12 лет врач Рустам Айзатулин работал в РНПЦ травматологии и ортопедии и уходить оттуда не собирался. В конце прошлого года ему сообщили, что с 1 января 2021-го с ним не продлевают контракт. Официальная причина: сокращение финансирования проектов, где он участвовал. Читающаяся между строк — активная гражданская позиция медика. Перед редким для страны врачом резко закрылись двери многих белорусских учреждений здравоохранения. О том, что было дальше, Рустам рассказал блогу «Отражение». Мы перепечатываем этот текст.
В Минске Рустам помогал детям с нейромышечными и другими тяжелыми заболеваниями. Полтора месяца назад медик переехал в Киев. Сейчас он работает травматологом-ортопедом в одной из частных клиник. Место в этом медучреждении ему предложил знакомый врач-белорус, который давно лечит украинских пациентов. Рустам подумал: в карьерном и профессиональном плане дома у него пока без перспектив, и, обсудив эту ситуацию с семьей, стал собирать чемоданы.
— Жена и дети остались дома. Так было проще уезжать и, если что, будет легче вернуться, — рассказывает Рустам и описывает свою украинскую работу. — Консультирую пациентов как травматолог-ортопед, плюс на волне COVID-19 меня немного загружают терапевтическими осмотрами перед вакцинацией. Меня здесь более-менее все устраивает, но резюме и в другие медцентры я тоже отправил. Пока поступают предложения из регионов, однако я хочу попробовать себя в Киеве.
— Давайте вернемся в Беларусь. Как и когда вы попали в РНПЦ травматологии и ортопедии?
— После университета меня распределили детским хирургом в 17-ю поликлинику Минска. В тот момент это был оплот поликлинической ортопедии города, где обслуживались все дети с такими патологиями. Из-за нехватки специалистов на меня повесили первичные детские ортопедические осмотры. Я втянулся, получил диплом травматолога-ортопеда. А чуть позже узнал: в РНПЦ открывается двухлетняя очная ординатура — и пошел туда. Устроился в приемное отделение и учился. В 2010-м, после окончания, был принят в научный отдел острой и осложненной травмы. Здесь и остался.
— Для тех, кто далек от медицинской сферы, давайте объясним, почему в Беларуси вас считают уникальным специалистом?
— Скорее, у меня есть навык работы с особенными пациентами, которые по большому счету раньше были никому не нужны, — исправляет собеседник и отмечает: все началось с недоношенных малышей. — Моя жена анестезиолог-реаниматолог в реанимации для недоношенных. Периодически родители новорожденных обращались к ней с просьбой подсказать хорошего травматолога-ортопеда. Она направляла их ко мне. Так у меня начала собираться пациентская база таких малышей. Затем мне предложили сотрудничество «Геном» (пациентская организация, которая поддерживает семьи, где живут дети и взрослые с редкими генетическими болезнями. Например, СМА, — Прим. ред.) и хоспис в Боровлянах. Сразу подумал: «Зачем мне это надо?», потом решил: знания лишними не бывают, — и стал разбираться. В хосписе я столкнулся с редкими заболеваниями детской инвалидности и познакомился с Аллой Чайковской — будущей основательницей фонда помощи детям с синдромом Ретта (психоневрологическое наследственное заболевание, которое является причиной тяжелой умственной отсталости в основном у девочек, — Прим. ред.). Так появилось еще одно направление для изучения. В итоге я консультировал подопечных фондов и стал работать с особенными детьми в РНПЦ.
— Как вам сообщили, что с вами не продлевают контракт?
— Из руководства со мной так никто и не поговорил. Пришли из отдела кадров и попросили подписать бумаги. Официальная причина — сократилось финансирование проектов, и, якобы, мне нечем платить. Когда о моем уходе узнали в коллективе, начали подписываться, чтобы меня оставили. Но меня предупредили, если подписи (их было более сотни. — Прим. ред.) уйдут за пределы учреждения, разговор со мной будет другой, а пока только предупреждение. В мою защиту в Минздрав также обратились благотворительные фонды, с которыми я сотрудничал. Им ответили: проблемы ваших подопечных не травматолого-ортопедические, а неврологические, нервно-мышечные… У нас хватает специалистов, которое могут вам помочь.
— Вы связываете возникшую ситуацию со своей активностью после выборов?
— Думаю, тут сыграло все сразу — и посты в Facebook, и участие в акциях, и сокращение финансирования, — отвечает собеседник и отмечает: он очень дорожил работой в РНПЦ. — Когда понял, что могу оказаться за порогом центра, сделал попытку остаться и подготовил служебную записку. В ней расписал, что за годы работы с тяжелыми пациентами у меня скопилась большая база исследований. На их основе наше учреждение могло бы разрабатывать и внедрять программы помощи таким детям, получать под это гранты. Тогда же в РНПЦ «Мать и дитя» мы с коллегой-реаниматологом затейпировали ребенка с косолапостью, которому было всего 28 недель. Косолапость — достаточно тяжелое нейроортопедическое состояние. Таким малышам ее обычно исправляют на более поздних этапах. Причем делают это с помощью гипсов. Мы же справились с помощью тейпов. И за пару недель, пока ребенок был в кувезе, привели его стопу почти в норму. Эту практику стоило бы развивать. Но ни это, ни другие мои предложения никого не интересовали. Было обидно. Во-первых, с профессиональной точки зрения, во-вторых, за пациентов.
— Почему вы так хотели остаться в РНПЦ?
— Это мой второй дом. Место, где я получал профессиональное и эмоциональное удовольствие от того, что делаю, и как развиваюсь. Плюс, когда у тебя много планов и идей, а тебе говорят «до свидания», тоже неприятно и обидно. Где прикладывать мои знания дальше, я не знал. В поликлинике или частном центре это не применишь. За границей тоже, ведь везде, например, разная структура медицины, протоколы оказания медпомощи. А еще я скучаю по операционной. Многое из того, что я делал, уже не смогу, ведь все забывается, нужна постоянная практика.
Скажу честно, я бы с удовольствием вернулся в свой РНПЦ. Как-то увидел, что они вывесили вакансию — искали травматолога-ортопеда в консультативный отдел. Готовы были принять врача всего с годичным стажем. Отправил свое резюме, а потом узнал от знакомых, что руководство, услышав мою фамилию, сразу ответило нет.
— Когда вы ушли из РНПЦ, что было с вашими пациентами?
— Честно, не знаю. Некоторые до сих пор присылают мне снимки и заключения, но лечить таких детей по фотографиям и диагнозам неправильно и непрофессионально. Поэтому я перед всеми извиняюсь и говорю, что прекратил с ними работать. Возможно, это плохо и некрасиво, но по-другому, наверное, не сделаешь. Хотя отмечу, при должном усердии моими особенными пациентами могут заниматься и другие врачи. Просто им необходимо время, чтобы изучить нужный материал.
— На сколько дней вперед у вас на тот момент была расписана очередь из пациентов?
— Я работал в плановом и консультативном отделениях и не контролировал эти потоки. Но, думаю, где-то на месяц вперед.
— Как вы считаете, почему после выборов система так легко попрощалась с топовыми медиками: РНПЦ «Кардиология», например, остался без директора Александра Мрочека, РНПЦ «Мать и дитя» без реаниматолога Андрея Витушко?
— Я не могу ответить на этот вопрос — политические взгляды, прическа и так далее абсолютно не влияют на работу. Никто из пациентов мне не сказал: «Вы лысый оппозиционер, я не хочу у вас лечиться». Скорее всего, система идет по пути примитивизма. Затоптать, вдруг затихнет.
«От знакомого узнал, что если не остановлюсь, мне придется вести разговоры в другом месте»
После ухода из РНПЦ перед Рустамом Айзатулиным закрылись двери многих ведущих медучреждений страны. В январе 2021-го на работу его не побоялся взять только главврач 3-й городской детской клинической больницы Минска Максим Очеретний, но в конце апреля появилась информация, что увольняют и самого главврача.
— До увольнения из РНПЦ я консультировал в «тройке» отделение реабилитации недоношенных детей. Появлялся там раз в неделю. С неврологом, реабилитологом и ортопедом мы одновременно осматривали трех-четырех ребят и вырабатывали общую тактику ведения пациента, — рассказывает Рустам Айзатулин и переходит к событиям апреля 2021-го. — Была пятница, хорошая погода — и тут по больнице пошел слух, что главврача срочно вызывают в Минздрав. Я понял, раз так экстренно, добром это не закончится. Когда Максим вернулся, зашел к нему в кабинет. Он сообщил об увольнении. Причины не называл (стоит отметить, что Очеретний принял на работу Рустама Айзатулина и Андрея Витушко, а также лояльно относился к сотрудникам, выходившим из официального профсоюза. — Прим. ред.). Что я тогда почувствовал? Уже не помню, но итогом внутренних переживаний стало заявление на то, чтобы уйти по собственному желанию. Максим меня отговаривал, но нет.
— Каково это второй раз за полгода остаться без работы?
— Многие коллеги и пациенты меня поддержали. Это было приятно. А в мае товарищ пригласил меня консультантом по детскому адаптивному фитнесу в частный медцентр. Помню, первую неделю-две было очень спокойно. В день я принимал одного-двух пациентов, а потом люди узнали, где меня найти, — и запись закрылась на два месяца вперед. Это не могло не радовать. Я чувствовал себя нужным, получал новые знания в спортивной медицине. Вот только, когда выходил с работы, думал: это не то. Я скучал по операционной, ночным дежурствам, ситуациям, где нужно экстренно принимать решения. Было ощущение, словно я гонщик, которого с трассы пересадили на велосипед.
— После ухода из РНПЦ вас в связи с вашей гражданской позицией больше не трогали?
— Нет, я просто работал, периодически оставлял какие-то записи в Facebook. Где-то в середине лета от знакомого узнал, что если не остановлюсь, мне придется вести разговоры в другом месте.
— Это намек на задержание?
— Не знаю, может быть, на открытку, — шутит собеседник и говорит, что после этого он перестал высказываться в соцсетях и удалил старые посты. — Хотел забыть и больше к этому не возвращаться. Работал, жил, но мысли и переживания, которые были в августе и потом, настолько въелись мне в подкорку, что до сих пор иногда всплывают и я все это переживаю.
— Как по-вашему, что в 2020-м произошло с медиками, что они больше не смогли молчать?
— То же, что и со всем обществом: люди устали от того, что ничего не меняется, — отвечает Рустам Айзатулин и переходит от общего к частному. — В Беларуси не так много медуниверситетов, поэтому многие медики знакомы. И, когда специалистов, которых мы знали как профессионалов, вдруг стали называть негодяями только за их политические взгляды, люди из медицинской сферы начали задаваться вопросами: «А почему это он негодяй?», «Кто это решил?» Все это еще больше объединило медиков и, видимо, разозлило тех, кто думал: сейчас мы их попинаем и все закончится. Не закончилось. Врачей не оставили в покое до сих пор. Возьмите хотя бы идею про 10-летнюю отработку после медуниверситета.
— Что вы думаете по этому поводу?
— Это бред и приведет к деградации профессии. Человек, которому десять лет нужно сидеть на одном месте, будет думать: зачем мне чему-то учиться, к чему-то стремиться, если 10 лет я все равно выше головы не прыгну.
— Какими теперь вам видятся медики?
— У меня дедушка хирург, поэтому с детства я представлял врачей героями. Когда меня вызвали в Минздрав за какие-то мои выступления, чиновники пытались донести мне эти же мысли, указывая на то, что доктора должны быть вне политики. Я слушал их и думал, как такое могут говорить люди, которые проявили столько цинизма и злости к своим же коллегам. Этот диссонанс тоже побуждал оставлять какие-то посты и комментарии, нужно же где-то выговариваться.
— А почему вы решили высказываться публично?
— Если не мы, то кто? Как тут по-другому ответить. А когда ты начинаешь делиться в соцсетях переживаниями, надеясь, что это получит положительную огласку, а все выливается в репрессии, ты пытаешься донести ту же мысль, но по-другому. И остановиться уже невозможно. Но, скажу честно, я не ожидал, что это приведет к увольнению.
— Ну и последнее, какие у вас планы на ближайшее время?
— Попытаться закрепиться в Киеве. Наверное, сейчас мнимые перспективы в Украине лучше, чем пустота и безнадега в Беларуси. Да и, вникая в какие-то медицинские моменты, я нарабатываю опыт, который потом пригодится дома.