Отвоцк — город на сорок тысяч жителей в тридцати километрах от Варшавы. Здесь не так давно осела семья Сергея Дылевского. Летом 2020-го мужчина, который на тот момент был термистом на МТЗ, стал одним из самых известных рабочих Беларуси. За свою гражданскую позицию он остался без работы на заводе и без страны. Третий год активист живет в Польше. Там он организовал Белорусское объединение рабочих, с помощью которого пытался поднять людей на забастовку. Не вышло. В ноябре 2022-го мужчина открыл небольшую СТО и с головой ушел в свое дело. О том, что было в его жизни, что есть сейчас, мечте вернуться домой и предложении в миллион долларов он рассказал «Зеркалу».
1 сентября Сергею Дылевскому исполнится 34 года. После выборов-2020 он возглавил стачечный комитет МТЗ и вошел в президиум Координационного совета. Отсидел 25 суток на Окрестина и в Жодино. Позже в Беларуси его обвинили по нескольким статьям Уголовного кодекса. По четырем из них его уже заочно судили и дали 12 лет колонии в условиях общего режима. После переезда в Польшу Сергей организовал Белорусское объединение рабочих (БОР). 1 ноября 2021-го объединение призвало белорусов на общенациональную забастовку.
«Уставал так, что сил не было думать, как все плохо»
Свою небольшую СТО в Отвоцке Сергей скромно называет гаражом. Сотрудников тут всего двое — основатель и его жена Ирина. В их мастерской машины ремонтируют, красят, готовят к техосмотру. При необходимости Сергей ездит посмотреть и починить автомобиль по адресу заказчика. Сегодня утром как раз был такой вызов.
— Если вернулся в гараж без эвакуатора, значит, ремонт оказался несложный, — улыбается мужчина, описывая, как прошла первая половина дня. — Там была электронная проблема, требовалась диагностика.
Настроение у Сергея отличное. Работа для него в удовольствие. В гараже он проводит пять дней в неделю. А выходные — «святое время» с семьей. Деятельность Белорусского объединения рабочих, которое он основал в 2021-м, уже около года заморожена.
— Это было сложное решение, — объясняет он. — По сути, мы начинали свою работу как профсоюзная правозащитная организация. Сейчас, к сожалению, выполнять эти функции на территории Беларуси физически невозможно. Да и активистов, которые находятся в стране и могли бы как-то влиять на процессы, фактически не осталось: кто-то в тюрьме, большинство за границей. А та малая доля оставшихся залегла на дно, и подвергать их опасности не стоит. В итоге эффективно что-то делать и бороться с режимом в том контексте, как планировалось, мы пока не можем.
— В августе 2021-го вы говорили, что, если не получится скоро вернуться в Беларусь, открыли бы в Польше свое дело. Когда идея стала претворяться в реальность?
— К началу войны в Украине у меня был свой автомобиль. Я адепт секты, которая не обслуживает машины в автосервисе. Я все делаю сам. У меня был арендован маленький гаражик. После февраля 2022-го мы с активистами БОР и другими неравнодушными белорусами стали закупать и передавать Украине машины. Своими силами обслуживали их и готовили к отправке. Через сарафанное радио, знакомых знакомых у меня начали спрашивать: «А может, и мне масло поменяешь? Может, то сделаешь? Может, се сделаешь?» Потихоньку стало ясно: мои услуги людям нужны. Мы с женой посоветовались и решили попробовать себя в авторемонтном деле. Взялись искать помещение под СТО. Вариант подешевле нашли в Отвоцке, куда позже и переехали из Варшавы.
На тот момент мы уже полтора года были в Польше. Я без дела не сидел, постоянно работал. Какие-то денежки собрали — это и был наш начальный капитал. Плюс чем-то помогли родные. А еще по подсказке одного из клиентов-поляков обратились за помощью к правительству Польши: подали заявку в ужонд (местный исполком. — Прим. ред.) и попросили дотацию — сумму, которой нам по бизнес-плану не хватало. Заявку одобрили и выделили 10 тысяч злотых (7700 рублей. — Прим. ред.). Собранных денег хватило, чтобы арендовать помещение, поставить подъемник и купить базовый инструмент. А со временем пошло-поехало.
— Уже есть прибыль?
— Об этом говорить пока рано, потому что 90 процентов заработанного уходит на закупку нового оборудования и инструмента. Приходится расти. Сейчас выходим на окупаемость, то есть зарабатываем достаточно, чтобы арендовать помещение, платить налоги и себе зарплаты. А зарплаты нам хватает на жилье, еду и хлеб с маслом. В общем, я доволен. И не только с точки зрения какой-то романтики, что хобби превратилось в работу, а даже и сугубо из меркантильного интереса, скажем так. Здесь, в Польше, намного больше возможностей открыть, развивать что-то свое и не зависеть от государства целиком и полностью. 15 лет в Беларуси я пытался заниматься машинами — ремонтировал их, пробовал поставить это на поток. Сейчас шучу, что за полтора года в Польше добился больше, чем за все время у нас.
— Кто ваши клиенты?
— В большинстве своем поляки, и спасибо им огромное, потому что только благодаря этому я нормально начал разговаривать по-польски (смеется). Вообще, сразу был страх, что люди не придут, но реклама — двигатель прогресса. Начали заниматься таргетированием в Facebook — это популярная у поляков социальная сеть. Не пожалели денег и повесили несколько вывесок по Отвоцку. А еще до того как мы организовали СТО, в этом помещении была автомойка. Поляки по старой памяти заезжали «на помыться», разочаровались, что мойки больше нету, а мы им говорили: «Не расстраивайтесь, будем вам техническое обслуживание делать». И где-то визиточку, где-то флаер давали. Так, по большому счету, и обросли именно польскими клиентами.
А потом, когда люди стали видеть, что мы качественно работаем, начали сами приходить. Хотя, понятно, на первых порах и цену делали пониже, и скидки какие-то, и акции придумывали. Белорусы у нас тоже бывают, из Варшавы ребята приезжают. Украинцев в последнее время очень много.
— Случалось, что белорусы приезжали к вам на ремонт, потому что вы Сергей Дылевский? Скажем так, в знак солидарности.
— Когда рекламу стали давать, бывало, звонит человек: «А это правда вы?» Отвечаю: «Я». Он: «Можно подъеду?» Приезжает, видно, с машиной все в порядке, просто на диагностику или лампочку поменять и кофе попить, узнать, как дела.
— Был момент, когда руки опускались и казалось, что ничего не выйдет?
— Наверное, в январе. Тогда я и узнал, что для любого бизнеса это мертвый сезон. Когда стартовали, не имели аварийного капитала. Первое время работали так: на начало месяца на нашем счету находился круглый ноль. К концу нужно было заработать, чтобы выжить. В январе после праздников первые недели две клиентов обращалось крайне мало. При этом я понимал: по завершении каждой недели необходимо, допустим, заплатить за аренду гаража четыре тысячи злотых, а у меня есть только три. За семь дней приходилось этот вопрос как-то решать. Как? Брал машину, регистрировался на Bolt-доставке и развозил заказы. Днем работал в гараже, а вечером, чтобы образовалась хоть какая-то финансовая подушка, — в доставке. Таким образом справлялись.
— В тот период, наверное, почти не спали.
— Скажем так, спал (смеется). Уставал, что сил не было думать, как все плохо.
«Не было на месте человека, который бы кинул каску об землю и сказал: „С меня хватит“»
— Поддерживаете ли вы сейчас связь с рабочими в Беларуси? Какие там настроения?
— Да, с ребятами, которые были активными в 2020-м, 2021-м, 2022 году. Их настроение, если честно, даже не знаю, как описать… Настроение на предприятиях упадническое. Если в 2020-м понимали: на заводах все очень плохо, но пытались с этим как-то бороться и верили, ситуация исправится, то сейчас все стало еще хуже, и бороться с этим уже некому.
— Кажется, вы нагнетаете: заводы же работают, люди зарплату получают.
— Возьмем для примера тот же МАЗ. На картинке все хорошо, они работают — классно. Продукцию какую-то выпускают, продают в Россию. Но сейчас тот же Санкт-Петербург отказывается от белорусских МАЗов (из-за неполадок, которые могут привести к возгоранию, в Санкт-Петербурге приостановили эксплуатацию 137 автобусов марки МАЗ. — Прим. ред.). Из-за чего это происходит? Нет нормальных комплектующих. Вроде работу какую-то делают, но это действие ради действия, а качество продукции никакущее. Качество г***о, поэтому нет заказов. Нет заказов — нет прибыли. Нет прибыли — нет зарплат.
— С кем-то, кто работает на МТЗ, еще общаетесь?
— Будем честны, у нас там практически никого не осталось. Всех, кто хоть как-то выражал свою позицию, с предприятия уволили. На данный момент, по-моему, если брать по самым грубым подсчетам, эта цифра в районе шести тысяч человек.
Информация, которая нам поступает с тракторного, поверхностная. И сейчас такая ситуация примерно везде: люди боятся говорить.
— С 2020-го в Беларуси было три попытки забастовок. В августе и октябре 2020-го и в ноябре 2021-го. Как думаете, почему из этого ничего не вышло?
— Единственная забастовка, которая более-менее получилась, была в августе 2020-го. Тогда действительно, хоть на день-два, но заводы останавливались. Почему? Потому что были люди, за кем идти. Были лидеры на месте. А вторая, третья волна — я сейчас уже прекрасно понимаю — это просто призыв ради призыва на самом деле. По той простой причине, что не было на месте человека, который бы кинул каску об землю и сказал: «С меня хватит».
— Как по вашему, почему в августе 2020-го не дожали?
— По большому счету, люди не верили, что силовые структуры настолько начнут нас уничтожать, и не были готовы отдать жизнь за, скажем так, правое дело революции. Через посадки, жесткие задержания, убийства власть в моменте смогла запугать белорусов. Через неделю после начала протестов люди начали осознавать, что сами физически могут исчезнуть с лица земли. Каждый стал за себя бояться. Это было самое страшное.
— После двух неудавшихся забастовок вы объявили третью. Зачем?
— Мы ее объявляли больше по эпидемиологическим соображениям: люди умирали от ковида. На момент, когда я ушел с завода, в моей бригаде осталось десять человек, к которым потом еще одного взяли. Из них четверо умерли от COVID-19. Это на самом деле страшно. Мы пытались как-то на этом (речь о пандемии. — Прим. ред.) людей поднять: «Какого х**на? Что происходит?» Вирус никуда не уйдет, почему тогда не объявить карантин, чтобы переждать инкубационный период? Идея забастовки была в том, чтобы изолироваться. Остановить работу, чтобы спасти людей, а не ради остановки производства. Мы призывали остаться дома любыми доступными способами: взять больничный, отпуск, а не идти маршем на улицу.
В Беларуси, наверное, не осталось ни одной семьи, которую коронавирус обошел бы стороной. Я искренне надеялся, что это хоть как-то расшевелит людей, ведь лично касается каждого, но, к сожалению, не получилось. Если судить по фидбэку, за 21 день забастовки в ней в общей сложности поучаствовали тысяч шесть человек.
— Были из-за этого какие-то аресты?
— К счастью, нет, но были увольнения. По большому счету за прогулы.
— На второй день забастовки в эфире «Настоящего времени» вы говорили, что в ней участвуют 10−30 процентов всех рабочих страны. Откуда у вас были такие цифры?
— Мы тогда собирали примерную статистику по активам. Давали запросы на стачкомы предприятий, получали от них информацию, все это суммировали — и выходило действительно большое число людей. Потом, когда стали эти цифры анализировать, вышло, что они сильно завышены.
— Зачем активисты вам их завышали?
— Наверное, потому что людям хотелось так видеть. У нас, например, были сообщения: «На таком-то предприятии цех сборки стоит». Начинаем проверять. Оказывается, просто одна бригада, шесть человек, приняла решение не выходить. Информацию как раз прислал сотрудник этой бригады. В его глазах все в цеху тогда так поступили.
— Вам потом от соратников и рабочих прилетало за то, что ничего не получилось?
— Прилетать прилетало. С одной стороны, из-за этого, не спорю, было обидно, с другой — мы хотя бы пытались что-то делать, пытались как-то расшевелить людей. Стыдно ли мне за это? Честно, нет. Я просто брал и делал. Я не политолог, не экономист, я не заканчивал институт какой-нибудь революции или войны. Мы действовали по наитию. Ровно так, как мы это видели и чувствовали, поэтому конкретно в той ситуации я себя неправым не считаю.
— Когда понимаешь, что все закончилось неудачей, как с этим жить?
— Живем и просто живем. Знаете, с тех пор как мы с женой открыли гараж, стали развиваться, постоянно сталкиваюсь с вопросом: «А хочу ли я домой в Беларусь?» Уже вроде бы тут какое-то дело начал, можно и осесть. Но успокаиваю себя тем, что мне ничто не помешает релоцировать этот бизнес в Беларусь. Живу с чувством, что я все делал и делаю на будущее. К ситуации с забастовкой отношусь так же.
— Думаете, вернетесь?
— Я в этом уверен. Большой вопрос лишь в том, когда это произойдет. Когда я буду в расцвете сил, как сегодня, или глубоким старцем.
У нас есть компания активных ребят, с которыми мы, как бы правильно выразиться, физически, морально и эмоционально готовимся, что настанет час икс и нужно будет вернуться в Беларусь. Что за час икс? Не знаю. Им может стать любой важный триггер. И, если случится так, что мне со щитом и мечом понадобится защищать свою страну, я должен быть к этому готов.
— В Польше вы встречались с Лехом Валенсой, и он вам сказал: «Вы не сможете требовать ухода Лукашенко даже путем забастовок. Требуйте переговоров». Как думаете, актуален ли еще этот совет? Что, по вашему мнению, нужно требовать от Лукашенко и что вы могли бы предложить ему взамен?
— Совет рабочий. Я уверен, что революция в Беларуси закончится столом переговоров. Но договариваться нужно не с Лукашенко (он уже сбитый летчик, ему терять нечего, и на компромиссы он не пойдет), а с его окружением. Среди них есть высокопоставленные люди, у которых еще существует место для маневра. С ними и придется решать, на каких условиях они будут готовы Лукашенко посадить.
«Поставил себе планку не ссать, не бояться»
— Вы сейчас состоите в каких-то организациях?
— Решил, что организации, фонды и прочее — это все-таки не для меня. Если хочу помогать, я поддерживаю человека. Нужно понимать, что куча людей продолжает выезжать из Беларуси так же, как мы когда-то, просто в пустоту. Стараемся им помогать жилье находить, работу. Ну и Украина, опять же, первостепенная задача. Искренне верю, когда она победит, что не будет ни Путина, ни Лукашенко. У нас есть группа ребят — у кого-то кофейня, у кого-то бар, у кого-то СТО. Каждый месяц откладываем часть заработанных денег, а потом покупаем на них что-то для добровольцев, больниц, хосписов. В прошлом месяце закрыли три дрона для полка Калиновского.
— Вспомните какой-нибудь трогательный случай, когда кому-то из белорусов помогли.
— Самое трогательное, если у человека все получается. Как-то, когда супруга волонтерила на гуманитарном складе в Варшаве, туда пришел парень — Владимир. Он жил в лагере для беженцев и пока ждал решения правительства Польши по своей судьбе, приезжал на склад помогать: коробки поносить, что-то разгрузить, в общем, всем, чем мог. Там мы с ним познакомились. Говорит: «Не могу без дела, хоть чем-то надо заниматься». А в Беларуси он электриком работал. Услышали, поняли, приняли. Пообщался с одним поляком. Пока документы Владимира готовились, он согласился взять белоруса на подработку. Мы их свели, и человек месяца на три пропал, а потом приезжает на склад уже на своей машине с огромным тортом, кофе, чаем — угощать девчонок и благодарить. С поляком они сработались, начали сотрудничать. Сейчас Владимир руководит бригадой электриков, постоянно приезжает ко мне машину обслуживать. У человека все хорошо.
— Вы сказали, что каждый месяц отдаете какую-то сумму (я так понимаю, немаленькую) на помощь Украине. Задам бестактный вопрос, но, мне кажется, это важно обсудить. Ваш бизнес только развивается, и все еще не шик-блеск, не жалко донатить часть зарплаты?
— В первые месяцы войны, когда в Украине была потребность в водителях скорой, я с главой одного польского фонда и другими добровольцами начал ездить на эвакуацию раненых. Забирали, увозили в госпитали, вывозили в Польшу, пересаживали на самолеты до Норвегии. Сейчас, когда сижу вечером дома или ложусь под теплое одеяло, понимаю, в этот момент где-то в украинском подвале кто-то находится в голоде и холоде. И что можно жалеть?
— Сейчас тоже ездите вывозить раненых?
— Нет, я ездил с апреля по декабрь 2022-го. Сейчас, к сожалению, у меня нет такой опции. У меня статус беженца и женевский паспорт. Чтобы попасть в Украину, мне нужна виза. Когда та, что была, закончилась, СБУ не разрешили поставить новую.
— На каких направлениях работали?
— На Харьковском, Черниговском, а еще Одесса, Сумы — в принципе, по всей Украине. Из Польши выезжал в понедельник и в пятницу возвращался. Проводил выходные с семьей и опять туда. Ребята от фонда до сих пор так ездят.
— Было страшно?
— Было. С другой стороны, ребятам «на передке» (на передовой. — Прим. ред.) страшнее. Но поставил себе планку не ссать, не бояться.
— Случалось, что не успевали человека довезти?
— Один раз. В возрасте женщина, гражданская. Ей оторвало ногу, ее вроде бы стабилизировали. Мы выехали из львовской больницы и везли ее в Польшу на самолет. До самолета не доехали километров десять. У нее остановилось сердце.
— Что было на душе в тот момент?
— Это словами не описать. Больно, тяжело, обидно. Приезжаешь домой, ни говорить не хочется, ни есть, ни пить. Точнее, не есть. Очень хочется пить. Причем, пить очень крепкий алкоголь.
«Заходит начальник караула, говорит: „Позвонили, сказали выкинуть тебя из страны“»
— Верну вас из Украины в Беларусь. Как так случилось, что вы заинтересовались политикой? Вы работали на МТЗ, по вечерам могли часами чинить машины в гараже…
— Я не всегда интересовался политикой, но этот режим всегда меня не устраивал. В «Плошчы-2010» я тоже участвовал. Хорошо подмечено, что у меня был гараж и работа. По большому счету, гараж для меня тоже был средством к существованию. В черную, но я там тоже зарабатывал. Из-за этого всегда задавался вопросом: «Почему я должен и на заводе работать, и в гараже? Неужели нельзя сделать так, чтобы человек занимался своей профессией, а не искал постоянно возможности заработка?» Меня это всегда триггерило.
— В 2020-м вы стали лицом рабочего движения в Беларуси. Известность как-то изменила вашу жизнь?
— Только в том, что люди на улице стали меня узнавать, подходили руку пожать. Иногда с женой шли прогуляться, а вслед: «Сергей, Сергей, а можно сфоткаться?» Супруга, как маленькая такая язвочка, шутила: «Фотография с обезьянкой стоит рубль».
— Как вы выезжали из Беларуси? Вы рассказывали, что на вас в какой-то момент было три «уголовки».
— По-моему, было 18 октября. В Заславле, где я в 2020-м жил, мы организовали акцию протеста. Когда пошел на нее, оставил телефон дома. Возвращаюсь, а у меня под пятьдесят пропущенных от разных людей. И больше всего от Пал Палыча [Латушко]. Я ему перезвонил, и он мне: «Сергей, из достоверных источников: вас после полуночи объявляют в розыск». Знакомые закинули меня в машину, довезли до Бреста. Наобум взял билет до Варшавы. На границе меня с автобуса сняли и часа на два-три закрыли в кабинете. Спросил: «В каком я статусе?» Ответили: «Задержан, за вами из Минска едут». Понимаю: все, никуда я не выеду. Прошло еще какое-то время, заходит начальник караула, говорит: «Позвонили, сказали выкинуть тебя из страны», и меня просто посадили на следующий проходной автобус.
— А что было с семьей?
— Ирина с сыном уехали раньше. Пока сидел в изоляторе, КГБ приходил к жене. Были неприятные разговоры, вплоть до того, что «вот он сидит, а с тобой может что-то случиться». Когда освободился и она мне об этом рассказала, отправил ее из страны, потому что понимал: семья — рычаг давления.
— Когда переехали в Польшу, спецслужбы за вами следили?
— Первые месяца три-четыре подкоркой ощущал за собой слежку и видел пару человек, которые хвостиком за мной ходили. Потом либо они исчезли, либо я перестал обращать на них внимание. А еще было, что в телеграме мне писали типа от лица крупного бизнесмена белорусского, которому это явно было невыгодно, и предлагали миллион долларов. Я над этим посмеялся. Из разряда, что это инфоцыгане.
— А что просили взамен?
— Сообщения стали приходить, когда в 2021-м мы заговорили о забастовке. Меня просили от нее отказаться и все замять.
— Не жалеете, что сейчас без миллиона?
— Нет. На самом деле на тот момент это придало нашим действиям еще больше решительности. Это был четкий сигнал, что они (власть. — Прим. ред.) очень боятся забастовки. На первое сообщение я ответил: «Нет». А они еще три дня продолжали мне писать, уговаривать.
— Вынужденная эмиграция и жизнь в другой стране сначала как-то повлияли на ваши отношения с женой? Как показывает практика, не все семьи выдерживают такое испытание.
— Да, и очень сильно, но в ту сторону, что мы стали более сплоченными. До 2020 года мы просто жили себе спокойно, как среднестатистические белорусы, то есть пытались выжить. А потом случилось то, что случилось: выборы, изолятор, вынужденная релокация. И здесь, в Польше, к нам пришло осознание, что кроме нас самих у нас тут никого нет. Да, есть родственники, родители, но все они в Беларуси и недосягаемы. Только созвониться, пообщаться. Опять же, родители в возрасте, чтобы они лишний раз не переживали, ты им не будешь рассказывать, что в первые месяцы после переезда ситуация у нас была из разряда вечером кушать дома нечего. Наоборот, успокаиваешь: «Все хорошо». В итоге все проблемы упали на наши плечи, и это нас сплотило. Как семья мы стали дружнее и крепче.
И опять же после того как мы пережили выход из зоны комфорта, нам стало проще ввязываться в какие-то, грубо говоря, авантюры. В ситуации с той же СТО любой бы квалифицированный экономист сказал: «Вы сумасшедшие». Ведь без финансовой подушки и особого капитала мы просто с головой окунулись в дело и начали как-то развиваться. Сейчас понимаем: мы друг у дружки есть, у нас сынок растет (Даниле шесть лет. — Прим. ред.), значит, со всем справимся.
Знаете, еще в Беларуси у меня была мечта о своем домике на колесах. Здесь я ее воплотил в реальность. Купил самый убитый прицеп, за год его восстановил, и сейчас каждые выходные мы вместе ездим по Польше. Это для меня святое время.
— Каким был самый тяжелый момент, когда жена вас поддержала?
— Когда сидел в изоляторе, уже был период, что активно начали всех щемить. Если человека посадили, то могли загрести и жену, и ребенка чуть ли не в детский дом отдать. Тогда теща вскользь супруге предложила: «Может, давай подадим заявление на развод, чтобы „де-юре“ вы никем друг другу не числились». В ответ Ира закатила скандал: «Как так можно?! Он мой муж. Я с ним, я за ним».
— Как вы об этой ситуации узнали?
— Где-то через полгода супруга рассказала.
— Что вы ей на это сказали?
— Не помню, что я ей тогда говорил (смеется). По-моему, очень много хорошего.
— Вы сказали, что первые месяцы после переезда ситуация была такая, что, считай, нечего было есть. Расскажите про этот период.
— Всех денег, с которыми уехал в Варшаву, хватило на два месяца на аренду жилья и оставалось, может, сто долларов. Пока не нашел работу, ездил на велосипеде, доставлял еду. Языка не знаешь. Понимаешь, не дай бог заблудишься, так нет возможности даже что-то спросить. Города боишься. Банально не понимаешь, где тех же продуктов купить подешевле.
Потом знакомый посоветовал место в типографии. Они занимались рекламой. Оклеивал автомобили. Затем меня переквалифицировали в водители. Когда началась война, сразу волонтерил водителем в одном из польских фондов. Чтобы получить допуск на спецсигналы и возить людей на скорой, требовалось пройти курс фельдшера-водителя. Освоил его, и меня взяли в этот фонд на постоянную работу. И пока виза была, возил раненых из Украины.
— Не так давно вас заочно осудили на 12 лет. Как отреагировали на приговор?
— Больше с улыбкой.
— Как вас изменило все то, что пережили с 2020-го?
— Что нас не убивает, делает сильнее. Наверно, стал сильнее. Когда видишь весь масштаб того, что произошло в Беларуси и со мной, того, что происходит сейчас в Украине, начинаешь относиться к каким-то бытовым проблемам как к несущественной мелочи. Хотя раньше бы переживал, поэтому стал, что ли, более трезво смотреть на мир.
