Молодофронтовец и доброволец Денис Урбанович неоднократно получал серьезные ранения, после одного из них пережил клиническую смерть. В бою в середине мая на его группу после попадания крупнокалиберного снаряда обрушилась часть здания, четверо побратимов Дениса погибли — он выжил. Мужчина скоро возвращается на фронт и мечтает после победы Украины в войне освобождать Беларусь. Мы поговорили с бойцом и главой «Молодого фронта» об одних из последних сражений за Бахмут до его полного захвата Россией, об отношении оппозиционера к демсилам и о силовом сценарии свержения диктатуры в стране.
Денис Урбанович — 33-летний белорусский активист, с 2018 года — глава одной из старейших в Беларуси оппозиционных организаций «Молодой фронт». В семье Урбановича было четверо детей, отец воспитывал их один. Денис окончил Минский колледж по специальности «сварщик», работал на «Мотовело», позже — на предприятии с иностранным капиталом.
Во время президентских выборов 2015 года он снял госфлаг с крыши здания, где проходило голосование, — его вместе с братом осудили на два года. В 2018-м активист ежедневно участвовал в защите мемориала Куропаты.
Во время президентской кампании 2020 года, а также в марте — апреле 2021-го Урбанович несколько раз был осужден на 15 суток. После молодофронтовца и его соратников обвинили в организации протестов и завели уголовное дело. Он переехал в Украину, с началом войны вступил в тероборону, а затем присоединился к полку Калиновского.
«Такое ощущение, что я не был ни в Бахмуте, ни на земле: не можешь вырыть окоп, потому что рядом лежат в два-три слоя трупы»
— Как вы сейчас, после ранения?
— Не люблю рассказывать про это, но ранение было тяжелым — открытая травма головы. До этого еще четыре контузии, одна — очень тяжелая, год назад, с порванной барабанной перепонкой, голову так нормально потрясло, когда я подорвался.
В этот раз мы были на окраине Бахмута, русские пытались, забирали последние участки города. Нам поступила команда пройти вглубь. Мы выдвинулись, пошли вперед по разрушенным домам. Заняли точку — дом. Впереди уже в лоб вышли русские — без бронежилетов, просто в форме с автоматами. Завязался бой, мы их уничтожили, но нам пришлось остаться на том месте. По нам работал танк. Держали круговую оборону, пока не загорелся дом. Начался пожар, и мы даже не знали, как оттуда выйти, потому что спереди, справа — п*****сы, не могли понять, кто где сидит. Последнее, что мне наш командир Мирослав Лозовский передал по рации, — «Не идите вперед, там скопление русских. Держитесь. С Богом». Он никогда не говорил таких слов. Я повернулся к побратимам, говорю: что-то странное, по ходу, мы попали конкретно.
Мы отступили на 100 метров назад, маленькими группками перебежали в другой дом, который стал могилой нашим парням. Русские зашли в этот частный сектор, а мы сидели в многоэтажке через дорогу. Отстреливались, они работали по нам — авиация, танки, автоматические гранатометы, минометы, крупнокалиберка. Попало что-то крупное в этот дом — и на нас обрушились два этажа. Помню только вспышку и как на меня упала плита, но рядом были диван и стенка — и мне, как всегда, немного повезло: только завалило ноги и ударило по голове. А побратима рядом перебило 16-тонной плитой. Кто-то сразу умер, кого-то сильно придавило. Я не помню как, но сумел выбраться, кого-то еще пробовал вытащить… Все, кто был возле меня, падали с криками, вокруг — дым, все горит, стрельба. Меня эвакуировали парамедики.
Бой шел интенсивно 24/7, а казалось — одну минуту. Не могу описать чувства, когда рядом лежит раненый человек, рядом с ним — еще раненые, которые сами же оказывали помощь. Потом мертвые, еще мертвые. Все горит, ты не можешь встать, где-то идут человек 30 украинцев с оторванными руками, ушами, поврежденными верхними частями тела — в крови, как зомби. Это полная ж**а, я так скажу. Ни разу такого не видел. У меня такое ощущение, что я не был даже ни в Бахмуте, ни на земле — как будто я попал в другой мир, где просто всех убивают, и мы убиваем.
Сейчас я уже себя чувствую хорошо. Из-за потери нашего командира Мирослава Лозовского и еще четверых бойцов из моей группы, с которыми я уже больше года воюю, которые погибли у меня на глазах, психологически было тяжелее, чем физически. Я готовлюсь возвращаться на фронт и выполнять боевые задачи.
— Расскажите, как вы пережили потерю близких побратимов? Обычно война показывается как дело взрослых серьезных мужчин, нет места эмоциям.
— Тяжело, потому что мы строили планы на будущее, ребята — молодые, кто-то хотел вступить в «Молодой фронт». Мы планировали вернуться в Беларусь, кстати, за час до их смерти обсуждали, кто куда поедет после Бахмута, когда можно будет отдохнуть неделю. Не думали, что так будет. Сейчас у меня слов нет. Будем мстить за них, делать все возможное ради того, за что они боролись.
Эмоционально есть надрывчик, потому что и Лозовский погиб. Одно дело, когда теряешь одного-двух людей, другое — сразу четверых, половину группы, и еще и командира. Могу сказать только то, что это герои. Те парни имели опыт в парамедицине и могли даже прооперировать на месте, они столько жизней вытащили!
Я, выезжая на задачу, никогда не думал, что она будет последней. Я уже умирал, у меня было пулевое ранение — проломило грудину, порвало печень, легкое. Была эта клиническая смерть, или какая она там… останавливалось сердце — меня Север (Анастасия Север Махомет. — Прим. ред.) эвакуировала. После этого было немного страшно, я лежал дня два и думал: «Ух ты, еще выжил!» Говорил с одним священником, он сказал: «Если ты выжил четыре раза, будешь жить долго».
— Как вы сами себе это объясняете: вас что-то оберегает или просто везет?
— Я христианин, верю в Иисуса Христа. Хотя я говорил (может, и не прав), что лучше бы меня убило. Я просто командир, руководил процессом, а убило будущих врачей, которые могут спасать другие жизни. Но, видите, Господь их забрал, а меня и еще нескольких ребят решил оставить. Мы должны понимать, что дело, которое находится на небе, — самое главное и важное. Смерть — всего лишь переходный период. Я надеюсь, что будем жить все, может, я в Беларусь вернусь. Надо понимать, что сегодня мы разговариваем, а завтра можем уже и не разговаривать… Но я на 100% уверен, что Господь решает и историю, и жизнь человека, каким бы он ни был.
— Когда вы сидите в этих страшных условиях под Бахмутом, на вас летит все, что только может, вы не думаете, почему Бог это допускает? И то, что происходит на поле боя, и что переживают гражданские, когда прилетают ракеты.
— Вы такой вопрос задали… Дьявол продвигал свои идеи: открывал казино, бордели, толкал к водке человека. А Господь вдохновлял человека открывать церкви, распространять слово Божье. Весь этот стык происходил на земле. Господь дает всем испытания и ждет, когда же тот человек в Кремле или эта нация скажет: «Украинцы, простите нас за смерти, убийства». Когда они прекратят войну, выведут войска, отремонтируют все, что наделали, — вот это будет дело Божье. На это Бог и рассчитывает. Но когда человек решает: «Да буду я воевать дальше, мы русские — с нами Бог» — это от лукавого. Поэтому есть такие люди, как мы, есть сильная украинская нация, которая верит в Господа и сражается за свою семью, дом, язык. Господь все-таки пробует полагаться на человека, что он одумается.
Ты не можешь вырыть окоп, потому что рядом лежат в два-три слоя трупы, и там вообще уже непонятно, это русские или украинцы — но это люди, христиане. И смотришь: и зачем мы бились? Господь делает так, чтобы ты (и твой враг) постоял и подумал. В этой войне есть планы Господа и есть еще шанс для всех наций подумать: а нам это все, господа, нужно? Эти разрушенные, стертые с лица земли города, убитые дети, женщины, полеты ракет, угрозы друг другу. Просто до этого никто не доходит.
«Силовики, которые постоянно приходят к отцу, понимают, что за все придется отвечать»
— Бахмут реально вернуть Украине в ближайшее время?
— Я на лечении и не владею сейчас оперативной информацией. Может, и вернем. Все, что Россия отняла, вернется Украине. Не знаю, сколько времени на это понадобится — год-два. Но Бахмут сейчас — огромная-огромная могила. Вот под Минском есть Куропаты, где расстреливали белорусскую интеллигенцию, их называли всегда местом покаяния, сердцем Беларуси. Бахмут — тоже место покаяния, точка, которая должна показать и украинской, и белорусской, и российской нациям, что такое война. Год назад мы проезжали через него на Северодонецк, он был радостным городом, кофе там пили. И какой он сейчас — посмотрите фотографии, аэрооблеты.
Не знаю, как будет, но я бы хотел, чтобы то, что произошло в Бахмуте, Соледаре, Угледаре, стало уроком для будущих поколений и для россиян, которые это горе несут. Кстати, пока мы там были, в подвалах оставались местные. Городу уже наступал каюк, а они еще там сидели с какой-то надеждой. Не знаю, что с ними произошло дальше, потому что потом эти места заняли русские. Они, скорее всего, их перебили — насколько мне известно по перехватам, у них был приказ убивать всех.
— Расскажите о вашей семье, сколько вы уже не видели папу?
— Моему отцу 74 года, у меня есть братья и сестра. Я не видел их с 2021 года, как уехал. Так сложилось, что мы не общались долго и поговорили после того, как кагэбисты выпустили с ним это непонятное видео. Он всегда говорил, что Россия — это война, еще в те годы, когда в 90-е она только зародилась. Его заставили записать это видео, он в заложниках. Спецслужбы через него пытаются вынудить меня или сложить оружие, или уехать куда-нибудь. А еще лучше вернуться на родину — якобы меня там «простят», дадут десять лет.
Самое главное — моя семья не меняет своих взглядов. Что сказано на камеру — это на камеру. А силовики, которые постоянно приходят к моему отцу, понимают, что за все придется отвечать, и это дело времени: не было ни одного диктатора и пособников, которые бы не ответили за свои преступления. Историю строит Бог.
— Что сейчас с «Молодым фронтом», вы руководите организацией?
— Как раз собираемся сделать съезд, но не знаем, как удобнее, потому что многие молодофронтовцы в тюрьмах сидят, часть (больше десятка) — в батальоне «Волат». Я еще руководитель организации, но, может, ближе к осени на съезде внесем изменения. Мне уже будет 34 года, я не подхожу по уставу как руководитель. Есть молодые парни — настоящие бойцы и герои, которые могут занять этот пост. Думаю, через месяц-полтора уже узнаете имя этого человека. Сейчас мы не можем заниматься политикой, потому что мы на фронте, но я веду переговоры с разными политиками, деятелями. С Натальей Радиной мы виделись, с советником кабинета Зеленского был закрытый разговор. Основной вопрос — война, но что будет дальше, в Беларуси, как мы пойдем, кто нам поможет — это тоже прорабатывается.
«Тихановская имела контакты с КГБ. Подоляк озвучивал это, не озвучивал… Мне не надо озвучивать — я сам знаю»
— С белорусскими демсилами у вас есть коммуникация?
— Я вам сразу скажу, что Тихановских вот этих, кабинеты мы не поддерживаем и не признаем. Я уже наслушался: «Путин — мудрый», «Чей Крым?» — «Он же был русским»… Сергея Тихановского я знаю еще до всех этих событий. Он пришел к нам, когда мы организовывали акции против интеграции [с Россией] в 2019 году. Потом он уже как-то завязался с Николаем Статкевичем, Павлом Северинцем, мы общались, и от него тоже шел такой российский душок. Он отказывался освещать акции в Минске из-за того, что там были плакаты, где россиян называли москалями.
Прошло время, появилась госпожа [Светлана] Тихановская — ничего не изменилось. Это человек, который никогда в жизни не будет признавать белорусский язык. Она всю жизнь жила, и вопросы политики, национализации, языка ее не волновали. Как она сама сказала: «Я не умею разговаривать на белорусском языке, но попробую. В дальнейшем не планирую учиться». Она не будет говорить на белорусском.
В июле 2020-го Тихановская, отвечая на вопрос «Еврорадио», сказала, что «юридически Крым является украинским, но фактически он российский». В ноябре украинской редакции «Радио Свобода» пояснила, что полуостров принадлежит Украине по международному закону, а де-факто «имеем то, что имеем». Позже не раз называла Крым украинским.
Летом 2020-го в интервью «Медузе» лидер демсил рассказывала, что свободно говорит по-белорусски. Тогда же на своем сайте она публиковала предвыборную программу, где выступила за белорусизацию и развитие образования на белорусском языке.
— Тихановская говорит по-белорусски сейчас, видеообращения выпускает.
— Во-первых, она говорит, потому что это необходимость. Во-вторых, по Конституции у нас два государственных языка, мы «Молодым фронтом» всегда старались, чтобы русский убрали. Тихановская сказала: «Не надо убирать русский, у нас же много людей на русском языке разговаривает!» Вот этой фразы достаточно.
В конце июля 2020-го Тихановская в интервью Lenta.ru отмечала: «Если человеку удобнее говорить на русском, мы не должны его принуждать разговаривать на белорусском. Но это не значит, что мы не должны популяризировать родной язык». Она добавила, что вопрос статуса государственного для русского языка белорусы должны решать на обсуждении или референдуме.
Я общался и с [Виктором] Бабарико — он чисто российский (речь о позиции. — Прим. ред.), ненавидел Кастуся Калиновского. А как только камеры включались — любит Беларусь, 25 марта и Калиновского. Поэтому все эти переходные кабинеты с разными их агентами непонятными, плюс ГУР Украины подтвердило, что Тихановская имела контакты с КГБ. Я сам своими глазами видел вот эту оперативную информацию, или как ее назвать. Я это знаю и от других источников плюс служу в разведке. Мне этого достаточно.
— ГУР не делало официально таких заявлений. «Зеркало» часто общается с Михаилом Подоляком, советником Офиса президента Украины, он в своих высказываниях о Тихановской тоже такие факты не озвучивал. У вас есть доказательства?
— Я не помню, это было год назад, но где-то была информация о сотрудничестве. Послушайте, Подоляк озвучивал это, не озвучивал… Мне не надо озвучивать — я сам знаю. Я знаю Сергея Тихановского больше, чем вы, журналисты, все вместе взятые. И знаю, что это русский душок, как и его жена. Бабарики, Тихановские — все они приедут вместе с Пригожиным по этапу. И не надо этих провокационных вопросов задавать: а кто, а кому, а как. К Тихановской очень много внимания. Учите язык, боритесь за Беларусь, и все. А Тихановская — это не Беларусь. И Позняк это говорил. У Зенона Станиславовича все это описано.
Есть еще бывшие милиционеры в BYPOL — они посадили столько наших побратимов, что им, этим азаровым, прощения нет. Я уже летом 2020-го, когда освободился после суток, понимал, что выборы закончатся полной ж**ой, потому что Тихановская, Цепкало и Колесникова будут мешать немножко ситуацию повернуть в другую сторону: мирный протест, цветочком помахать, слив большей части активного народа — тех, кто пойдет на площадь кидать камни.
Они свою функцию выполнили, сделали спектакль, что якобы Тихановскую в ЦИК Ермошина задержала. Поверьте, если бы Лукашенко сильно надо было ее посадить, она села бы вместе с мужем. Но на нее рассчитывали спецслужбы, поэтому ее никто никогда в жизни бы не посадил. Ее должны были отправить в Литву, это было заранее подготовлено, мы это знали за два месяца до 9 августа. Но белорусский народ почему-то, как и в 1994-м, решил по-другому: тогда «Есть Лукашенко, давайте мы за него проголосуем» и тут «Надо голосовать за Светлану Георгиевну, она же расшатала режим. Нам похрен белорусский язык, похрен все». Но Тихановская, выиграй выборы, привела бы Беларусь к России, как это делал Лукашенко.
— Тихановская заявляла, что собиралась не руководить страной, а провести новые выборы. Второй момент: откуда у вас информация о подготовке ее вывоза в Литву? Если она была завербована, как вы говорите, почему она так много проблем властям в Беларуси создала после отъезда?
— Вы меня не дослушали до конца. Во-первых, Лукашенко тоже не заявлял, что будет руководить страной 28 лет. Не забывайте, что ФСБ работала на несколько фронтов. С Тихановской что-то не прошло бы — появился бы Бабарико, она бы сказала, что он хороший кандидат. Для этого рядышком была Колесникова — повернуть ее [Тихановскую], куда надо. Был еще Цепкало — он еще хуже, чем все эти двое вместе взятые.
Вы, дорогие мои белорусы, должны понимать, что Россия никогда в жизни не выпустит Беларусь из виду и не допустит президентом человека национально сознательного или того, кто больше тянется к Европе. Ни Бабарико, Ни Цепкало, ни Тихановская не были таковыми и не шли к Европе. Их политика — угроза независимой Беларуси. Может, они и умные люди, свое дело знают, но я в них не вижу лидеров нации. Таких, «уличных солдатов» — Северинец, Дашкевич, — их посадили сразу быстренько. Ну и Тихановского, потому что он тогда правда представлял угрозу, собирал людей много — вопросов нет.
И поверьте, если Лукашенко умрет, «Иисусом Христом», скорее всего, будет Виктор Бабарико, который скажет: «Благодаря русским выпустили всех политзаключенных». Я такой вариант рассматривал еще до войны, но сейчас для РФ это будет глупо — белорусы могут не так понять: там идет война, а тут русские политических выпускают.
Если Лукашенко умрет и Виктор Лукашенко подпишет 31-ю карту, Беларусь уже будет частью России (в случае смерти политика власть перейдет к главе Совета Республики Наталье Кочановой, в случае гибели — главе Совбеза, который в таком случае тоже возглавит Кочанова. Старший сын Лукашенко, Виктор, формально не может получить власть в стране в случае смерти отца. — Прим. ред.). И тут уже вопрос к народу, к Переходному кабинету, ко всем — как будем вызволять страну? Лукашенко же еще может что-то ляпнуть на Россию, но его сыновья, хунта — нет. Они как серые мыши, им проще интегрироваться, чтобы были одни законы, язык, валюта — национальный вопрос в Беларуси фактически закрыт. Это, может, единственное, почему я рад, что Лукашенко жив, — потому что после его смерти Беларуси уже не будет.
— Вы не замечаете, что Тихановская высказывается против Путина, российской агрессии, дала понять, что нам не по пути с Россией? И если бы Бабарико, как вы говорите, вышел и поблагодарил за помощь Кремль, это значило бы, что он поддерживает войну. Такое сложно представить, к тому же белорусы бы его осудили.
— Борются с российской агрессией на фронте, украинская нация. А сидя в Европе за каким-то круглым столом — это не борьба. Ну да, она сказала против. Я тоже могу сказать против, могу сказать за. Лукашенко тоже критиковал Путина — вспомните месяца два назад, когда он сказал: «Контрнаступление ВСУ — пипец России» (Александр Лукашенко не делал таких заявлений. 31 марта он говорил, что не верит в успех украинского контрнаступления. — Прим. ред.). Что бы ни говорила Тихановская, для меня начальный этап важен. Почему так не начинали Позняк, Северинец, Дашкевич, Статкевич?
Господа, я был на приеме у руководства Украины, и мне прямо было сказано, что с Тихановской разговаривать никто не будет, потому что она такой-такой человек. Наша задача — строить независимую белорусскую армию на национальных идеях и идти освобождать Беларусь. С Тихановской и всем Переходным кабинетом мы не будем этого делать явно. Я вам больше скажу: можно 100 лет просидеть с этим Переходным кабинетом, и он про Беларусь ни разу не заявит. Что Рада БНР, изгнанная власть, за последние 20 лет сделала для Беларуси и белорусского народа? Ни хрена она не сделала, активных действий от них не было. Они просуществовали в Канаде как лежачий камень, и все. Так же и КС через 20 лет будет сидеть в Литве, и все.
Я уважаю Зенона Станиславовича Позняка, но и его партия — она просто есть. Хорошо помню «Европейскую Беларусь» — Максим Винярский, Дмитрий Дашкевич, Евгений Афнагель, они что-то делали, доносили до людей, что Лукашенко и Россия — зло. Не за 10 тысяч км в Америке, а в Беларуси. Эти люди для меня имеют огромную ценность и уважение.
— Вы же понимаете, что любой человек, что против власти, может сейчас в стране быть только за решеткой? Вы и сами уехали.
— Я не осуждаю тех, кто уехал в 2020-м: были массовые репрессии, огромные сроки. Я осуждаю тех, кто уехал 20 лет назад и даже не знает, как Беларусь сейчас выглядит, но заявляет о себе. Я уехал в 2021-м, потому что мне грозил срок 20 лет. Меня долго уговаривали родные, побратимы. И выезжал я не один — с молодофронтовцами.
«Если бы Лукашенко мешал народу, он бы давно от него избавился. Белорусы же живут сейчас в стране? Живут»
— У вас есть обида на белорусов за то, что в 2020-м многие хотели протестовать мирно? Вы уже говорили про «цветочки, акции».
— Я понимаю все, но белорусы могли бы действовать немного и радикальнее. Ни один диктаторский режим не падал от мирных выборов — все решалось всегда через кровь и землю. Пример той же Украины — если бы в свое время там появилась своя Тихановская, Украина бы уже была с русским флагом. А националисты, благодаря их радикальным способам борьбы против режима Януковича, вцепились намертво за свою свободу и за свой выбор. Эта нация достойна чего-то. А у нас за свободу никто не цеплялся, люди рабский ошейник до сих пор носят, сходили — цветочек кинули.
— Люди не хотели крови.
— Послушайте, это громко сказано. Кровь была, причем у нас (со стороны протестующих. — Прим. ред.). Я вам скажу, что, если бы тогда в Беларуси что-то пошло не так, эти архаровцы, которые сейчас бегают по украинской земле, бегали бы по белорусской. И там бы уже не считали 10, 20, 30 — совсем по-другому считали бы. Есть огонь и меч, только так можно решить вопрос.
— Сейчас много обсуждается вопрос освобождения Беларуси после победы Украины. Как вы себе это представляете?
— Я еще даже не думал, честно говоря, как освобождение будет выглядеть. Давайте сначала решим вопрос в Украине, потом будем разбираться с Беларусью. Я по-разному это представлял, молодофронтовцы — так же. Честно говоря, мы не пришли к одному мнению. План по освобождению Беларуси у нас есть (я не буду его озвучивать), но мы не прорабатывали, как это все будет выглядеть. Что-то можно просчитать, например смерть Лукашенко, назначение какой-нибудь Кочановой, но сейчас сложно говорить. Единственное, если белорусский народ хочет, чтобы его освободили, он готов для этого сделать все возможное, — это не вопрос. Если ему нравится жить так, как он сейчас живет, — пожалуйста, это воля народа. Потому что власть — это и есть народ. Если бы Лукашенко мешал народу, он бы давно от него избавился. Белорусы же живут сейчас в стране? Живут. Может, их не все устраивает, но большинство — устраивает. Все.
— Полк Калиновского заявлял о политических амбициях. Белорусы на это реагировали по-разному, кто-то говорил, что военные должны заниматься войной, политики — политикой. Как вы смотрите на то, что военные могут прийти и руководить в Беларуси?
— Немного поправлю вас: военные — это устав, присяга, а мы добровольцы. Да, у нас есть структура, мы подчиняемся, есть некоторые правила, но немного по-другому. Полк и политические амбиции… Ну, я считаю, что война войной — политика политикой. Я не занимаюсь организацией (речь о «Молодом фронте». — Прим.ред.) — у меня просто нет времени. Я или в Бахмуте, или в другой обстановке, где мне надо, скажем, с самого утра до вечера работать с личным составом, оружием, операциями. Какая на хрен политика? Если я начну заниматься ею, будет проседать боевая работа. А в командовании полка не воюют — штаб, я имею в виду, остальные калиновцы же на войне.
— Вы следите за мнением белорусов, спрашиваете своих знакомых? Вам может это не нравиться, но люди могут не хотеть решения вопросов силовым вариантом.
— Никто не хочет, чтобы в Беларуси начались боевые действия, поэтому все зависит от нашего захода. Белорусский народ может «изрыгнуть» освободительную армию, потому что она принесет кровь, разрушения. Вы же понимаете, что ты же не зайдешь в трусиках и тапочках в Беларусь и не скажешь: «День добрый, мы пришли вас освобождать!» Придется, понятно, стрелять, убивать (я о тех, кто будет оказывать сопротивление из силовиков), поэтому я понимаю. И разговаривал с людьми разными в Беларуси, у меня много друзей. Они говорили, что не все нас ждут. То есть и Лукашенко не любят, но и нас не ждут, потому что считают, что наш приход принесет войну и разруху. Помните такую фразу: «Не хотим как в Украине»? Я не исключаю вариант, что белорусский народ может не воспринять свое освобождение.
Читайте также
