Елены Александровны — мамы Матвея — не стало 13 лет назад. Сыну тогда было 29. В последний день ее жизни (женщина уже лежала в больнице на ИВЛ) в семье понимали: все плохо. Утром сын занимался на курсах, а к ней поехала дочь Маша. Она и позвонила брату: «Мама ни на что не реагирует». Он отпросился с занятий на несколько дней. Ехал в автобусе, плакал. Вошел в квартиру, сестра уже была там. Они поели, зазвонил телефон. Определитель номера подсказал — из реанимации. Матвей и Маша все поняли. За три года до этого Елене Александровне поставили диагноз — рак молочной железы третьей стадии. Сейчас это самый распространенный вид рака, который выявляют у белорусок. В 2022-м общее число новых случаев составило 4745. В мировой онкологии октябрь проходит под знаком борьбы с этой болезнью. О том, как она меняет жизни людей и их семей, «Зеркало» поговорило с мужчинами, мам которых не стало из-за рака.
Имена героев публикации изменены в целях их безопасности.
Когда о болезни только стало известно, Елене Александровне было 55 лет. Матвей жил вместе с ней. Сестра парня к тому моменту эмигрировала. Отец тоже находился вне Беларуси — был в долгой командировке.
— В какой-то момент заметил, что мама странно себя ведет, — вспоминает собеседник, как в их жизнь пришел рак. — Она была интроверт, но деятельная. Возвращаясь с работы, которую очень любила, обычно бралась за готовку, решала какие-то хозяйственные вопросы. Тут она вроде тоже выполняла привычные действия, но как-то машинально. Мыслями была не здесь. Могла сидеть за столом и какое-то время смотреть в окно. На вопросы, что случилось, отвечала: «Устала».
Так прошло месяца полтора. На улице стояла весна. У Матвея начался отпуск. В один из дней, когда утром парень умывался, мама зашла в ванную и мимоходом обронила: «У меня рак, нужно делать операцию». Оказалось, в зоне подмышки она нашла «узелок» — увеличенный лимфоузел. В платном центре ей сделали пункцию и, увидев результат, отправили в онкодиспансер. Елена Александровна не привыкла жаловаться, поэтому о болезни рассказывала кратко. Хотя сын заметил: мама переживала и боялась.
— Эта новость была как гром среди ясного неба. Я попытался сразу же сказать: «Мама, все будет нормально. Главное, вовремя выявили», — описывает ту ситуацию собеседник. — Я ушел на улицу вынести мусор, позвонил тетке, ее родной сестре. Мы с ней еще раз обсудили ситуацию. Помню, я плакал. В тот день о случившемся мы с мамой больше не разговаривали. Все пошло своим чередом, но появилось ощущение напряженного ожидания.
«Нельзя сказать, что было радужно и беззаботно. Но казалось, наверное, что все как обычно…»
Операция была запланирована через несколько недель. В день икс сын не смог быть рядом с мамой: ездил к бабушке с дедом. Вместо него в больнице находилась тетя — мамина сестра. Матвей периодически ей звонил, спрашивал как дела. Она ему сообщила, что все прошло хорошо, что мама, когда проснулась после наркоза, удивилась: «Уже все?»
— Ей сделали секторальную резекцию, то есть удалили только кусочек груди. Я воспринял это как хороший знак: значит, опухоль маленькая и все не так страшно. К тому же для женщин важна эстетика. В мамином случае не нужно было думать о протезах или силиконе, чтобы визуально создавать объем этого органа, — останавливается на деталях собеседник. — Послеоперационный период оказался сложнее. Маме поставили дренажную трубку подмышку и повесили «гармошку», которая до заживления собирала лимфу. Это было неудобно. Мама даже говорила: «Лучше бы я еще одну операцию пережила».
В это время в Минск приехала сестра Матвея Маша. Переживать случившееся вместе морально было легче. Да и Елена Александровна «вела себя ровно», пыталась шутить.
— Нельзя сказать, что все было радужно и беззаботно, как всегда. Но казалось, наверное, что все как обычно… — описывает тот период мужчина. — Единственное, мама очень расстроилась и плакала, когда с ними поговорила реабилитолог. Врач предупредила, что после операции может отекать рука и появиться слоновость. Сразу маму пугало это уродство. Я объяснил, что такие осложнения случаются только при более запущенных формах и травматических операциях. Постепенно она успокоилась, и дальше все протекало неплохо.
Врачи никаких прогнозов не давали. Говорили: «Пока все неплохо». От родных медики не скрывали: у пациентки оказалось поражено метастазами много лимфоузлов, но успокаивали: «Их вычистили». Семья настраивалась на «благоприятный исход». Впереди была химио- и лучевая терапии. «Химию» Елена Александровна перенесла хорошо. Единственный «неприятный для нее фактор» — выпадение волос. Еще до того как это стало происходить, Маша предложила: «Давай заранее выберем парик, который подойдет тебе по цвету». Позже дочь маму и побрила наголо. Чтобы она не так переживала в этот момент, Матвей с Машей даже шутили: «Ты сейчас похожа на головастика. Такая симпатичная, даже лучше, чем с волосами». Парик, отмечает сын, маме действительно «очень удачно пошел».
— Мы пытались скрывать, что тревожимся, потому что понимали: она очень реагирует на то, как мы относимся к происходящему, — признается собеседник и отвечает на вопрос, где они сами брали силы в этот момент. — Понимали, если мы сейчас захандрим, то ничего хорошего из этого не будет.
Лучевую терапию Елена Александровна переносила тяжело. От госпитализации в тот период отказалась и после каждого сеанса ехала домой. В один из вечеров, когда сын вернулся с работы позже обычного, она призналась, что чувствует себя плохо. Матвей дал ей таблетку, они поговорили и легли спать.
— Ночью я проснулся из-за того, что услышал, как мама встала в своей комнате. Потом был какой-то глухой удар и крик. Я выскочил в коридор, она лежала на полу без сознания. Она была землистого цвета, я испугался, стал ее трясти. Она медленно открыла глаза, спросила: «Что случилось?» Померил ей давление, оно начало повышаться, ей становилось лучше. Спать мы легли вместе. Целую ночь я держал ее за руку, чтобы чувствовать, что она жива, периодически спрашивал: «Ты как?» — описывает одну из самых тяжелых ночей в своей жизни Матвей. — Утром не хотелось оставлять ее одну. Отец уже вернулся из командировки, но как раз гостил у своих родителей. Я попросил его приехать. Позвонил начальнику, предупредил, что задержусь, но мама настаивала: «Иди, со мной все будет нормально». Сосредоточиться на работе я не мог. Звонил ей каждый час, спрашивал, все ли в порядке. И действительно, насколько это возможно во время лучевой терапии, все было нормально. Больше таких эпизодов не повторялось.
«Она все время искала в интернете рецепты избавления от рака»
Началась ремиссия. Елена Александровна собралась увольняться. Не хотела, чтобы коллеги обсуждали ее болезнь. Матвей уговаривал этого не делать: не ради зарплаты, а чтобы мама не сидела все время дома и, общаясь с другими, отвлекалась от мыслей про рак. Плюс в организации были готовы, чтобы сотрудница выбрала удобный для себя график работы — на ставку или половину.
— Она ответила: «Я не хочу». Такая своего рода обида на весь свет, типа «закроюсь, чтобы никто не знал». Хотя я придерживаюсь мнения, что обо всех проблемах надо говорить, ведь никогда не знаешь, откуда придет решение, — делится мнением собеседник. — Оставшись дома, мама погрузилась в быт, любила компьютерные игры, занялась вышивкой крестиком. При этом она все время искала в интернете рецепты избавления от рака. Помню, злился: «Зачем ты возвращаешься к болезни, когда ты здорова?» Она плакала и говорила, что ей все равно страшно. У нее было состояние какой-то обреченности. Ожидание чего-то неизбежного. К сожалению, на тот момент мы не смогли найти ей нормальной психологической помощи. Периодически ей назначали антидепрессанты. Мы покупали дорогой препарат. Когда она его пила, была немного повеселее.
Так прошло два с половиной года. А дальше «началось страшное». У Елены Александровны появились ночные головные боли. После МРТ и КТ врачи сказали: «Метастаз нет». Возникло предположение, что причина плохого самочувствия — остеохондроз. Невролог согласилась: «Такое может быть», посоветовала несколько упражнений и воротник Шанца, который используют при травмах шеи. Боли продолжали нарастать, лекарства уже не справлялись. Сын попробовал давать маме биодобавки, отвез ее на консультацию еще к одному неврологу. Дальше были иглоукалывание, визиты к целительницам.
— Мы благосклонно на это смотрели, потому что эффект плацебо есть и он может влиять, — отмечает Матвей. — Но голова продолжала болеть. Однажды ночью услышал, как мама пошла в другую комнату, закрыла дверь, но дверь не закрылась. Я пошел туда, она сидела на диване, обхватив голову руками, раскачивалась и стонала. Померили ей давление. Оно было нормальное или чуть повышенное. Пришел отец. Мы ей что-то укололи. Она попыталась подняться, взгляд у нее становился стеклянный. Она упала, будто мертвая, и перестала дышать. «Вызывай скорую», — в ужасе кричал папа, а я сидел и не мог понять, что происходит. Мы позвонили медикам, но буквально через несколько минут мама пришла в себя. Причем головной боли вроде как уже не было.
В ту ночь женщину госпитализировали. Через несколько дней Матвею позвонила заведующая отделением неврологии и пригласила на встречу. С учетом того, что у Елены Александровны был рак груди, медик вспомнила похожую ситуацию. За всю ее практику (а она к тому моменту была уже на пенсии) ей попалась лишь одна пациентка с аналогичными симптомами, у нее оказались метастазы в мягких мозговых оболочках. Врач сообщила, что у мамы Матвея взяли пункцию на атипичные клетки, и предупредила, если их не найдут, «это не будет полностью опровергать диагноз».
«Со временем ты немножко отходишь от этой боли»
Пункция показала, что изменения в организме женщины есть, но «в пользу какого-то вирусного повреждения нервной системы». Инфекционисты, изучив ситуацию, в этом засомневались и отправили пациентку на новое обследование. Следующий вывод медиков — врожденная опухоль в голове, позже тоже был опровергнут. Елене Александровне назначили диагностическую операцию. Во время нее опухоли не нашли, при этом проблему, из-за которой, по мнению медиков, у пациентки повышалось внутричерепное давление, устранили.
— Мы подумали, теперь все будет хорошо. Помню, когда нас пустили в реанимацию, на маму было страшно смотреть. Она металась по кровати, разговаривала, но у нее опять болела голова, — описывает тот момент Матвей, выделяя слово «опять». — И снова это чувство беспомощности, когда ты уговариваешь, просишь потерпеть, обещаешь, что все пройдет.
Состояние женщины то ухудшалось, то улучшалось. Елена Александровна «стала отключаться и ненадолго впадать в кому», на Пасху семье позвонили из больницы, сообщили, что их мама пережила клиническую смерть.
— Мы поехали туда. Мама была без сознания и уже дышала на аппарате, но факт, что она выжила, я рассматривал как благополучный, — признается собеседник. — Возможно, это была психологическая защита и попытка верить в лучшее. Не знаю.
Семья ждала, что Елена Александровна придет в себя. Когда это случится, врачи планировали еще одну операцию. Не случилось.
— В день, когда мамы не стало, мы все плакали — я, сестра, отец. Было ощущение, что ушел из жизни кусок тебя. Потом мне пришлось взять себя в руки и организовать похороны, — вспоминает мужчина. — Когда после смерти маме сделали гистологию, оказалось, из-за рака метастазы у нее пошли в мягкие мозговые оболочки. Заведующая оказалась права. Это редкие формы метастазов, которые не видны никакими методами диагностики. Знаете, может и хорошо, что ей неправильно поставили диагноз, ведь иначе ее бы отправили домой. Она бы знала, что умирает, а это муки и неизвестность: сколько еще?
— Со временем ты немножко отходишь от этой боли. Не то, что забывается, но ты уже не так остро на это реагируешь, — продолжает собеседник. — В акафисте, который читают в первые сорок дней после смерти человека, есть такая фраза: «Когда уделом умершей станет забвение, когда образ ея поблекнет в сердцах и время изгладит вместе с могилою и ревность молитвы о ней». Помню, как сестра говорила: «Разве воспоминания когда-нибудь притупятся?» А оно действительно так происходит. После смерти мамы я много времени проводил на кладбище. Читал молитвы, посадил у ее могилы много цветов. Потом я больше не мог каждый день приезжать и их поливать, поэтому цветы заменил газон. Я по-прежнему стараюсь поддерживать тут порядок, но уже не так ревностно. Успеваю «ловить» не все родительские субботы, чтобы подавать записки и молебны. А когда прихожу к ней, молюсь или вспоминаю какие-то моменты из жизни.
«Можешь поздравить, я заболела»
Валентина Ивановна была учительницей сольфеджио в поселковой музыкальной школе и никогда не жаловалась на здоровье. В 28 лет у нее был разряд по альпинизму, а в режиме дня — пробежки.
— В последние годы она покуривала, не то чтобы в тайне от нас. Так… вечерком к ней приходила подруга, и они могли, не знаю, выпить домашнего вина и закурить, — рассказывает о маме Александр. — Знаете, на работе — стресс, дома — стресс. Она в разводе с 1995-го, трое детей, я средний, и две сестры. После папы личной жизни у нее как таковой больше и не сложилось.
Валентины Ивановны не стало весной 2008-го. Ей тогда было 54 года, Александру — 24. О том, как начиналась мамина болезнь, он вспоминает легко, но чем дальше, тем сложнее ему рассказывать. Говорит, сразу в тот момент они не думали, что все серьезно. На улице было тепло, календарь показывал июнь 2007-го.
— Я тогда работал автослесарем. Помню, мама собиралась ехать на плановое обследование, и там то ли сразу выяснилось, то ли возникло подозрение, что у нее доброкачественная опухоль, — рассказывает собеседник, как узнал о предварительном диагнозе мамы. — Она мне позвонила и с легким сарказмом сказала: «Можешь поздравить, я заболела». Она так сказала, что вроде как посмеялась, хотя ей было не смешно. Но мама у меня волевой человек. Была.
Все вопросы, которые один за другим стал озвучивать Валентине Ивановне сын, договорились проговорить вечером дома. Обсуждали вдвоем: старшая сестра Александра на тот момент жила в другом городе, младшая находилась в отъезде. Разговаривали без слез, «по-деловому». Оба думали, раз опухоль доброкачественная, значит, «ничего такого» не случилось. Валентина Ивановна старалась жить как обычно: лето, отпуск, огород, вечерние пробежки, а в промежутках — визиты к врачам и анализы.
— После всех обследований ей подтвердили — опухоль доброкачественная, но во время операции у врачей по этому поводу, видимо, возникли какие-то сомнения. Маме посоветовали пройти химиотерапию. Она согласилась, хотела сделать максимально все, что от нее зависело, — продолжает Александр. — Забегая вперед, скажу, что опухоль все-таки оказалась злокачественная. Просто маме не выполнили нужный скрининг. Это выяснилось позже.
«Никто не знает, насколько это продлит ей жизнь»
Когда «химия» закончилась, все обрадовались. Валентина Ивановна чувствовала себя лучше. О болезни в семье не вспоминали. Приближался 2008 год. 31 декабря домой приехали сестры Александра. Все были счастливы, «но счастье продлилось недолго». В середине января у Валентины Ивановны вдруг стал «расти живот». Она обратилась к врачу.
— Начался тяжелый период. Мы метались между больницами, — бодрый голос Александра становится тише. — Помню, был вечер, когда я сканировал слайды с нашими фотографиями. Тогда мама сообщила, что у нее асцит. Мы не понимали, что это за болезнь, и я предложил погуглить. Вбиваю и вижу — это связано с раком и речь не о доброкачественной опухоли. Как позже нам объяснили, в животе скапливалась жидкость, так проявляли себя метастазы. Мне стало страшно. Страшно за маму, за то, что что-то пошло не так. Я рассказал ей, что прочел (и тут маме, конечно, респект и уважуха), она восприняла все без паники. Вообще не помню ее в истериках из-за болезни. Она могла психовать по какому-то маленькому поводу, но в отношении чего-то серьезного это был очень хладнокровный человек.
Валентину Ивановну положили в местную больницу, потом перевели в онкоцентр в Боровляны. Состояние женщины ухудшалось. Появились проблемы с аппетитом, вялость, апатия и страх неизвестности.
Следующие дни и недели своей жизни Александр описывает коротко: «Это была одна сплошная каша в голове». Из суматохи его вытянул лишь разговор с врачом в Боровлянах. В тот день сын привел маму на прием и остался под кабинетом. Спустя время Валентина Ивановна вышла, вместо нее медик попросила зайти сына. Уточнила его возраст, служил ли он в армии, а после ответов сообщила: «Ваша мама серьезно больна».
— «Насколько серьезно?» — переспросил я и попросил сказать правду, — передает тот разговор собеседник. — Она сообщила, что болезнь дошла до крайней стадии и маме осталось жить не так уж много. «Можете делать „химию“, можете не делать, — предложила она. — Никто не знает, на сколько это продлит ей жизнь». Она спросила, есть ли у нас еще родственники, и посоветовала с ними об этом поговорить. Я был потрясен.
Тогда же Валентину Ивановну выписали. Объяснили, что смысла находиться в больнице нет. Из онкоцентра домой их с сыном повезли на скорой.
— Мы сели в этот УАЗик, но не на пассажирское сиденье, а для пациентов — в бортовое. Там окошки были, знаете, такие круглые, небольшие. Мама ехала напротив меня, а может быть и рядом. Стоял февраль, лежало много снега, — описывает мелькавшие картинки Александр. — Маме было плохо, она засыпала. А мне уже куда дремать после таких новостей?! И я еду, смотрю на вот эти сосны заснеженные (а погода еще такая хорошая) и думаю: «Господи, мама так любит эту жизнь. Так любит природу, любит на лыжах кататься, и все — она уже не покатается».
«Каждый раз, просыпаясь и засыпая, я думал, а будет ли у мамы еще один день?»
О том, как говорил с мамой про болезнь, как сообщил о ее состоянии близким, Александр не помнит. Помнит, что приехали младшая сестра и отец. Они помогали смотреть за близким человеком, пока Саша работал. Рядом всегда были лучшие подруги Валентины Ивановны. В тихой до этого квартире «постоянно стоял движ».
— Три недели до ее смерти — это был очень тяжелый период. Период, когда я видел, как умирает моя мать, мой любимый человек. Каждый раз, просыпаясь и засыпая, я думал, а будет ли еще один день? — продолжает Александр. — Это было страшно. У нее начали прогрессировать метастазы. Мама почти не могла есть. Никогда не забуду, как она просила морсик. Это единственное, что пила. Может, после него ее тоже рвало, но ей хотелось. В это время мне очень хотелось разговаривать с мамой, но как, о чем говорить с человеком, у которого нет будущего? Эти мысли выбивали почву из-под ног. Помню, на фирме меня немного повысили. Я рассказал ей, она ответила: «Классно».
Валентины Ивановны не стало утром в один из дней в начале марта. В тот момент с ней находилась дочь. Саша только уехал на работу. Когда сестра позвонила, он был за рулем. «Привет», — сказала сестра, и по ее голосу он все понял.
— Эмоционально я был никакой. Мама умерла, все уехали, я остался дома один, и хоть ты в этой хате вой. В мамину комнату какое-то время боялся заходить. Сразу вспоминал, здесь она лежала, появился даже какой-то страх потустороннего, — с трудом описывает он те моменты. — Через сорок дней после ее похорон меня хотели с работы уволить, потому что я напился и явился на смену с перегаром. Один начальник выгонял, второй пожалел. Оставили. Потом личную жизнь пробовал построить, связался с какой-то девушкой. Знаете, как это бывает на уровне психологии, дайте мне вторую маму. На фоне всех этих отношений сам загремел в больницу. Просто пришел к врачу, говорю: «Мне плохо». Может, депрессия была, я не знаю.
Чувство утраты усиливалось с каждым днем. Сколько всего, казалось, они не проговорили, сколько всего он не успел о маме узнать.
— А еще я не успел ее поблагодарить. Поблагодарить как сын, как мужчина. Вот она в Италию хотела съездить. Мог бы свозить маму в Италию, не свозил. Мог бы дарить хорошие подарки… — перечисляет собеседник, что так и не получилось осуществить. — В общем, мог делать все, чтобы мама была счастлива, потому что не было у нее счастья. Развод, до этого еще Советский Союз развалился, тоже тяжелые были времена. А она ведь педагог, работала за копейки. Да и мы, дети, со своими сюрпризами, тоже не всегда были источником счастья.
Прошел еще один февраль, за ним была годовщина и гости, которые пришли вспомнить Валентину Ивановну. «Пожалуйста, пусть меня это все отпустит», — стал повторять тогда как мантру Александр, мечтая забыть про смерть и начать что-то новое.
— Да, мама умерла, но я живой, — озвучивает он фразу, которую 14 лет назад не раз прокручивал в голове. — Тогда я познакомился со своей будущей женой, через год мы поженились. Это желание создать семью, а не просто встречаться с кем-то, заниматься сексом, помогло мне выбраться из депрессивного состояния.
Стало легче. Прошло три года — у Александра умер отец. Ушел, «когда был нужен больше всего». И снова стало казаться, как много они не успели обсудить, сказать друг другу.
— Никогда человек, наверное, не готов расстаться с близкими, — словно спрашивает собеседник, но не ждет ответа. — Знаете, я не то, что часто, но иногда своим друзьям говорю: «Берегите родителей. Берегите. Говорите с ними, спрашивайте про родственников». С родаками надо общаться, потому что в какой-то момент может стать поздно.
