В августе 2022 года певица Мерием Герасименко на уличном концерте возле известного в Минске бара «Банки-Бутылки» исполнила песню «Обійми» украинской группы «Океан Эльзы». Этот день стал переломным в жизни собственников заведения Андрея и Марии Жук. После критики пропагандистов Мерием Герасименко задержали. Затем за решетку попали и владельцы «Банок-Бутылок», а само заведение власти закрыли. Суд приговорил Жуков к «домашней химии», и они смогли покинуть Беларусь. Свое первое интервью в иммиграции они дали «Зеркалу». Мы поговорили о задержании, жизни в СИЗО, где Андрей за взятку сокамернику пытался организовать встречу с Марией, и реинкарнации бара в Варшаве.
Мария Жук, 34 года. Училась в Варшаве на политолога, после окончания университета вернулась в Минск, где познакомилась со своим будущим мужем Андреем. После свадьбы супруги начали работать вместе. В 2016 году открыли на улице Зыбицкой бар «Банки-Бутылки». Была задержана 15 сентября 2022 года. Суд признал ее виновной в активном участии в групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок, и приговорил к двум с половиной годам ограничения свободы без направления в исправительное учреждение («домашняя химия»). В декабре 2023-го вместе с двумя дочерьми и мужем их эвакуировали из Беларуси. Живет в Варшаве.
Андрей Жук, 43 года. По образованию переводчик английского и немецкого языков. С 1999 по 2010 год жил и работал в Ирландии. Затем вернулся в Минск и женился на Марии. Долгое время работал в разных ресторанных проектах («Поющие фонтаны», ресторан гостиницы «Пекин», «Мон кафе»). А в 2016 году вместе с супругой открыл бар «Банки-Бутылки». Был задержан 4 августа 2022 года, на следующий день после концерта Мерием Герасименко. Также получил два с половиной года «домашней химии» и был эвакуирован из Беларуси в декабре 2023-го. Живет в Варшаве.
«Приходят 20 человек и уводят мужа»
— Вспомните вечер 3 августа 2022 года, когда Мерием Герасименко выступила в вашем баре и спела песню группы «Океан Эльзы». Вы знали, что она будет петь именно ее, или для вас это стало сюрпризом?
Андрей: На тот момент никто не мог подумать, что песня, написанная на тот момент девять лет назад, которую все знают и поют, может стать таким триггером и перевернуть все с ног на голову. Плейлист никто не согласовывал, и мы полностью доверяли Мерием. До этого мы вместе с ней сделали три-четыре проекта, суперудачных. Это были вечеринки и уличный концерт, формат которого очень зашел публике. Мы хотели сделать что-то крутое для города. Второй уличный концерт Мерием, тот самый, зашел еще лучше.
Мария: Атмосфера была очень крутая, вечер был такой классный, никто не мог представить, что случится потом. Нас даже сейчас часто спрашивают друзья и знакомые, знали ли мы, что так будет. Я отвечаю: «А вы, я смотрю, все знали». Это такая штука, которую никто не мог предположить.
— Расскажите, как проходил тот вечер.
Андрей: Уличный концерт мы планировали за полгода до этой даты. К сожалению, это стечение обстоятельств — он должен был состояться 29 июля, но пошел дождь, а собрать людей в такую погоду нереально. И мы его сдвинули на 3 августа. А 1 августа вступил в силу новый закон о необходимости согласования мероприятий.
Мария: И наш концерт оказался несогласованным. Это было первое мероприятие, которое так нахально нарушало новый закон. Сработала вся совокупность факторов. Но все-таки мы же понимаем, что дело не в песне, не в концерте, не в Мерием, не в «Океане Эльзы». Дело совсем в других вещах, над которыми мы не властны. Никому, кроме специальных органов, нельзя управлять людскими массами.
Андрей: У нас ведь не было желания заработать на этом много денег. Это был уличный концерт — приходите, споем, потанцуем. Но в итоге выскочила вся эта история. Ну и плюс был еще небольшой триггер, про который мы потом узнали. Там через пару дней должен был быть какой-то провластный концерт, который, скорее всего, не собрал бы вообще никого.
Мария: Так он и случился.
Андрей: Он случился, но я его уже не видел. А тут перед ним просто за два или три дня поднялся такой резонанс.
— Мерием рассказывала о своем задержании. Интересно услышать, как это происходило вашими глазами.
Мария: Стандартная процедура: к вам домой приходят 20 человек и уводят вашего мужа.
Андрей: На следующий день после концерта, в обед, начал разрываться телефон. Звонили друзья из Литвы и Польши. А мы тогда толком не понимали, о чем идет речь.
Нам переслали пост Азаренка (на следующий день после концерта Мерием Герасименко в «Банках-Бутылках» пропагандист Азаренок в своем телеграм-канале потребовал впредь запретить подобные мероприятия в центре Минска. — Прим. ред.). Маша говорит: «Ты должен собираться и уезжать». Я стал бегать по квартире туда-сюда: «Как собираться, куда уезжать?» Потом в какой-то момент начал понимать, что, наверное, да, надо уезжать.
Вышел на балкон позвонить маме и увидел, что наш дом уже окружили. Попытался попасть к соседям, но у них никого не было. Ну и все. В соседнем с нашим доме находится Следственный комитет, поэтому им было недалеко.
Начали ломиться в дверь. Дети с тещей спрятались в комнате. Маша плакала, просила не открывать. Но пришлось открыть. Это все продолжалось около минуты.
Меня брали без жести — надели наручники, как был в шортах, майке и сланцах, так и увели в микроавтобус, а затем увезли в РУВД. Сейчас я понимаю, что мог бы догадаться об угрозе заранее, потому что определенные сигналы были. Мне звонили из организации, у которой мы арендовали помещение бара, просили приехать на Зыбицкую, что-то подписать. Я говорил, что занят, отправил к ним менеджера. По камерам наблюдения из бара я видел, что туда уже пришли пожарные, санстанция, маски-шоу.
«Сотрудники МЧС приехали на Окрестина, привезли протоколы»
— Что интересовало следователей на допросах?
Андрей: Показывали мне какую-то чушь, не смогли сделать даже нормальный фотомонтаж. Например, в нашем баре шоты всегда продавались по четыре штуки. С первого дня работы такой была политика компании: мы не продавали шоты по одному или по два, только по четыре, восемь и так далее. Но мне показывали картинку, на которой было написано: «Купи один шот за пять рублей и помоги Вооруженным силам Украины». А еще они искали каких-то людей, показывали мне фотографии. Я был в панике.
Приехало все начальство: администрация Центрального района Минска, их начальники, из милиции. И причем я ведь почти всех их знал — мы взаимодействовали на протяжении двух-трех лет. К нам иногда приезжали оперативные сотрудники, смотрели записи камер для расследования драк, краж.
К тому же до 2020 года раз в месяц проходили небольшие конференции, в которых участвовали представители нашего арендатора, милиции, МЧС и баров, расположенных на Зыбицкой. На этих встречах пытались договариваться, как нам обезопасить людей, убрать ту публику, которая создает проблемы для этой улицы (и диалог шел). И все эти оперативные сотрудники знали меня. Но, к сожалению, им пришлось допрашивать, и они сами в шоке были, не понимали, что вообще происходит.
Сотрудники МЧС приехали на Окрестина, привезли мне протоколы на штраф. Местные охранники были в шоке: на второй или третий день вывели меня из камеры, чтобы я подписал протоколы от МЧС. Привез их молодой сотрудник, который был очень удивлен, увидев меня.
Сотрудники милиции, которые в этом участвовали, не понимали, что же такое страшное произошло, что нас вот так вот разваливают — задержали, дали огромное количество штрафов. Что случилось, не поняли даже они.
— Как они себя вели?
Андрей: Абсолютно корректно. Я провел 53 дня на Окрестина и видел, как «принимают» айтишников, других людей — очень по-разному. Конкретно ко мне и тем более к Маше отношение было адекватное.
Наверное, потому, что был большой публичный резонанс и они боялись. Конечно, на меня составили протокол за сопротивление, а нагрудные видеорегистраторы милиционеров как раз в этот момент не работали. Но в целом от задержания и до камеры к нам относились адекватно.
Мария: Что происходит в камере, все знают. Ничего хорошего.
— Вас били?
Андрей: Нет.
Мария: Нет.
Андрей: Дело не в том, били или нет. Представьте: 20 здоровых мужиков в камере площадью меньше кухни стандартной панельной квартиры.
Утром проверка. Силовики залетают и забирают единственную пустую пластиковую бутылку, из которой мы мылись, всю туалетную бумагу, мыло. И мы полтора суток сидим без этого, все потеют, невозможно помыться, сходить в туалет.
Я сейчас иногда вспоминаю те события и не представляю, как это можно было пройти. Потому что после ареста на Окрестина был изолятор временного содержания. Мне казалось, что я уже видел все, но когда меня перевели в ИВС, то там в камере на пять квадратных метров нас было 12 человек. Мы девять суток там прожили.
Мария: И голый пол.
Андрей: Машу задерживали 15 сентября. То есть я полтора месяца был в одних и тех же шортах, майке и сланцах. Новые арестованные уже заходили в нашу камеру в гольфах, джинсах, кожаных куртках, осенней обуви.
Когда меня перевели в ИВС, то там увидел голый бетон, 12 человек в камере, которые стояли с голыми торсами. Я сразу подумал, что, наверное, камера широкая, раз так много людей. Но оказалось, это почти карцер.
Мы с сокамерниками измерили на глаз, ориентируясь на размер плитки. Ширина этого карцера была 1,70 метра, длина — 3 метра, общая площадь — 5,1 метра. И в нем сидело 12 человек. Там даже, простите, покакать сходить — это квест. Поспать — тоже квест.
«Маша с детьми не уехали, бара больше нет»
— Маша, после задержания Андрея до вашего было больше месяца. Почему вы не уехали?
Мария: Потому что я понимала, что мой отъезд сделает хуже для моего мужа. Я абсолютно сознательно оставалась. Конечно же, надеялась, что вот, ему дали 15 суток, потом еще 15, но он же выйдет, придет домой, мы же хорошие люди, ничего не сделали. Была такая надежда.
А затем я поговорила с людьми, половина из них настоятельно советовали скорее хватать детей и уезжать. У меня даже был открыт шенген, я могла уехать, но не уехала. Чтобы не ставить под удар Андрея. Потому что понимала: если уеду, тогда он домой точно не вернется.
— Не жалеете о таком решении?
Мария: Нет. Как я могу жалеть, если сейчас мы здесь? Все живы и здоровы, все в Варшаве. Мы вместе с детьми, строим жизнь, новый проект. О чем можно жалеть? Складывается так, как складывается. Ты в своей жизни всегда что-то переживаешь, тебя это чему-то учит.
Андрей: Я расскажу маленькую историю по этому поводу. С Окрестина людей иногда выпускают. Но никто никогда не знает: уходят ли они домой, либо на них составляют новый протокол и опять судят. Сложно предугадать алгоритм, но люди все равно из камеры выходят, и пытаешься с ними передать либо записку, либо номер телефона родных, чтобы им позвонили и передали весточку.
Со мной сидел парень, он мне оставил байку, когда выходил, а я ему дал номер Маши. Надеялся, что выйдет и позвонит ей. Интересовали два вопроса: уехала ли она с детьми и что с баром? Мы придумали тайный алгоритм: мне должны были передать со свободы передачку, и по ее содержанию я бы догадался об ответах на мои вопросы.
Вскоре меня перевели в другую камеру. Там сокамерники наконец угостили сигаретой (я заядлый курильщик). И вот сижу я, курю, открывается дверь, заходит этот парень и со старта сразу говорит: «Маша с детьми не уехали, бара больше нет». Я спал тогда на полу всю ночь. Снились кошмары, потому что главной моей мечтой в те дни было, чтобы они уехали.
Мария: К сожалению, я сознательно не убежала.
Андрей: Если бы они уехали, то я бы поехал в лагерь. Это однозначно. Со мной в камере на Володарке сидел парень с очень похожим на наш случаем. Только у нас было два эпизода, у него один — фотография с протестов. Его жена была на подписке о невыезде и в суд не явилась.
Ему дали полтора года колонии. Поэтому если бы Маша с детьми уехали, то вряд ли бы мы сейчас были здесь. Да, пришлось пройти через этот ужас. Но дело больше не в нас, в наших малышах. Вот кому пришлось тяжело.
— Как они все это перенесли?
Мария: Они, конечно, старались быть сильными. За ними присматривали наши мамы, заботились наши друзья. Естественно, расхлебывать последствия нашего полугодового отсутствия мы будем еще не один год. Конечно, детям было тяжело, им тяжело и сейчас. Мы пытаемся заменить плохие воспоминания хорошими, но иногда они что-то рассказывают, и у них проскакивает фраза «Когда вас не было». Это режет без ножа.
Андрей: Они до сих пор очень сильно пугаются микроавтобусов. Когда мы оставались в Минске под «домашней химией» и были ограничены в передвижении, каждый раз, выходя на игровую площадку, они видели эти «бусы». Потому что, как я уже говорил, у нашего дома находится Следственный комитет. Даже я еще не успевал их заметить, а малыши кричали: «Папа, папа, микроавтобус!» Совсем недавно уже здесь, в Варшаве, мы шли на детскую площадку, и старшая дочка Юна увидела микроавтобус на беларусских номерах. Она сильно испугалась, пришлось ее успокаивать.
Мария: Зато они сейчас потихонечку приходят в себя и задают прекрасные вопросы: «Скажите, пожалуйста, дорогие родители, а почему мы не уехали раньше?». Мы молча смотрим на них, но иногда начинаем этот вопрос задавать сами себе.
Андрей: Пока нас не было, нашим родителям нужно было возить передачи, заниматься адвокатами, письма писать. И дети за шесть месяцев сделали очень большой скачок в развитии. Им пришлось повзрослеть.
«Обещали организовать встречу с Машей в СИЗО за часы и шоколадки»
— У вас получалось каким-то образом поддерживать связь друг с другом, когда вы были в СИЗО?
Мария: Да, но не до конца нахождения там. Сначала каким-то чудесным образом удавалось общаться через письма, но потом это закончилось. Дело в том, что СИЗО буквально переполнено, людей очень много, и за счет этого сложно было отследить, кто кому пишет. Естественно, письма доходили с сумасшедшими задержками. Но мы пытались.
Андрей: Кажется, это было на третий месяц нахождения в СИЗО. Я отправил письмо с открыткой, которую сам нарисовал, но конверт мне вернулся. Не понял почему. Показал адвокату, более опытным сокамерникам, но и они не поняли. Попытался отправить еще несколько раз, пока после какой-то из попыток оно не вернулось со вложением «Переписка между заключенными запрещена».
Мария: То есть в какой-то момент они эту схему все-таки узнали. Но мы очень старались.
Андрей: Однажды я даже пытался организовать в СИЗО нашу с Машей встречу.
Мария: Это очередной показатель, насколько Андрей наивный человек, его развели как маленького. Ему пообещали, что можно организовать встречу со мной на 15 минут, чтобы все узнать и обсудить. Но для этого нужно предоставить некоторые материальные блага, передать их с воли.
— От кого вы получили такое предложение?
Андрей: Это был один из заключенных, якобы сотрудничающий с администрацией. Как оказалось, очень-очень скользкий человек. Он потом уехал в колонию. Этот стукач как-то мне сказал, что может организовать встречу с Машей в бане. И дал список того, что ему за это нужно. Конечно, в итоге встречи не было, но я очень переживал. Нам нужно было увидеться, чтобы какие-то нюансы обговорить.
— Во сколько обошлись его услуги?
Андрей: Примерно в тысячу рублей. Часы за 250 долларов, три блока сигарет, еще какие-то шоколадки.
— И он просто не сдержал слова?
Андрей: Он и не собирался, просто воспользовался моей эмоциональностью. Он видел, что я лазил на третий этаж шконок, где мог поплакать, как любой нормальный и адекватный человек. Когда люди это видят, начинают этим пользоваться.
Чувак понял, что у меня есть жена, есть ниточки, за которые можно дергать. И он предложил организовать встречу. Часы в СИЗО можно передать, разрешена одна пара. У меня их не было, я не пользуюсь. Мне передали часы, сигареты, что-то я купил в ларьке. Тысяча рублей, бог с ними.
«Говорили, что мы тот концерт организовали специально, чтобы потом уехать и всех подставить»
— Хороших людей встречали в СИЗО?
Андрей: Очень-очень много. Но, наверное, лучше об этом не говорить.
Мария: Там остается очень много потрясающих, совершенно невероятных людей. Однажды, когда это закончится, мы все расскажем. Но пока они в заложниках.
— Много ли вы потеряли друзей из-за того, что с вами произошло?
Андрей: Предательство со стороны моих друзей и круга составило 95%. Люди просто отвернулись. Это люди, с которыми я дружил 20 лет, с некоторыми 15, с кем-то 10.
Я бы хотел рассказать об этом, чтобы закрыть гештальт. Это важно для меня. История, которая разбила всю мою душу, мое сердце. Люди отвернулись. После выхода я узнал, за что, как они думали, нас судили. Очень много ходило сплетен.
Мария: А мы политические заключенные на самом деле. Такие же, как и тысячи других. Но сплетни были ужасные.
Андрей: Говорили, что мы тот концерт организовали специально, чтобы потом уехать и всех подставить. Так вот, если эти ребята будут читать наше интервью, судили нас за эту фотографию. Это наша основная статья.
Мария: Это было единственным доказательством того, какие страшные мы преступники, которых полгода нужно продержать в СИЗО.
Андрей: Было и второе доказательство. Снова фотография, на ней мы без флага, но тоже целуемся на парковке у здания телевидения на улице Макаенка. То, как люди поступили, — это для меня предательство. Моя вера в людей, любовь к ним были просто разломаны.
Сейчас потихоньку я возвращаюсь в нормальность. Сделал выводы, вынес урок. Мы сделали работу над ошибками, но мне будет сложно подпускать людей близко к себе. У нас было огромное количество друзей. Сейчас я могу их пересчитать на пальцах одной руки. Это мои друзья, моя семья.
«Ну, б***ь, за что? Это же мама, женщина, у нее малыши»
— Как проходил суд над вами?
Мария: С судом нам очень повезло. И чтобы людям, которые там находятся, везло дальше, мы не будем рассказывать подробности. Я очень надеюсь, что тем, кто сейчас проходит через этот ужас, тоже повезет, как и нам, что они окажутся дома и обнимут своих детей. Эта информация нам не принадлежит, ее нужно оставить в надежде на то, что это поможет другим.
Андрей: Но можем рассказать, что нас судили вместе, у нас было общее дело, общая клетка в суде, одинаковый приговор — по два с половиной года «домашней химии».
— Что чувствует муж, когда видит свою жену в клетке, да еще и рядом?
Андрей: Это сложно. Я очень плохо спал в СИЗО, потому что в голове постоянно крутилась мысль: «Что будет, если на суде меня выпустят, а Машу нет? Что сказать детям?» Страшно было только за это. Я был бы готов прийти и сказать: «Ребята, сажайте только меня, а ее отпустите. Ну, б***ь, за что? Это же мама, женщина, у нее малыши». Слава богу, что прокурор запросил нам «домашнюю химию».
Мария: «Домашнюю химию» нам и дали. И это, конечно, безумное облегчение, когда ты понимаешь, что уже через два часа ты наконец-то обнимешь детей.
— Как проходила ваша жизнь от дня освобождения до эвакуации из Беларуси?
Мария: Ты продолжаешь сталкиваться с системой. Все время кажется, что все не закончилось, что могут прийти опять. Постоянно находишься под угрозой. «Домашняя химия» работает так: если ты нарушаешь предписанные правила, то за определенное количество нарушений отправляешься в колонию. Это такой замкнутый мир. Ты не успокаиваешься, не можешь расслабиться. Не отдыхаешь, не можешь, черт побери, спать спокойно, потому что к тебе могут прийти в два часа ночи, позвонить в дверь, а ты должен открыть домофон, предъявить свое лицо и паспорт. Это большой стресс.
Андрей: Они не приходят днем или утром, только ночью. Ты должен вскочить, успеть открыть домофон, показать паспорт, быть при этом трезвым (это обязательное условие).
Мария: Они начинают задавать какие-то вопросы. Ты стоишь как дурак с этим паспортом, в пижаме с медведями. А в голове мысль: «А вам, ребята, вообще нормально смотреть на это? Перед вами стоят сонные муж с женой, что вы хотите?» Ты в постоянном страхе, напряжении. Поэтому и приходишь к решению уехать. Потому что не дают работать и жить. И ты решаешь, что надо что-то менять.
«Немножко успокоительного, немножко игристого — и так каждые два часа»
— Как проходила ваша эвакуация из Беларуси?
Мария: Опять-таки, эта информация тоже нам не принадлежит. Я надеюсь, что люди продолжат выезжать, чтобы быть в безопасности. Мы не знаем, какими способами это происходит сейчас. Поэтому не можем ничего сказать.
Андрей: Единственное, что можно сказать, что, так как мы с детьми, искали самые безопасные варианты.
Мария: Конечно, все это сопровождалось нервами, напряжением. Если бы мы уезжали сами, то непременно бы поделились этой историей. Но нам помогали, и я надеюсь, что эта помощь продолжит оказываться, потому что она нужна еще очень многим людям.
Андрей: Еще можно рассказать, что успокоительное и игристое вино сопровождали нас на протяжении всего маршрута.
Мария: Немножко успокоительного, немножко игристого — и так каждые два часа.
Андрей: Это помогает на час, потом таблетка отпускает, и надо идти кормить детей, как-то пытаться заставить себя поесть.
Мария: Выглядели мы плохо, когда приехали в Варшаву.
Андрей: Очень большой страх был в голове от мысли, что будет с малышами, если что-то случится с нами? Я боялся, что если вдруг нас заберут во второй раз, то что вообще будет с психикой детей?
— Что вы почувствовали, когда наконец оказались в безопасности?
Андрей: Мы приехали в Варшаву на Рождество. Все было закрыто. Жить негде. Нет ключа от квартиры, в которой, как нам сказали, мы можем остановиться на пару дней. Сим-карты нет.
Мария: Но было ощущение эйфории. Это сейчас странно вспоминать: нас четверо, у нас четыре рюкзака. И все закрыто. Невозможно купить сим-карту, деньги поменять. Мы стоим возле закрытой двери. Но потом мы нашли открытый продуктовый магазин, продавец раздал нам интернет, мы написали, что находимся в Варшаве, и на такси нам прислали ключ от квартиры.
— Вы сразу же начали думать о том, чтобы открыть «Банки-Бутылки» в Варшаве?
Андрей: Мы начали думать об этом еще в Беларуси. Ехали сюда с четким намерением: в Варшаве должны быть «Банки-Бутылки». Мы еще в Минске понимали, что переоткрыть бар нам больше никто никогда не даст. Решение было принято еще там.
Мария: «Банки-Бутылки» мы привезли с собой. Мы давно задумывались о том, чтобы открыть бар в Варшаве. Перед задержанием приезжали сюда, знакомились с городом. Конечно же, тогда мы питали радужные надежды о том, что у нас будет бар в Минске, бар в Варшаве, а мы будем такими классными ребятами. Но жизнь немножко все иначе решила.
Андрей: И это хорошо. Хорошо, что у нас больше в Минске ничего нет. Только мамы, бабушки. Слава тебе, господи. Честно, я по-хорошему офигел от того, как круто работает здесь экономика, насколько платежеспособны здесь люди.
«Щавелевые шоты — наш монопродукт, с которым мы будем всю жизнь идти нога в ногу»
— Концепция варшавских «Банок-Бутылок» будет такая же, как в Минске? И очень важный вопрос: будут ли здесь ваши знаменитые щавелевые шоты?
Андрей: Однозначно. Без них мы никуда. Это наш монопродукт, с которым мы будем всю жизнь идти нога в ногу. Я рассказывал сотрудникам варшавской санстанции, зачем нам нужен щавель. Они очень удивились, думали, что из щавеля можно только суп готовить. Также останется название, но мы переходим на английский язык. Теперь бар будет называться Buns&Bottles.
Мария: Когда восемь лет назад мы открывались на улице Зыбицкой, мы были молоды, как и барная индустрия Минска. Все делалось на каком-то сумасшедшем кураже, когда пилось до семи утра. Но прошло восемь лет, мы выросли, выросла концепция, наше отношение к работе, выросла индустрия, и мы находимся в другом городе. Адаптируемся под географическую локацию, под то, чего, как мы надеемся, захочет наш гость.
— Вы достаточно самоуверенно это говорите. А у вас есть план Б на случай, если что-то не получится?
Мария: Нет, у нас не может быть никакого плана Б, потому что наше дело не может не пойти. Мы достаточно уверенно говорим, потому что не одно десятилетие аккумулировали опыт и знания.
Андрей: У нас на двоих 40 лет опыта в общепите. У семьи Маши было четыре ресторана. Я отработал десять лет в Европе, вернулся в Беларусь, построил несколько успешных проектов: «Поющие фонтаны», ресторан гостиницы «Пекин», «Мон кафе». Потом мы открыли «Банки-Бутылки». Мы в принципе понимаем, что нужно и как нужно.
— У вас не было обиды на Мерием за то, что бар закрылся как будто бы из-за нее? Не спой она ту песню по-украински, и все было бы иначе.
Мария: Ни в коем случае. У нас нет никакой обиды на Мерием. Бар закрылся не из-за нее, а из-за того, что кого-то триггернуло. Мерием в этом совершенно не виновата, «Океан Эльзы» в этом не виноваты, мы в этом не виноваты. Вина лежит исключительно на тех, кто принял решение уничтожить замечательное заведение.
Андрей: Тот концерт Мерием — это было лучшее, что мы сделали для города Минска. У меня мурашки по коже каждый раз, когда я смотрю видео. Это 15-секундное видео с дрона — все, что у нас осталось в память о нем.
— На открытии варшавских «Банок-Бутылок» выступит Мерием?
Мария: Да, обязательно. Откроем секрет. Мерием является соучредителем нашего варшавского бара. То, что произошло, очень нас сплотило. А насчет обиды. Нет никакой обиды. Какая может быть обида, если новый проект мы делаем вместе? Мерием — наш соучредитель, и она непременно будет выступать на открытии.
— Когда?
Андрей: 21 или 22 июня. Санстанцию мы уже прошли, осталось получить лицензию. Но в Польше этот вопрос решается очень быстро.
«Зеркало» регулярно публикует интервью с заметными беларусами и беларусками. Наша цель — показать живых людей со своей историей и позицией.
Если вы считаете важным сохранение профессиональной и качественной журналистики для беларусов и о Беларуси — станьте патроном нашего проекта. Пожертвовать любую сумму можно быстро и безопасно через сервис Donorbox.
Всё о безопасности и ответы на другие вопросы вы можете узнать по ссылке.
