«Мне не везло — задерживали трижды и каждый раз жестоко избивали, подвергали разным пыткам, в том числе жгли электрошокером», — вспоминает Сергей (имя изменено в целях безопасности. — Прим. ред.). Молодой человек уже почти два года живет не в Беларуси, однако признается, что флешбэки из прошлого преследуют и сейчас. Долгое время они являлись в ночных кошмарах, до сих пор не залечены все физические травмы. По просьбе «Салідарнасці» Сергей вспомнил события 2020 года и рассказал о том, что лично его потрясло в те дни и заставило вступить в опасную борьбу с режимом.
Собеседник считает, что уголовную статью не получил только по недоразумению:
— Просто не досмотрели из-за большого потока задержанных в те дни.
Через несколько часов после последнего освобождения в феврале 2021 года он уехал в Киев.
«Учительница, которая была членом избирательной комиссии, плакала и говорила, что их заставляют подписывать сфальсифицированные протоколы»
— Сейчас, можно сказать, я полностью восстановился психологически, но физические последствия еще остались, для здоровья задержания не прошли даром.
После переезда в Украину, не считая ПТСР, мне пришлось перенести операцию по урологии, были проблемы с желудком, посыпались зубы. И это все произошло как-то одномоментно, думаю, на фоне стресса, — рассказывает он.
Сергей — криптоброкер, материальных проблем, как и многие белорусы, вышедшие на протесты в 2020 году, не имел. Как и большинство, до выборов жил своей жизнью, скептически воспринимая мысль о каких-либо переменах.
— Лукашенко я не поддерживал никогда. На своих первых выборах президента в 2015 году проголосовал против всех. Ничего сверхъестественного не ожидал и от 2020 года, — рассказывает он. — Но потрясения начались с самого начала. Помню, как меня резануло, когда Лукашенко очень неуважительно высказался о первом умершем от ковида человеке, мол, нечего было шляться, сам виноват.
Когда началась предвыборная кампания и стали появляться альтернативные кандидаты, какое-то время просто не верил в то, что это правда, думал, что власти разыгрывают свой сценарий.
Но заявление Виктора Бабарико о том, что он хочет пойти на выборы, на меня произвело эффект разорвавшейся бомбы. Решил, что за такого кандидата буду голосовать. Впервые испытал незнакомое ощущение надежды, воодушевления.
После ареста Бабарико оставаться дома больше не мог, начал выходить в цепи солидарности. Вообще, протесты у меня вызывали два сильных чувства — невероятного душевного подъема и страха.
Невозможно было не проникнуться энергией, которая исходила от того количества людей на улицах. Особенно запомнился многотысячный митинг в поддержку Светланы Тихановской в парке Дружбы народов в Минске. Эти флаги, светлые лица умных людей — я и не знал, что их так много!
На меня лично тогда большое впечатление произвело выступление Марины Адамович, жены Николая Статкевича. После этого стал интересоваться историей ее мужа, других политзаключенных.
А страх… Вроде бы все понимали и раньше, что и законы, и суд в нашей стране — это фикция. Но когда живешь своей жизнью, будто в какой-то матрице, ты на это закрываешь глаза.
А когда самому пришлось выйти на протест, помню, реально дрожали колени, — делится Сергей.
Это чувство страха, признается он, будет преследовать до первого задержания, жестокого избиения, унижения и «суток». Потом обостренное чувство справедливости не просто перекроет страх, но и не позволит остановиться ни после первого, ни после второго арестов.
— Светлана Тихановская, на мой взгляд, пойдя на выборы вместо своего мужа, совершила невероятно смелый шаг. А Лукашенко решил, что благодаря этой никому не знакомой женщине, домохозяйке, сможет красиво «размазать» всех змагаров. Это стало его самой большой ошибкой.
После того митинга в парке Дружбы народов я сразу включился в активизм, вошел в разные инициативы, вроде «Честные люди», стал покупать и раздавать белые ленточки, печатать листовки и другую протестную символику. Расклеивал ее в своем районе, распространял. Позже участвовал в организации дворовых концертов и других акций.
На выборы пошел в майке с «Пагоняй»: стояла огромная очередь, все с белыми ленточками, глаза горят — результат был очевиден и без подсчета голосов.
Вечером мы пошли к участку, чтобы увидеть протоколы.
И тут на крыльцо школы вышла учительница, которая была членом избирательной комиссии, она плакала и говорила, что их заставляют подписывать сфальсифицированные протоколы.
Чуть позже подъехал автобус с ОМОНом. Они остановились через дорогу и медленно направились в нашу сторону, вытесняя нас со школьного двора. Мы кричали им «Ганьба!», а они выхватывали отдельных людей и тащили в свой бус.
Мне удалось убежать, и я добрался на Немигу, где тоже побегал от силовиков и увидел всю жесть, которая там творилась.
Уверен, что в те дни страшно было не мне одному. С каждым разом выходить было все труднее, но каждый раз понимал, что если не выйду, то именно такая реальность нас ждет — новый 37-й год.
То, что протесты продолжались так долго и люди выходили, лично для меня было чем-то невероятным. Не согласен с теми, кто говорит, что мы мало сделали.
Мы понимали, что выходим безоружными против вооруженных до зубов силовиков, которые будут делать с нами все, что им вздумается.
«Истязание продолжалось около часа, и они снимали все на телефон»
— Какое-то время убегать мне помогала неплохая физическая форма, которую всегда старался поддерживать, — продолжает Сергей. — Первый раз меня задержали в середине сентября 2020 года на Марше Героев. Был очень жесткий разгон. Мы стали в сцепку, ее начали рассекать, сначала забрызгав перцовым газом.
Появились трудности с дыханием, кожа стала «гореть», глаза слезиться. Потом нас стали выдергивать из сцепки. Меня схватили, кинули на землю и давай бить дубинками.
Били по всему телу, включая голову, после вся спина, ягодицы, ноги были фиолетовыми. Забросили в микроавтобус, продолжая избивать. Все это сопровождалось криками про «вашу Тихановскую» и угрозами убийством.
В автобус людей заталкивали столько, сколько могли физически. При этом нас всех ставили на корточки, ноги ужасно затекали, подниматься не разрешали.
И там случилось удивительное: когда меня бросали на пол, в кармане в телефоне случайно включился диктофон, поэтому часть той жуткой расправы записалась и запись я смог вывезти и отправил в качестве доказательств в Международный Комитет по расследованию пыток в Беларуси. Там есть и звуки ударов, и угрозы с криками.
На проспекте Независимости нас перегрузили в автозаки, в одиночные кабинки заперли по трое. В ограниченном пространстве из-за того, что все были облиты перцовым газом, мы просто задыхались.
Фельдшер на Окрестина смотрела на меня — а на мне живого места не было — равнодушным взглядом. Я настоял на том, чтобы она в документах осмотра указала наличие у меня травм при поступлении. При этом никакой помощи мне предложено не было.
Впоследствии через адвоката мне удалось получить копию этого документа.
Между тем я даже лежать на спине не мог. Вообще, в тот раз досталось каждому задержанному, но настолько сильно избитыми были не все, — пересказывает собеседник «Салiддарнасцi» жуткие подробности.
Уточняет, что не избивали его только в РУВД. И, с учетом печального опыта трех задержаний, делает вывод, что больше всего над людьми издеваются там, где нет камер, — в транспорте или у них дома.
За время отбытия суток побывал сразу в нескольких знаковых местах: на Окрестина, в барановичском СИЗО и жодинском ИВС.
— На Окрестина находился в переполненной камере с голыми нарами. Некоторые спали на полу. Надзиратели специально держали форточку открытой, был сильный сквозняк. Все, естественно, заболели.
Как ни странно, но после этих первых «суток» мой страх прошел. Появилось большое желание восстановить справедливость, и я с еще большим азартом включился в борьбу. Снова распространял листовки, наклейки, участвовал во всех акциях.
В середине октября во время одной из них к нам подъехал бус с ОМОНом. Я еще не восстановился окончательно после задержания, не мог быстро бегать — и меня сразу схватили.
Снова затащили в бус. Это было самое страшное задержание. В автобусе больше никого не было, и я даже в какой-то момент подумал, что они не остановятся, пока не убьют.
Меня поставили на колени, флаг с силой затянули на шее так, что я стал задыхаться. Били руками по голове, у меня выпали линзы, а там и так было темно, без линз вообще потерял возможность как-то ориентироваться.
Потом стали электрошокером прижигать ягодицы, заставляли говорить, что я вышел «за 30 рублей». Все истязание снимали на телефон. Зачем они это делали — не знаю.
По ощущениям, все продолжалось около часа, потом меня привезли в Московский РУВД. Там посадили в актовом зале, приказали низко опустить голову. За тем, чтобы я ее не поднимал, следил специально приставленный сотрудник.
Голова кружилась, тошнило, много раз просил вызвать скорую. Но единственное, что он разрешил, это выйти в туалет попить воды. Кстати, в тот день у меня при себе был кошелек с довольно большой суммой денег, однако его мне так и не вернули.
Второй раз «сутки» я отбывал в Жодино. Там нас не избивали, но психологическое давление было колоссальным. К «политическим» относились как к матерым рецидивистам: переводили по территории в полуприсяде под надзором людей с автоматами и жуткий лай собак. Содержали в камерах, покрытых плесенью.
После освобождения я снова стал выходить на протесты и ходил до тех пор, пока они были возможными. К концу года полностью ушел в подпольную деятельность, продолжая печатать и распространять самиздат.
«Не сказать пароль невозможно, они его получают либо меньше навредив твоему здоровью, либо больше»
— А не было желания остановиться после всего пережитого?
— Мое обостренное чувство справедливости не позволяло мне этого сделать. К тому же во всем произошедшем был один важный момент.
Именно в камерах я познакомился с большим количеством замечательных людей. С некоторыми дружим до сих пор. После освобождения мы поддерживали друг друга и партизанили вместе.
Однако в начале 2021 года по мере того, как репрессивная машина набирала ход, я все-таки стал задумываться об отъезде. Уже понимал, что рано или поздно это произойдет, но все-таки откладывал. Момент наступил.
В феврале ко мне домой вломился ГУБОПиК. Было полседьмого утра, и я проснулся от звуков выламывания двери. Успел открыть, пока они не сломали дверь полностью.
Меня сразу бросили на пол, заломили руки. Тут же выхватили телефон.
Не сказать пароль невозможно, они его получают либо меньше навредив твоему здоровью, либо больше.
Я, правда, попытался, но мне сразу более жестко сцепили наручники. Включив телефон, они перекачали его содержимое. Параллельно задавали вопросы о каких-то чатах.
А потом нашли те самые листовки, наклейки и прочую продукцию, которую я производил и распространял. Были так счастливы, будто поймали опасного террориста.
Помню, что, наблюдая за их ликованием от «победы», я смеялся, понимая, как же сильно нужно нас бояться, чтобы маленькие бумажки считать такой большой угрозой.
Позже появились какие-то непонятные «понятые». После того обыска, кстати, мои сбережения, которые они нашли, остались нетронутыми. Видимо, воровство зависит от конкретной группы.
Целый день меня оформляли в опорном пункте, а вечером — снова оказался на Окрестина. Теперь, якобы для описи, меня заставили полностью раздеваться. Снова специально открыли форточку.
В четырехместной камере ИВС нас было 12. После суда меня перевезли в Жодино. Удивительно, но в тот раз за время «суток» мне даже вручили одну передачу от родных, — вспомнил молодой человек.
В Украину он уехал вечером после освобождения: решил больше не испытывать судьбу.
— Я выехал в тяжелом состоянии. Кроме множества конкретных проблем со здоровьем, по ночам долгое время мучили кошмары с погонями.
Работал удаленно и летом того же года решил перебраться в Грузию, поэтому войну я не застал, но успел поучаствовать в митингах солидарности в Киеве.
В Грузии лично мне очень нравится. Конечно, многое зависит от наличия работы и сейчас от «паспортной ситуации». Возможно, из-за документов и мне когда-то придется отсюда уехать. Но не хотелось бы.
— Как вы сегодня оцениваете события 2020 года? Со временем сформировались две условные позиции: «мы проиграли» и «мы сделали все, что могли».
— Я считаю, что мы сделали абсолютный максимум возможного. Большего в тех условиях мы сделать просто не могли. Против нас шли люди, которые готовы были убивать.
Это в начале еще можно было рассуждать, что не пойдут же они против безоружных, не пойдут против своих. А потом я имел возможность убедиться в том, что силовики, с которыми сам сталкивался, были готовы убивать. Им просто не поступал такой приказ. Но их так накачали ненавистью и пропагандой, что они бы ни секунды не колебались.
Я считаю, что у нас, белорусов, такой длинный и сложный путь к освобождению. С началом вторжения в Украину он увеличился еще больше, теперь наши судьбы во многом переплетены.