Голос певицы Руси каждый минчанин до сих может услышать на центральном железнодорожном вокзале города. Но для интервью с ней журналисту «Зеркала» пришлось приехать на вокзал «Варшава Виленская» в столице соседней Польши. В августе 2020 года Руся вместе с дочерью Аей вынуждена была уехать из Беларуси. Сначала в Киев, затем в Тбилиси и, наконец, в Варшаву. Поговорили о том, почему ее голос до сих пор звучит в Беларуси, трех волнах эмиграции, заработках в Польше, ее версии феминизма, ангеле из КГБ и силовике из Tinder.
Руся (настоящее имя — Марина Шукюрова), 43 года. Белорусская певица и педагог. Родилась в поселке Тереховка Добрушского района Гомельской области в 15 км от границы с Украиной. Училась в Речицком педагогическом колледже и на факультете международных отношений БГУ. Была солисткой групп Indiga и Akana-NHS. В 2006 году на церемонии «Рок-коронация» удостоена звания «Рок-княжна Беларуси». В 2011-м создала электронный фольк-проект Shuma, в котором поет до этого времени. Вокальный терапевт, тренер по постановке и развитию голоса. Одна из разработчиков стартапа Vocal Image — приложения для тренировки голоса, оцененного в 2021 году в 2 млн евро. Официальный голос железнодорожного вокзала Минска и Белорусской железной дороги. Дважды была замужем. Живет в Варшаве. Воспитывает дочь Аю (5 лет).
«Держать меня голосом вокзала им выгодно»
— Вы сейчас живете в Варшаве, но ваш голос до сих пор звучит на минском железнодорожном вокзале. Понимаете, почему его не убрали?
— В связи с тем, что я уехала, у меня уже появляется некоторая «расщепленка» — мое тело здесь, а голос живет там. Белорусы, которые остались в стране или навещают время от времени дом, строят отношения с моим голосом. Это так прикольно.
Что я имею в виду? Люди мне пишут, что если их что-то накрывает, они идут на вокзал послушать меня, как будто бы я тоже дома. Им просто приятен мой голос, или у них есть какое-то представление о моем медиа-образе, и они об это греются. Реально — люди ходят на вокзал послушать, погреться, присылают сторис и Instagram. Они со мной общаются через мой записанный голос. Такой феномен вышел. Меня это тоже очень греет. Но немножко странно, что часть меня здесь, а часть — там.
Я спрашивала своего заказчика, что произойдет с моим голосом. Мы заранее все записали, вставили это в робот. И он распределяет записи по сетке расписания. Заказчик ответил: «Ты, конечно, дел наворотила, но все равно мне ничего не поступало, никаких вопросов». Мы обсудили и решили, что просто это очень дорого — менять голос. Сделать эту работу с новым диктором стоит больше 20 тысяч евро.
— Так дорого?
— Это гонорар диктора и техническая часть — записать, загнать в систему и заново все настроить, чтобы оно работало. Держать меня им выгодно.
— Вам заплатили один раз или и сейчас получаете какие-то отчисления?
— Мне за это заплатили один раз. Но если есть какие-то обновления в расписании, то мне просто приходит новый текст и сообщение: «Руся, можешь озвучить буквально два-три новых направления?» Я озвучиваю, и какая-то копеечка капает на белорусскую карту. Я даже не смотрю сколько. Потому что там, не знаю, 15 белорусских рублей. Это чисто символическая оплата.
— Вы же никогда не скрывали свои политические предпочтения. Как так вышло, что в 2015 году ваш голос стал голосом минского вокзала и вообще Белорусской железной дороги?
— Это получилось потому, что я хорошо знаю белорусский язык. Ну, более-менее. Для этой работы искали диктора, который мог бы хорошо звучать на русском, английском и на белорусском языках.
Так сложилось, что у меня три языка в активе. Я прошла кастинг. Более того, там еще были технические задания по поводу качества голоса — его нужно было сделать очень теплым. Чтобы когда люди входили в вокзал или приезжали туда, чувствовали себя тепло, чтобы их встречала не ледяная тетка, а немного терапевт. Я уже тогда занималась вокальной терапией и предложила свои услуги. Мне сказали, что подхожу — три языка, правильный голос, правильный посыл. И я сделала эту работу.
«В течение 24 часов вам лучше уехать»
— Вы уехали из Беларуси в конце августа 2020 года. Готовились к отъезду?
— Нет, я не готовилась к отъезду. У группы Indiga (Руся пела в ней с 2002 до 2008 год. — Прим. ред.) и потом у Shuma был так называемый КГБ-ангел. Так мы называем сотрудников КГБ, которые становятся фанатами каких-то артистов и берут на себя роль ангелов, фильтруют информацию и не пускают ее наверх.
Со своим КГБ-ангелом я познакомилась на своей свадьбе в Минске. Уже не помню какой это был год. Мы с новоиспеченным мужем ехали в трамвае, и к нам подошел какой-то мужчина с пакетом, попросил предъявить билетики. Билетов не было — у нас свадьба, мы молодожены!
Этот человек попросил нас выйти из трамвая, и хоть он был не очень похож на контролера, мы согласились. На улице он сказал, что знает нас, знает, что меня зовут Мариной, что уже день за нами гуляет и вообще — он наш КГБ-ангел Александр. Похвалил нашу музыку, достал из пакета какой-то подарок, сообщил, что старается изо всех сил нас оберегать, «но вот такая жизнь». Потом этого, Александра я видела только один раз, он приходил в клуб «Граффити», но концерт был не мой. Мы мало общались, потому что мне страшно и неприятно. КГБ — это особый вид коммуникации.
И когда в конце августа 2020 года начались проверки офиса Виктора Бабарико, где я тренировала людей, у меня зазвонил телефон. Голос в трубке сказал: «Здравствуйте, я Александр. В течение 24 часов вам лучше уехать». И все, трубку положили.
Я поняла — надо валить. На тот момент я уже была в таком плохом состоянии, ходя практически каждый день на революцию, что психика не выдерживала и была на грани. Не знаю, на грани чего — нервного срыва или какого-нибудь другого очень плохого состояния. Я думала, что схожу с ума от страха и переживаний. Поэтому мы уехали за 24 часа — я, дочка и мама. Это была моя первая волна — украинская. Мы жили в Киеве больше года.
— Почему вы выбрали именно Украину?
— Там у меня был близкий круг друзей, с которыми мы общались периодически. Я ездила к ним в гости, они ко мне в Минск. Мы вместе путешествовали. И когда встал вопрос, куда ехать, то даже не было сомнений.
Мне понятен язык, культура, там развита музыкальная индустрия, я видела возможности для себя, для работы. Мне было приятно приехать в Киев, снять квартиру напротив своих друзей. Видеться с ними каждый день, как-то поддерживаться о них. И поэтому я выбрала Украину. Там рынок, язык, близкие люди.
— Получилось интегрироваться в украинскую музыкальную индустрию?
— Когда я переехала в Киев, то сразу пришла на студию Ивана Дорна. Сказала: «Ребята, здравствуйте, я из группы Shuma». Половина людей о нас знали, сам Иван отреспектовал и сказал, что я могу пользоваться студией. Я сделала там много работы. С одним из моих киевских друзей мы даже записали альбом, пока я жила в Киеве.
Там можно интегрироваться. К Shuma был интерес, от многих артистов я слышала положительные отзывы, мы были узнаваемы на тот момент. В Украине нет никаких проблем для того, чтобы работать в шоу-бизнесе, если есть усидчивость и человек готов принять правила игры музыкального рынка. Есть талант — иди работай.
Но незадолго до войны я уехала в Грузию, и там интегрироваться вообще не удалось. Я там прожила год. Это был великолепный год на даче. Но в плане работы было очень сложно.
— О необходимости уехать из Украины незадолго до войны вас тоже предупредили?
— Предупредили, да. Но я в тот момент уже раздумывала об отъезде. Тогда я активничала в политике, в культуре и довела себя до критических психологических состояний. Депрессивный эпизод, приступы тревоги, посттравматическое стрессовое расстройство — короче, весь набор белорусских революционеров.
Моя психиатр мне сказала: «Руся, ты уже на грани. Я знаю судьбу активистов — полтора года вы фигачите на аффекте, а потом ломаетесь. Ты уже близка к поломке, давай-ка смени страну, езжай куда-нибудь отдохнуть». И я решила поехать в Грузию, потому что там тоже жили мои друзья и разные артисты (например, Кахабер Цискаридзе и Нино Катамадзе, которые часто приезжали в Беларусь), чтобы просто проверить, как там, нравится ли мне. Привезла семью, то есть маму и дочку, буквально на два месяца, чтобы там побыть, сменить обстановку. И за эти два месяца началась война, она нас застала там.
А по поводу того, что меня предупредили, история такая. Мой украинский друг, который работает в политике, за два с половиной месяца до войны (это был декабрь 2021 года) написал: «Руся, похоже, что будет какая-то заварушка. Предупреди, пожалуйста, белорусских активистов, что уже надо сворачиваться, потому что здесь может быть небезопасно. Не могу сказать детали, но лучше валить». Я написала в белорусский чат, но меня обвинили в истерии: «Вы нас только пугаете, мы остаемся». А я уже к тому времени улетела в Тбилиси.
Мы там сняли квартирку, искали какие-то варианты, как провести отпуск. И началась война. Утром 24 февраля мы проснулись и офигели. Это был сильный удар. И я уже не вернулась в Киев. Даже несмотря на то, что уезжала будто бы в отпуск с семьей, было интуитивное ощущение, что мы прощаемся надолго.
«Мама убирала подъезд 9-этажного дома за 12 долларов»
— Вы родились и выросли в поселке Тереховка Гомельской области. Украина совсем рядом — в 15 километрах…
— Да, Украина рядом, и для меня она всегда была второй родиной. Более того, мой отчим, человек, который меня воспитывал вместо отца, украинец. И бабушка, и дедушка по его линии — украинцы. И у нас возле границы даже был семейный хутор.
Поэтому я и включена в украинский контекст. Бабушка моя говорит на украинском, на интересной смеси с белорусским. Украинская культура — и моя тоже. У меня есть часть семьи, которая живет там: моя родная тетя, а также родня по линии отчима.
— Вспомните вашу первую эмоцию, когда поняли, что началась война.
— Я стояла на балконе в Тбилиси, о случившемся мне сообщила мама. Меня обдало такой волной ужаса, как будто переигралась вся структура моей жизни. Сразу стало понятно, что важно, а что нет, кто мои люди, а кто чужие. Показалось, что из-за этой шокирующей новости я очнулась как ото сна. Что-то во мне сильно изменилось и запустило глубинные процессы, важные для моей психики и для того, как я устроена, как я реагирую на сложные новости.
Мы сидели, много плакали, звонили друзьям, родне, которая в Украине оставалась. Это был очень тяжелый день. И последующие дни тоже. Вся наша семья была в шоке. Было страшно, много слез. И вот это парадоксально — когда я узнала новости о войне, с одной стороны, это был дикий шок, а с другой стороны, что-то изменилось в настройках личности, и я стала очень сильно ценить жизнь.
— Как вам жилось в Грузии?
— Там я провела еще почти год. Пыталась переманить туда Алексея Будько, моего коллегу по Shuma. Мы хотели там развивать ивенты, делать концерты, тыкались везде, но оказалось, что в Грузии очень сложно интегрироваться, если ты артистка.
Грузинская культура закрыта и сосредоточена как бы сама на себе. Она сама себя питает и не готова приглашать какие-то новые потоки. Несмотря на то, что мы там сделали несколько мероприятий, они не были успешны. Мы ничего не заработали, хотя классно потусовались, увидели своих и поддержали диаспору. Но ситуация в Грузии такая, что этот культурный рынок сосредоточен на себе, обслуживает только себя и не приемлет чего-то нового. Несмотря на то, что у меня там были контакты в шоу-бизнесе, нам все равно не удалось куда-то двинуться.
Потом, когда началась война, наши грузинские коллеги прямо говорили: «Ребята, из Беларуси на Украину летят ракеты, извините, но сейчас с белорусами работать — это как в г***о наступить, вам здесь ничего не светит». Собрав всю эту информацию и понаблюдав за тем, как в принципе строятся бизнес-отношения в Грузии (спойлер — никак, это очень сложно), мы поняли, что делать нечего.
Там классно отдыхать, проводить время с семьей, наблюдать за природой и вкусно кушать, но если есть амбиции развиваться и нет работы онлайн, то там себя не прокормишь.
Приведу пример, чтобы не быть голословной и чтобы был понятен уровень зарплат в Грузии. У нас был критичный момент, когда было сложно с деньгами. Я занималась своими работами, а моя мама работала в клининге. Она убирала подъезд 9-этажного дома за 12 долларов. Поэтому в Грузии, если у тебя нет своего жилья и работы онлайн, мне кажется, не выжить. В культурной среде — так тем более.
Возможно, люди, которые жили там больше года, поймут меня. В Грузии наступает такой момент, когда ты очень хочешь реализовываться, а она не дает. И от этого напряжения наваливается какая-то пелена, которая вообще больше не позволяет наслаждаться страной.
В какой-то момент я проснулась и подумала: «Все, больше я здесь не получаю удовольствия. Я хочу работать, развиваться и чтобы моя дочка ходила в школу». И мы решили переехать в Варшаву. Здесь нам предложили политическое убежище и международную защиту. Я долго готовилась, мне было очень страшно сюда ехать.
— Почему? Вы же здесь активно гастролировали, наверняка у вас много друзей и связей в Польше.
— Людей-то здесь я знаю, но за свою жизнь я сама отвечаю. Надо зарабатывать, ребенка растить. В Варшаву я переехала с огромным стрессом. Третья волна эмиграции далась как-то особо тяжело.
Я написала Пете Клюеву (музыкант, участник группы ЛСП. — Прим. ред.) и еще одному другу, попросила нас встретить. Потому что для меня важен первый момент приезда в страну — то, как она тебя встречает. Это как первое свидание потом может отразиться на всем романе. Петя приехал на крутой машине, накупил нам еды, маму мою развлекал, рассказал, как зарабатывает, как правильно платить налоги. И это, конечно, сняло стресс.
Мы арендовали себе небольшую квартирку на Висле, чтобы любоваться городом и стараться в него влюбиться. Поначалу было сложно. После начала войны был пик спроса на недвижимость, семье с ребенком квартиры сдавали неохотно. Я даже ходила на унизительные собеседования, где владельцы жилья просили показать все мои банковские счета, рабочие договоры, задавали неприятные вопросы.
Какое-то время мы жили у одних друзей, потом — у других, но в конце концов нашли себе квартиру. Дочка пошла в садик. У нее закончился паспорт, но я получила политическое убежище и вписала ее в свой Женевский паспорт.
Мама получила здесь международную защиту, пыталась устроиться на работу, но, к сожалению, у нее случился рак. В Польше очень дорого заниматься лечением, и мама была вынуждена поехать к своим родственникам, которые остались в России. Там у нее младший сын, братья, сестры, она там лечится и за собой ухаживает.
«Вокальное приложение приносит мне пару тысяч евро в месяц»
— Сколько надо зарабатывать, чтобы комфортно жить в Польше?
— Квартира, которую мы здесь снимаем, стоит 5 тысяч злотых (около 4 тысяч рублей. — Прим. ред.), садик — 300 злотых (около 240 рублей), кружки — 800 (примерно 640 рублей). Плюс еда, иногда массаж, спорт, куда-то сходить с ребенком. Итого где-то около 9 тысяч злотых (около 7200 рублей) в месяц надо зарабатывать.
— У вас получается?
— Есть выступления Shuma — концерты, корпоративы, иногда надо написать трек для кино или что-то такое. Но музыкальный вектор не сильно прибыльный. Самая прибыльная моя работа — это вокальная терапия. У меня много клиентов, большие очереди, и для меня это тоже такая точка борьбы. Я хочу быть певицей, я знаю, как работать в культуре, но там мало денег, я на них не выживу. Я соло-мама с дочкой, в Варшаве все дорого, поэтому беру деньги в терапии, которая помогает мне и голос лучше узнавать, и с психологией соприкасаться, и брать оттуда что-то для музыки.
Например, работая и терапевтом, и певицей, я нашла интересный терапевтический подход для того, чтобы создать женское поющее комьюнити. Наш женский хор в Варшаве не просто поет, но и параллельно еще решает терапевтические задачи. На этом я ничего не зарабатываю, это мой вклад в жизнь белорусов в эмиграции и дома.
Еще иногда меня нанимают консультантом, например, для того, чтобы сделать какой-нибудь доклад о ситуации с культурой в Беларуси, рассказать об основных игроках на рынке и давлении на деятелей культуры.
— В 2020 году вы участвовали в разработке приложения для тренировки голоса Vocal Image. Сообщалось, что оно оценено в 2 миллиона евро. Сколько вы с его помощью зарабатываете и как идут дела?
— Vocal Image работает, все хорошо. Этот проект приносит мне пару тысяч евро в месяц. Мы постепенно зашли на рынок США, сейчас расширяемся в Евросоюзе, но пока «студент работает на зачетку». Больших денег на данный момент приложение не приносит, но перспективы у него хорошие. Оно набирает популярность, тема голоса тоже. Мы работаем и ждем свои миллионы.
— Вы зарабатываете вокальной терапией. Не хочу обидеть, но когда такое слышишь, вспоминаются какие-то инфоцыганские штуки из Instagram. Это не то же самое? У вокальной терапии есть научная основа?
— Научная основа есть. Я училась у профессора Ганса-Гельмута Деккера-Фойгта (немецкий терапевт, писатель и публицист, автор работ в сфере художественной терапии. — Прим. ред.), соучредителя и директора Института музыкальной терапии Гамбургского университета музыки и театра. И это очень серьезное образовательное учреждение, где готовят специалистов — медиков, психиатров, — которые работают конкретно в рамках музыкально-вокальной терапии.
Я понимаю, что со стороны это может быть похоже на, не знаю, дыхание маткой или на что-то эзотерическое и странное. Но при помощи влияния звука, ритма и мелодии на сознание и на бессознательное человека можно менять его психоэмоциональное состояние и телесные реакции.
Вокально-музыкальная терапия очень хорошо работает с заболеваниями аутистического спектра, нарциссическим расстройством личности, депрессивными состояниями, тревожностью. Это психологические диагнозы, но еще есть психиатрические — например, бодрствующая кома, шизофрения. С ними работают только психиатры, но тоже через музыку, звук и голос.
«Мои самые любимые мужчины — это белорусы»
— Отец вашей дочери Аи — Александр Богданов, известный диджей Папа Бо. Вы давно знакомы, но не женаты и не живете вместе. Как у вас складываются отношения?
— С Сашей мы познакомились еще задолго до того, как стали вместе работать, и закрутили роман. У нас были сложности на этом пути родительства, но мы их хорошо прошли, проработали и нашли для себя максимально эффективную формулу родительского взаимодействия: никто никого не напрягает, каждый вкладывается насколько есть силы, мы с большим уважением поддерживаем друг друга в родительстве, это наш самый серьезный проект.
— Это получается делать интуитивно или вы все четко оговорили?
— Я хожу на терапию, это моя большая опора. Если у меня назревает конфликт, то я всегда советуюсь с психотерапевтом. Потому что я личность яркая, легко возбудимая и гневливая, могу и дров наломать. Поэтому иду к взрослому человеку и говорю: «Помоги мне сделать все максимально корректно, чтобы никто не пострадал». Мой терапевт мне помог.
И по итогу мы с Сашей выстроили очень прозрачные отношения, где нет никакого давления. Мне кажется, это может даже стать такой новой формой семьи. Сейчас очень многие разводятся — война и кризис сказываются на отношениях, пары не выдерживают, и многие дети страдают от этих разводов. И я вижу, как родители не в состоянии договориться. Мы с Сашей — это хороший пример того, как все-таки можно договориться и быть включенными, не токсичными родителями, когда не важно, какие отношения между вами.
Мы приняли решение, что у нас есть Ая, а у нее есть любящие мама и папа, и мы интегрированы в ее картину мира. Папа включается, насколько у него получается. Нет никакого давления, типа «ты должен столько-то денег или столько-то часов». Я же, как говорится, баба с яйцами, все сама, успешная успешница. Мне трудно, конечно, самой выдерживать материнство, но я справляюсь.
Саше я сказала, что наша дверь для него открыта. Насколько у него хватает душевных сил и желания, настолько пусть участвует и занимает свое место папы. Вопрос воспитания Аи Саша мне доверяет, потому что я давно интересуюсь психологией и терапией. Мы обсуждаем закономерности развития мозга ребенка, как формируется психика, как родители на это влияют, как можно улучшать свои отношения с ребенком и так далее. На волне нового стиля родительства и без конфликтов.
— Расскажите про свою версию феминизма в части отношений женщины и мужчины.
— Моя версия феминизма — это отказ от дискурса господина. Никто никому не господин. Конечно, если это сексуальные игры и я приглашаю парня доминировать надо мной, то это другое. Но в жизни — нет. Есть партнерский союз мужчины и женщины (или женщины и женщины — неважно), и важно понять, у кого какие ценности и цели в жизни, потребности, кто и как их может закрыть. Важно обсудить это на старте отношений, и все сразу становится понятно.
Например, кто-то не любит готовить, но любит мыть полы. Или не любит убирать, но любит зарабатывать и нанимать клининг. Для меня партнерские отношения — это всегда распределение обязанностей, кто что может. У меня нет такого, что мы идем с парнем в ресторан, и он должен за меня заплатить. Я могу за себя заплатить сама, но первая в кошелек не лезу. Мне приятно принимать заботу от мужчин, однако могу самостоятельно о себе заботиться.
— Как у вас сейчас с отношениями?
— Сейчас у меня затишье. Я попала в очередной депрессивный эпизод. Хожу на терапию, пью антидепрессанты, еще осталось пару месяцев. На свидания пока не хожу, жду весны. Но вообще я повстречалась и с белорусами, и с украинцами, и с другими людьми. Короче, мои самые любимые мужчины — это белорусы. Так что теперь сижу в Tinder, в Pure, знакомлюсь с мужчинами, с кем-то мы встречаемся, с кем-то нет. Но у меня мало времени на личную жизнь. Кого-то отталкивает то, что у меня есть ребенок, кого-то — моя самостоятельность и неспособность каждый день ходить на обед или прогулки. Но с теми парнями, которым все подходит и мы друг другу нравимся, мы классно проводим время. И даже с дочкой.
— С 15 февраля 2024 года Tinder перестал работать в Беларуси. Как вы считаете, это большая потеря для белорусов и белорусок?
— В Tinder счастье не поймаешь. Счастье можно найти только внутри себя. У меня однажды был опыт, когда мне понравился парень из Tinder, мы пошли прогуляться по парку, а он оказался сильно образованным ментом. Наша связь мгновенно прервалась, я стрессанула и тогда еще думала, как все же легко найти проблем себе на голову в Tinder. Когда в обществе нет свобод, то любая социальная сеть становится опасной.
