Елена и Елизавета примерно одного возраста. Они выросли в разных уголках страны и не знакомы друг с другом, но в их историях есть один очень похожий момент: в детстве обеих сильно били родители. Лену — папа, Лизу — мама. О том, каково это, когда близкие люди становятся теми, от кого ждешь не защиты, а беды, женщины рассказали блогу «Люди». Мы перепечатываем этот текст.
Имена собеседниц изменены.
«Если получала двойку, еще до возвращения родителей становилась в угол»
Елене 35 лет, замужем, с супругом они вместе 16 лет, воспитывают двоих детей. Женщина редко, но продолжает общаться с отцом, хотя в детстве и юности он ей причинил немало боли.
— В глазах окружающих наша семья считалась благополучной. Так плюс-минус жили многие. Без изысков, но и не голодали. Отец работал на фабрике, мама — в госструктурах, — рассказывает Елена и делится первым воспоминанием того, как папа поднял на нее руку. — Мой отец абьюзер, который пил и издевался над нами. Мне было четыре года… В коридоре делали ремонт, отец стоял на стуле, шпаклевал. Я пробегала мимо. Он сказал «не бегай» и ударил меня металлическим шпателем в районе попы. Было очень больно. Я плакала, он продолжал кричать, чтобы я ушла и не мешала работать. После этого не могла сидеть, а лежала только на боку. С возрастом боли усиливались. В 20 лет пошла с этим к врачу. Медик спросил: «Вам не прилетало какой-то металлической палкой или арматурой лет 15 назад?» Оказалось, я живу с трещиной в районе копчика, из-за этого до сих пор мучаюсь с поясницей.
В детстве мне доставалось за малейшее, что не нравилось отцу. За двойку (хотя училась хорошо), грязную посуду, плохое поведение. Прилетало тапками, скалкой, ремнем. Ремень у него был армейский, с пряжкой. Он не любил бить просто ремнем. Он бил пряжкой. Как-то, когда училась в начальной школе, не помню в каком именно классе, забыла ключи, пришла к нему на работу, он дал мне свои. Утром он меня поднял, сказал их вернуть. А я спросонья не могла найти. В итоге бил меня пряжкой по ягодицам, ногам, попадалось по спине и рукам. Я стояла у окна между двумя кроватями, никуда особо не убежишь. Мама прикрыла меня собой, но досталось знатно.
Подзатыльники, «коршня» (с ноги по попе. — Прим. ред.)… Насилие было систематическим, иногда больно, иногда больше обидно. В итоге дошло до того, что, если получала двойку, еще до возвращения родителей становилась в угол и встречала их там. Даже если это было за час, за два до прихода. Только чтобы меня не били, не ругали. Помню, доедала салат из кастрюли, отца разозлило, что я не положила в тарелку, и он в мне в лицо шпульнул этой кастрюлей.
Еще нас сестрой ставили на гречку. Можно было и двадцать, и сорок минут простоять. Гречка впивалась в колени. Если долго на ней находишься, ее потом сложно стряхивать. Это наказание и мама иногда практиковала. Но в основном она нас жалела, старалась защищать. Она добрая, но с учетом того, что много лет жила с тираном, то и от нее могло редко, но достаться. С ее стороны это были срывы от усталости и безысходности. Например, они с отцом поругались. А тут еще дочки между собой дерутся. Получить от нее казалось безумно обидно, но у нас не возникало страха, что это будет постоянно. Со стороны папы же все держалось на страхе. Ты боялся не убрать, не приготовить, чтобы избежать последствий, которые наступят, если этого не сделаешь. А не для того, чтобы помочь.
Сестре доставалось чуть меньше. Отец считал ее больше в свою родню, а я мамина порода. Да и сестра по характеру отличалась от меня. Она в себе, будет смотреть в глаза и молчать. Не заплачет, если ее бьют. Я же более эмоциональна. Когда выросла, поняла, отец — человек, который от насилия получал удовольствие. Чем больше его боишься, чем больше крика, тем сильнее от него получаешь.
Он думает, ему все должны. Баба должна стирать, убирать, смотреть за детьми. А мужик, это мужик! Он должен косить, рубить, хотя, живя в квартире, этого не приходилось делать. В итоге он лежал на диване, а я в 12 лет с сестрой таскала на улицу огромные ковры, чтобы выбить. Тогда же стала мечтать, как поступлю и уеду. Это был мотиватор хорошо учиться. При это от мамы у нас с сестрой хорошая генетика: стремление к знаниям и мозговитость.
«С мамой отец дрался только по пьяни, а обзывания, вспышки гнева по отношению к нам с сестрой — это повседневная жизнь»
— Если он не пьяный, он адекватный. Когда у нас собирались гости, был душой компании. Танцы, шуточки. Человек социальный, улыбчивый, — описывает отца Елена. — Потом одна-две лишние рюмки (все к этому моменту расходились), он догонялся, и у нас начиналась всенощная.
Он избивал маму, она у нас пряталась. Были ночи, когда мы не спали. Иногда во время скандалов они закрывали нас с сестрой в зале, из-за дверей доносились такие крики… И ты стоишь, смотришь на звезды и молишься, только бы она его не убила. Не потому, что его жалко, а из-за того, что ее могут посадить в тюрьму, а мы останемся одни.
У мамы были синяки, сотрясения, больничные по побоям, но от других она старалась все скрывать. Забирала заявления, которые на него писала. Когда мне было лет десять, мы с сестрой просили, чтобы она развелась. Говорили, будем делать все, что угодно, только чтобы его с нами не было. Она отвечала: «У нас общая квартира, он не съедет». У мамы был страх, что она финансово не справится, плюс вопрос с жильем. Мы понимали: можно что-то снять или сделать размен. Да, плохо, тяжело, бедно, но все же. Даже сейчас, вспоминая то время, мама повторяет, что у нее не было выбора. Хотя денег от него и тогда не получали. Он мог все пропить в день зарплаты.
С мамой отец дрался только по пьяни, а обзывания, вспышки гнева по отношению к нам с сестрой — это повседневная жизнь. Когда он понял, что я могу дать сдачи, стало по-другому. Такие люди ведь трусливые на самом деле. Мне было 14 лет. Я готовила на кухне, в руках держала молоточек для отбивных, с другой стороны которого топорик. Он посчитал, я делаю что-то не так. Ударил меня в плечи, начались оскорбления. А ты уже взрослый, в тебе уже столько накопилось, и дна не видно. В такие моменты последней каплей может быть что угодно. Та ситуация и оказалась той самой последней каплей. Поняла, не могу больше. Знаете, пока говоришь словами, они никого не пугают, но стоит взять топорик, и тебе поверят. Тогда он немного испугался. Молчал, смотрел мне в глаза, я — на него. Сказал что-то типа: «Малая-дурная». После этого он стал вести себя спокойнее. Были ситуации, когда он давал мне в плечи, а я ему. Его это шокировало. Он переходил на слова, унижал, но физически не трогал.
После школы я поступила. Сначала приезжала домой раз в неделю, потом раз в месяц, затем раз в два месяца. Когда понимаешь, что можешь контролировать свою жизнь, пытаешься минимизировать общение с абьюзерами, даже если это отец. Все, что пережила в детстве, пошло со мной во взрослую жизнь. Ребенком я много плакала, меня обзывали разными словами: проституткой, коровой, свиньей. И так почти каждый день. Из-за этого падает самооценка, ты в себе не уверен, недолюбливаешь себя. Постоянно думаешь; ты чего-то недостоин, плохо заводишь друзей. Кажется, тебя предадут. Долго училась доверять людям. Малейшая агрессия со стороны любого человека вводила в ступор. Было сложно встречаться с парнями.
Молодому человеку, который позже стал моим мужем, я через два-три свидания сказала: «Если поднимешь на меня руку, это будет последнее, что ты увидишь перед тем, как тебя посадят». Для него, человека не агрессивного, а наоборот, милого, в семье которого не случалось побоев, услышать это было странно. Он не понял, что к чему. За 16 лет, сколько мы вместе, он ни разу не поднял на меня руку. Случается, мы спорим, во всех семьях люди спорят, но не доходим до оскорблений. Если меня обозвать, вспыхиваю. Слава богу, муж этим не пользуется. Отношения выясняем без криков и переходов на личности.
Лет шесть-семь назад я приняла происходившее со мной в детстве. Я не обращалась к психологу, работала сама над собой. Поняла, от прошлого никуда не денешься и забыть его нельзя. Со временем стала спокойно об этом говорить. А до этого только начинала вспоминать, из меня выходило столько слез и переживаний, что задыхалась. Потом переосмыслила, почему так происходило, что за человек отец. Сейчас вокруг меня нет агрессивных людей. Я убрала их из жизни, но до сих пор, если вижу на улице драку, у меня ступор. События 2020−2021 годов для меня были ужасающими. Задыхалась от панических атак. Не могла это слышать, не спала ночами.
«Думаю, на нас он вымещал злость и так чувствовал власть»
— В 1990-е то, что происходило у нас дома, нередко было и в других семьях. Не скажу, что это считалось нормой, просто такие семьи жалели, — вспоминает Елена. — Об агрессии отца мы рассказывали его матери и сестрам, они не верили. Говорили, мы сильно нежные, все придумываем. Знала и бабушка со стороны мамы, и мамина сестра. Они поддерживали нас словами. А что ты еще сделаешь? Ничего.
Мама не хотела выносить сор из избы, но молчать о таком нельзя. Нужно кричать во все окна и двери. Это огромная психологическая травма. Много лет, когда в жизни случались какие-то волнения, мне снился один и тот же сон: дома драка, и отец убивает мать топором. Просыпаешься в слезах и холодном поту. Если молчать о насилии в семье, люди будут думать, так у всех, и это нормально. А это ненормально.
Долгое время пыталась вытеснить отца из своей жизни, перестала с ним общаться. Звонишь — он пьяный, разговор начинался с «привет», а заканчивался тем, что ты такая же проститутка, как твоя мать. В какой-то момент поставила его в черный список. Когда у меня родился первый ребенок, отец попросил познакомиться с малышом. Первый раз он приехал, когда малышу было шесть месяцев, второй раз — в год. Казалось, отношения налаживаются. Понятно, ты не чувствуешь любви, не ждешь ее, но мне бы хотелось, чтобы у моего ребенка был дедушка. Для меня казалось важным не терять связь, но он пропал на четыре года.
В 2020-м у нас родился второй ребенок. Муж ему сообщил, в итоге отец набрал меня только на четвертые сутки, спросил, как я. Хотя до этого он пил и, хвастаясь, обзванивал всех родственников.
Несколько месяцев назад назад мы встретились. Решила, если он придет трезвый, буду не против его увидеть, все же какой бы он ни был, он отец. И он не всегда плохой. Есть периоды, когда он держит себя в руках и с ним можно общаться как с человеком, и это даже может быть приятно. Но это лишь периоды. И мы в один из них попали. Он познакомился с моими детьми, они были в восторге. Стали добавлять его в свои рисунки. Теперь он мне звонит, если трезвый, мы общаемся.
Взрослой спрашивала у него: «Почему, за что ты к нам так относился?» Он отвечал: «А что не так? Что я сделал?» Наверное, он считает это нормой. А еще у него есть свой мир, в нем он прекрасен, а остальные плохие, обижают его и ему должны. Это эгоизм, нарциссизм и отсутствие уверенности. Думаю, на нас он вымещал злость и так чувствовал власть. Хотел, чтобы другие были больше унижены, чем он. Хотя вместо этого мог работать над собой, быть хорошим человеком, мужем, отцом.
«Ты же все понимаешь, неси ремень»
Елизавете 36 лет. Она нередко звонит маме, чтобы узнать, как у них с папой дела, рассказать о себе. Набирает ее, даже если знает, что может услышать в трубке малоприятное упреки, например: «Тебе что, не на что тратить деньги, что ты идешь в тренажерку? Лучше бы убирала каждый день, вот тебе и спорт».
— Почти никогда не бывает, чтобы она радовалась за мои успехи, но я все равно ей звоню, — говорит об отношениях с мамой Елизавета. — Я росла в деревне. Мама — бывший медик, папа работал в связи. Родители трудились всю жизнь, никакого алкоголя. Если убрать абьюз, у нас была благополучная семья.
Помню себя с очень раннего возраста. И лет с двух-трех я регулярно получала от мамы подзатыльники и поджопники. Когда мне было четыре, произошел, как мне кажется, вопиющий случай. К нам приехали родственники, родители были заняты, а я ребенок, мне скучно. Перешла дорогу и пошла к бабульке-соседке. Как оказалось, взрослые, когда поняли, что меня нет, стали искать. Искали до позднего вечера, пока бабулька об этом не услышала. Отвела меня домой, и, как только она скрылась за калиткой, мама взяла пластиковую выбивалку и лупила меня по всем частям тела. Я плакала, вырывалась, задыхалась от слез. Умоляла: «Мамочка, отпусти, я больше так не буду», хотя даже не понимала, за что меня бьют. Она говорила: «Думали, ты утонула». Было больно и страшно от того, что это делает моя мама. До сих пор помню те ощущения. Взрослой пыталась обсудить с ней эту ситуацию, она ответила: «Ну не убила же. Стали же с сестрой людьми».
У меня растет сын. Если бы он так пропал и я его нашла, говорила бы: «Как хорошо, что ты в порядке…» Мы с сестрой воспитываем детей в совершенно других сценариях. Пришлось многое перелопатить, чтобы все пережитое простить и отпустить. А это немало, ведь все детство мы получали от мамы за все, что угодно. Пошла гулять с подружками, опоздала на 5−15 минут, она уже идет навстречу с крапивой и лупит наотмашь по голым частям. Высказал свое мнение, коряво написал в прописи, сказал что-то в ее адрес — тоже повод. Сейчас мне кажется, что ей даже не нужна была причина. Она сразу бралась за скалку, шланг, провод, палку. На гречку ставила. И все это словно в рамках воспитательной работы. Лет до 13 мы с сестрой (она младше меня) даже не сопротивлялись, думали: «Мама же права, она же взрослая, а мы же напортачили».
При этом я не была проблемным ребенком, хорошо училась. Хотя, порой вредничала. Помню, в младших классах в школе таскала какую-то ворону с подбитым крылом, хотела помочь. Когда об этом узнала мама, сказала: «Ты же все понимаешь, неси ремень». И я несла, казалось, все же получают, если сделали что-то плохое. Вот и я получила за то, что трогала всякую гадость.
Вне зависимости от того, какой была провинность, у мамы, когда она о ней узнавала, словно случались приступы ярости — и минут десять она могла бить и причитать. Кажется, она теряла контроль в этот момент. Сейчас вспоминаю, что после того как она срывалась, выплескивала все, она плакала. Вероятно, сожалела, что так перегибала, однако контролировать себя не могла. И никогда не извинялась. Часто, наоборот, перекручивала все так, словно мы ее провоцировали.
Была ситуация. Сестре лет 10−11. Она, не знаю почему, взяла цепочку родственника, который приехал к нам в гости. Скорее всего она даже не понимала ее ценности. Началось выяснение с угрозами, шантажом. У мамы глаза налились кровью. «Кто это сделал?» — спросила она у сестры. Думаю, в такой ситуации признаешься, даже если ничего не брал. И на эмоциях мама так стукнула сестру, что та ударилась о раковину и разбила голову. Когда ее повезли в больницу зашивать, мама ей приказала: «Даже не смей признаться, скажи, что упала». Сестра после этого от родителей внутренне закрылась. И даже сейчас, уже взрослая, им почти не звонит.
«В подростковом возрасте, когда, видимо, гормоны начали действовать по-другому, я почувствовала в себе силу и значимость»
— В школе все знали, какая у меня мама. Когда было родительское собрание, одноклассники надо мной подшучивали, одни спрашивали: «Ты сегодня домой пойдешь?», другие предлагали пересидеть у них. Не зависимо от того, как я старалась в четверти, это все равно было недостаточно хорошо, — вспоминает Елизавета. — После собрания она всегда находила повод для наказания. Я даже не узнавала, что там про меня сказали, просто по ее лицу читала: «Хавайся».
Того, что дома мне влетает, я не скрывала и не стеснялась. Наоборот, обсуждала это с детьми, это была моя отдушина. К тому же в деревне и так все друг про друга все знают. Да и бывало, когда собирались на школьном стадионе, а она, например, ехала через него на работу, порой отпускала в мою сторону какой-нибудь колкий комментарий, вроде: «Если то-то сделаешь, убью» (смеется). Хотя я еще ничего не сделала.
Пыталась с бабушками решить этот вопрос. Но ее мать была такая же агрессивно-авторитарная. Дочь ее копия. А папина мама говорила: «Если что, приходи ко мне». Классе в восьмом-девятом я даже перебралась к ней на две недели, потому что не могла дома. Была нагрузка по учебе, и постоянные стрессы от того, что «ты опять недоделала уроки», «покажи дневник». У меня начались регулярные головные боли. Я не могла учиться. Когда уходила, мама швыряла мои вещи, а когда вернулась (у бабушки не было водопровода, туалет на улице), заявила: «Явилась не запылилась».
Папа же спокойно относился ко всему. Хочешь — это делай, хочешь — то, но помни: «Будешь отвечать за последствия». Сам он почти никогда не использовал физические наказания, но и маму не останавливал. У нас с ним не было душевных разговоров, только когда умерла бабушка и я почувствовала, что ему нужна поддержка, мы стали говорить. Тогда я и спросила, почему он за нас не вступался, он ответил: «Попробуй к ней полезь, еще и сам получишь». А нас было не жалко получается… Хотя он уверенный в себе человек. Но как будто не хотел вставать между двух огней. Я это не понимаю.
В подростковом возрасте, когда, видимо, гормоны начали действовать по-другому, я почувствовала в себе силу и значимость. С 15 лет стала ездить на попутках в соседний город, просто чтобы погулять и почувствовать себя чуть свободнее. Мама пыталась запрещать, но я знала, она на работе и ничего не может сделать. И я почувствовала какую-то власть. Закрывала дом и уезжала.
К тому же в этот период стала понимать, скоро поступлю в университет и уеду. Осознавая, что дома осталось жить мало, старалась переключаться, гуляла. Был и алкоголь. Не горжусь собой, но это было. Порой гуляла до ночи. Знала, попадет, но просто хотелось прийти, когда все спят. Но она не спала, ждала, но не из-за того, что волновалась, а чтобы сорваться. Хотя в то время меня уже было сложно бить: я могла дать отпор или грубо огрызнуться. И она так не била, могла дать поджопник, пошманать.
Еще мне повезло, что родилась с сильным характером. Даже в школе учителю, директору парировала, приводила аргументы, доказывала мнение. Маме тоже, хотя понимала, если спорю, получу еще больше.
Ближе к 17 годам физическое насилие с ее стороны прекратилось.
«Вся эта история меня закалила. Кажется, мне уже ничего не страшно»
— Сейчас мы с сестрой возим к ней детей, то только по острой необходимости и всегда просим: «Если такая-то ситуация, пусть ребенок звонит нам». А то маме хочется и за это их наказать, и то им запретить. Словно это что-то нереализованное свое. Обида на всех, — говорит Елизавета. — У нее рано родился тяжелобольной ребенок. Родственники требовали, чтобы она отдала его в детдом, она не согласилась. Малыш рано умер… Эта ситуация показывает, доброта у нее есть. Многим другим людям она помогает. Она из тех, кто отдаст последнюю рубашку и кусок хлеба.
Я ращу сына сама, когда было очень тяжело, звала на помощь маму. Она меня, конечно, прессовала, но помогала. Бывали ситуации, что из-за стресса я срывалась на малыша, могла легонько по попе шлепнуть, рассказывала ей, а она: «Так делать не нужно, это же просто ребенок». Я удивлялась: «Ты серьезно?» Было странно от нее такое слышать.
В то же время, даже сейчас, когда она приходит ко мне домой, первая фраза: «Даже одну кружку не могла из раковины убрать» или «Опять эти кошки с их шерстью».
Много раз мы с сестрой спрашивали, почему она с нами в детстве так поступала, она отвечала: «Потому что вы меня провоцировали и не слушались». Она не считает, что делала что-то плохо. Хотя, думаю, если бы в детстве меня так сильно не гнобили, я бы была успешнее.
С другой стороны, вся эта история меня закалила. Кажется, мне уже ничего не страшно, ты уже готов, что всегда может произойти какое-то г**но. Я могу найти хорошее даже в очень плохом. В плане выживаемости это неплохо. А в плане счастья… Родители никогда не говорили: «Я тебя люблю», не обнимали. Возможно, поэтому меня тянуло к другим людям, потому что своего тепла не было.
Несмотря ни на что, я люблю маму. В плане энциклопедических знаний она умный человек. Она много сделала для моего развития. К тому же знаю, если со мной что-то случится, они с папой бросят все и приедут ко мне на помощь ночью и днем. Такое бывало. Лет в 20 я загуляла, думала, все могу, и поехала за каким-то мужиком в Москву. Мама потом мне высылала деньги на билет домой. Да, может, она меня потом этим 157 раз упрекнула (поэтому мы с сестрой часто отказывается от их помощи), но все же (смеется). Да и если бы не было их с папой, не было бы и нас с сестрой.
Как-то, когда она приехала ко мне, сказал моему сыну: «Будешь делать что-то не так, я тебе руку оторву». Ребенок, который привык, что я с ним разговариваю, стал задавать вопросы: «Бабушка, зачем ты так говоришь? А почему это нельзя?» Ее это сначала злило, а сейчас она пытается отвечать. Я бы сказала, наши дети ее воспитывают. К ним она даже прислушивается.
