я снова упомяну Сената. Это человек, который объединил нас и ведет за собой. Он устроил дисциплину. Вообще никакого рукоприкладства, это запрещено. Если возникает конфликт, то ребята собираются, и два человека, у которых есть претензии, между собой при всех обсуждают, в чем дело. По очереди высказывают все друг другу и выслушивают оппонента. Это в мирное время. Если мы на поле боя, то там субординация. Я, как замкомандира пулеметной группы, просто говорю: «Я твой командир», и боец уступает.
— В интервью вы часто говорите о Сенате. Этот замкомандира не медийный. Расскажите, что это за человек?
— Я не знаю, как его описать. За свою жизнь я встречал тысячи людей, но никогда не видел человека, настолько убежденного в правильности своего пути и грамотно следующего своей дорогой. Он честен, открыт. Представьте, ты сутками в окопах. Ты дежурил на секторе, устал и наконец-то можешь полчаса поспать. Но нет, он вместо сна рассказывает мне, как мы будем освобождать Беларусь. Он просто горит этим делом.
«Сам-то я понимаю, насколько башкой отъехал, что перепутал магазин косметики с магазином электроники. И это страшно»
Дни, когда бойцы находятся на базе — так называют расположение в другом населенном пункте, — чаще всего проходят менее напряженно. Для начала с поля боя по традиции военные едут в сауну, отмываются.
— Мы нашли знакомых, которые стирают нам одежду. Это украинцы, они на этом зарабатывают. Спим мы в заброшенных домах, в спальниках. Кто на полу, кто на раскладушке, — Соня описывает свой быт в этот период. — Ездим в магазин за продуктами. Обычно в эти четыре дня нормальной жизни я смотрю сериалы, хожу на детскую площадку, чтобы качаться, езжу с ребятами на полигон.
— Рассказывали, что о гибели пятерых побратимов вы тоже узнали, когда были на базе.
— Ситуация была сложная, потому что один из них — товарищ, с которым хорошо сдружились. Мы вместе ходили в качалку, в наряды. Он совсем молодой парень. Это был его первый боевой, остальные бывалые бойцы. Это не о том, что мне их меньше жалко. Нет, конечно. Просто они знали, на что идут… Он показал себя достойно в этом бою. Убил несколько п*****в и погиб. На войну он приехал с лучшим другом, но друг не пошел в этот бой, потому что за день до этого, когда они отступали, напоролся на колючую проволоку и жестко порезался. Его зашивали. Я позвонил этому парню, а он ни живой ни мертвый. Сказал ему, все будет хорошо. Мы за них отомстим.
— Если уж речь зашла о россиянах, как бы вы описали их как противников?
— Хорошие. В том плане, что я терпеть не могу, когда говорят: «Русские х***о воюют». Они шарят за войну. Может быть, вначале они плохо воевали, но сейчас научились, поднаторели. Когда у меня спрашивают: «Чего вы их не задавите?», отвечаю: «Приезжай и задави».
Во время моего боевого выезда за месяц мы продвинулись на два километра. Вот и считайте, сколько нам нужно, чтобы добраться до Крыма? Не слушайте д*******в, которые говорят, что русские воевать не умеют и закидывают мясом. Я вижу своими глазами: воевать они умеют, и дронами управлять умеют, и позиции держать умеют. И оружия, и боеприпасов у них хватает, поэтому не надейтесь на скорую победу.
— Давайте о хорошем. Вы сейчас в отпуске, каково это — спустя 2,5 месяца в Бахмуте попасть в относительно мирную жизнь?
— В первый день я заблудился в косметическом отделе. Мне нужен был противоударный чехол для планшета. А рядом с домом, где я снял квартиру на сутки, огромный торговый центр. Мы с подругой пошли туда, захожу, а там зеркала, все блестит — и я теряюсь. Не понимаю, где нахожусь, ведь еще 20 часов назад был в окопе. И вот хожу я, как мне кажется, по магазину электроники и не могу найти чехол. В какой-то момент подруга меня одергивает и спрашивает: «Тебе тут что-то нужно?» «В смысле?» — удивляюсь я, оглядываюсь и понимаю, что ищу чехол между помад и тушей. Отшучиваюсь, и мы уходим. Но сам-то я понимаю, насколько башкой отъехал, что перепутал магазин косметики с магазином электроники. И это страшно.
— А как было в остальные дни?
— Вроде бы так больше не зависал.
— Летом у вас день рождения, уже придумали желание?
— Да, конструктор Lego. Я все детство в него играл, мама дарила. Потом подрос, и стало уже неудобно покупать его самому. А когда добрался до войны, понял, что снова хочу Lego. Сейчас у меня нет места, где его хранить (во время отпуска Соня снимает квартиру посуточно. — Прим. ред.), для этого нужен свой дом или квартира. Надеюсь, когда война закончится, куплю его себе и буду собирать.
— Что первым сделаете после войны?
— Если выживу? Вернусь в Беларусь. У меня там дом построен, сад, участок. Я посажу еще деревьев. Поставлю флаг, даже два флага — белорусский и украинский, потому что имею право. Я же сражался. И буду там жить. Хочу быть егерем, буду охранять животных, как меня учил отец. И жену найду молодую, красивую. Такую, знаете, чтобы я с ней шел по улице, а другие мужчины оглядывались. И детей заведу. Это, конечно, все фантазии, но помечтать же не вредно?
— Снова работать в саду не хотели бы?
— Тоже вариант.
