Музыкант Александр Казакевич был политзаключенным дважды: через неделю после первого приговора его задержали снова. Отсидев несколько месяцев под следствием, он получил новую «домашнюю химию», вышел на свободу и уехал из Беларуси. Он рассказал правозащитному центру «Вясна», какая музыка спасала в заключении и как следователь просила перевести белорусское меню телефона на русский язык, так как ничего не понимала.
«Я что, экспонат в музее вам?»
Впервые Александра задержали еще осенью 2020 года. Тогда он часто ходил на Марши сначала в родном Молодечно, потом начал ездить в Минск. Однажды вечером он стоял с другом, который держал в руках открытую бутылку из под-пива, как из кустов на них неожиданно вышли сотрудники ППС. Они взяли Александра под руки и привезли в больницу. Там удивились: аппарат дважды показал ноль промилле, под чем парень и подписался по результатам экспертизы. Позже ему показали эту бумажку: там было указано 0,63 промилле.
— Подвыпившего друга отпустили почти сразу, — вспоминает Александр. — Меня же продержали в маленьком стакане РОВД без окон всю ночь. Утром пришел человек в штатском, назвал мою фамилию, я откликнулся. Он посмотрел на меня и вышел. Я думаю: «Я что, экспонат в музее вам?» Потом узнал, что приходить на меня посмотрел сотрудник Молодечненского уголовного розыска Андрей Милюк.
Из РОВД Александра перевели в ИВС. И хотя формально его задержали на 72 часа за распитие алкоголя на улице, всеми методами пытались выяснить его причастность к протестной деятельности в Молодечно.
— Сначала они повели меня на полиграф, — вспоминает бывший политзаключенный. — Там спрашивали, не скрываю ли я неприязни к нынешней власти, не разрисовал ли я стены гаража какому-то милиционеру, писал ли я угрозы, что я использовал при поджоге «Табакерки». Это они спрашивали у человека, которого задержали за спиртное! К тому же я болею синдромом Туретта: в спокойном состоянии это никак не высказывается, но когда я нервничаю, то не могу сидеть спокойно, постоянно дрожу. Так было и во время полиграфа: они все шептались, как же меня проверять, когда я колочусь. Когда они начали мне шить поджог «Табакерки», я им говорю: «Ребята, можете начинать бить, потому что я никогда в жизни не возьму на себя то, чего не делал. Да я костер в походе зажечь не могу!» После 72 часов меня отпустили, но провели обыск в доме. Искали зеленую краску не в баллонах, а у меня были только белая и красная в баллонах — их это не устроило.
«Они пошли на меня с пистолетом»
И хотя Александра отпустили, стали присылать письма с «приглашениями» на беседу, поэтому парень временно уехал работать в Гданьск. Но письма закончились, поэтому он решил, что все спокойно, и через полгода вернулся домой. Еще через полгода, в апреле 2022 года, его первый раз задержали по уголовному делу.
— Думаю, это произошло по следам антивоенного митинга, который проходил в Молодечно на День Воли, — вспоминает бывший политзаключенный. — Я простоял там минут 40, ППС-ники угрожали тем бабушкам и дедушкам, которые преимущественно пришли, ОМОНом — да все разошлись. Но меня засняли на видео — после этого и начались новые письма от милиционеров. На этот раз они «приглашали» забрать телефоны, которые изъяли после первого обыска. Я подумал, что надо бы где-то спрятаться, но не успел. В моей квартире нет глазка, поэтому я не сразу понял, кто так настойчиво стучится ко мне. Чувствовал что-то, поэтому успел поудаляться из всех чатов, предупредить друзей. Через минут 40 все стихло, ну я и подумал: чего это мне в своем доме бояться? И вышел. И они сразу пошли на меня с пистолетом и перцовым баллончиком, заломили руки в наручники, бросили на пол. Я лежу лицом в землю, а какой-то наглый мент спрашивает: «Ну что, Александр, как дела?» Я злой говорю: «Нормально, а у тебя как?» В ответ он дважды толкнул меня ногой. Когда меня затрясло из-за болезни, они начали спрашивать, где мои таблетки. А от этого нет таблеток! Тогда меня подняли, и я увидел, как я потом узнал, сотрудника уголовного розыска Юрия Бурака и мою следовательницу Кристину Дубеневич. Они просили меня нормально разговаривать с ними, а я ответил, что не могу нормально разговаривать с теми, кто врывается в мой дом с оружием.
После этого Александра отвезли на допрос в РОВД, где сказали, что обвиняют за комментарии в интернете по ст. 369 Уголовного кодекса. Неделю парень сидел в ИВС. Когда его заводили в камеру, то сказали: «Это политический, ему ничего не давать», имея в виду белье и передачи. В камере было так холодно, что утром мужчины выставляли руки из окна, чтобы погреться, поэтому сокамерники дали Саше по своей куртке, так как у них было белье. После политзаключенного этапировали в Жодино.
— Там было сидеть намного лучше, — вспоминает Александр. — Было белье, подушка, матрас, одеяло, передачи. Но постоянно возили на допросы в Молодечно, и самое страшное — даже не худшие условия там, а дорога. Хорошо, если тебе закуют руки в наручники спереди: можно будет просто ехать. Но если сзади, то поедешь либо в полусогнутом состоянии, если ни на что нельзя опереться, либо стоя. Во втором случае все «лежачие полицейские» и повороты — твои, от этого еще больше сжимаются наручники. Однажды за 2−3 часа дороги мои руки так отекли, что я не чувствовал их еще пару дней после этапа. К тому же в Молодечно отношение к политзаключенным было хуже, поэтому я поймал себя на мысли, что даже радуюсь возвращению в Жодино. А потом сам себе думаю: «До чего надо довести человека, что он радуется поездке в тюрьму?»
Саша сидел в 206-й, политической, камере в Жодино. Когда он въехал, из 12 мужчин семеро сидели по протестным статьям, когда выезжал — уже девять. Он рассказывает, что было просто отличить политических от «зеков»: первые просыпались и шли умываться, а вторые — чифирить и вспоминать, кто где что украл. После «зеки» продолжали чифирить часами, спалив неизвестно сколько кипятильников, а политические шли читать книги, писать письма и рисовать.
— Когда начинались споры и кто-то из «зеков» спрашивал, зачем нам это было, я говорил: «Ребята, я же не спрашиваю, зачем вы в магазин полезли», — смеется Александр. — Однажды только охранники пытались нас переубедить. Повели нас в баню и один спрашивает: «Что вы там, понаписывали комментариев, раскрасили что-то — что вам это дало? Ваши лидеры сидят за границей вами командуют, а вы здесь». Но ни один политический, который мне встречался, не жалел, что он что-то сделал. Может, разве что в сердце, но при людях все держались своей линии. И наоборот, от «зэков» я часто слышал сожаления типа «Зачем я полез в этот магазин?»
«Если оставляешь вещи в тюрьме, скоро вернешься»
Когда у Саши начались заседания, сокамерники сразу предупредили, чтобы не ожидал быстрого результата: политические дела растягивают как можно дольше. Так и произошло: перед приговором политзаключенному перенесли рассмотрение дела аж на две недели.
— Я раньше не понимал, когда мне рассказывали, что на судах милиционеры не смотрят тебе в глаза, — рассуждает Александр. — Но «пострадавшие» от моих комментариев действительно каждый раз отводили глаза, когда я на них смотрел. Я думаю: ну как так? Я же «преступник»! Чего вы боитесь, если вы правы? Но самое сложное на суде было не это. Я был сам на себя не похож — чистый зек: волосы почти под ноль, без бороды. Я сам на себя не хотел смотреть в зеркало, и помню красные глаза матери, когда она увидела меня в судебном зале через полгода заключения. Я жестами показал ей: «Не плачь!» — и меня вывели. Потом сидел в стакане и у самого потекли слезы, так как показалось, что неизвестно сколько еще сидеть. Но быстро взял себя в руки и решил, что не принесу им такого удовольствия. Думаю, две недели еще продержусь.
Александр был уверен, что его отправят в колонию, так как в то время многим по «делу Зельцера» давали реальные сроки за точки и плюсики в комментариях.
У политзаключенного был даже расчерченный календарь выходов на свободу в случаях разных сроков. Но после суда его выпустили на «домашнюю химию». Саша побыл с родными, съездил на дачу, а через неделю его снова задержали.
— Я думал, что от меня просто так не отцепятся, — вспоминает Александр. — Но даже в ИВС удивились, что я снова приехал. Милиционеры спросили, что снова случилось: я даже вещи со склада не успел забрать. Они сказали, что есть примета: если оставляешь вещи в тюрьме — скоро вернешься. Почему-то в ИВС на меня снова приходили посмотреть. Сначала — начальник ИВС Вадим Пригара. Спросил: «Это этот оскорбитель? Ну что, оскорблял?» Потом приходил один из «пострадавших». Угрожал зайти еще милиционер, который вез меня от дома к ИВС и постоянно дергал за шнурок, один конец которого был привязан ко мне, а другой — к нему, но так и не пришел. В Жодино я попал в ту же камеру, в те же условия и провел там еще около двух месяцев перед тем, как снова выйти на «домашнюю химию» и уехать.
«Меня спас Первый национальный канал белорусского радио»
Отдельно для Александра стоял вопрос белорусского языка. Когда при первом задержании следовательница по его делу Кристина Дубеневич взяла его телефон с интерфейсом на беларусском языке, то не могла в нем копаться: она попросту не понимала, что там написано. Представительница государства, где существуют два государственных языка — это значит, что служащие должны равнозначно владеть ими обоими, — просила перевести меню на русский.
— Сначала я продолжал говорить на белорусском языке, — говорит Александр. — Но потом решил перейти на русский, так как услышал, как парню угрожали «петушиной хатой» за белорусский язык. Когда у них карт-бланш на твою жизнь, лучше их не провоцировать.
Еще одним испытанием для Александра как для музыканта стала невозможность слушать любимую музыку. Для него важна качественная запись инструментов, хороший роковый или блюзовый вокал, но в Жодино он размышлял, что станет с ним, если он еще немного послушает «Минскую волну». К тому же не было возможности играть на музыкальных инструментах, но и с этим политзаключенные справлялись.
— Сначала я начал по памяти записывать тексты любимых песен, — вспоминает Саша. — Потом в этой же тетради составил список песен, которые послушаю на свободе в первую очередь. А потом на «Первом национальном канале белорусского радио» неожиданно проскочил белорусский блюзмен Юрий Нестеренко — стало уже лучше. И наконец я услышал два песнопения, которые раньше не особенно любил: «You're in the army now» Status Quo и «Dream on» Aerosmith. Тогда они мне очень помогли. Никогда бы в жизни не подумал, что меня спасет «Первый национальный канал беларусского радио». Также я постоянно отстукивал какой-нибудь такт рукой по ноге, а перед моим первым судом мы устроили концерт с сокамерником: я отбивал такт, а он — читал рэп. Даже охранники останавливались послушать. Мы также пытались сделать гитару из распущенного свитера, натянув нитки через кровати, но звук получался так себе. Так и спасались.
Сейчас Саша за границей. Он думает, что не сразу вернется в Беларусь, даже если там что-то изменится: слишком много флешбэков. Парень грустно улыбается, когда говорит, что узнал о сути этого слова только здесь, в безопасности. Недавно он разговаривал с местной полицией, и первой мыслью перед беседой было: «Так что, опять?»
— Сначала мне постоянно снились кошмары, — говорит бывший политзаключенный. — Мне снилось, что я уже не выйду из той 206-й камеры в Жодино. Возможно, со временем я смогу безопаснее чувствовать себя в Беларуси, но не сейчас. Пока для меня это психологический барьер. Но скучаю. Прожил всю жизнь на Вилейке — теперь вот хожу смотреть на Нерис.