Беларусский общественный активист, открытый представитель сообщества ЛГБТК+, который долгое время прожил в Украине, Валентин Тишко был вынужден уехать оттуда в Германию. Проблема, актуальная для многих беларусов: заканчивается паспорт, а легализоваться в Украине невозможно. «Позірк» поговорил с активистом о том, как его приняла новая страна, и о перспективах легализации там.
«Думал, что уезжаю месяца на два-три-четыре»
— Как ты попал в политику в Беларуси, и что заставило уехать?
— Началось все с 2019 года с парламентской кампании, когда я баллотировался кандидатом в депутаты. На тот момент казалось, что все нормально. Но были тревожные звоночки: арест Витольда Ашурка, задержания активистов и журналистов, особенно «Рэгіянальнай газеты» из моего города Молодечно. В какой-то момент я решил, что надо пытаться бежать.
Тогда я и многие думали, что уезжаем ненадолго. Я выехал 6 января 2021 года во Львов. Думал, что месяца на два-три-четыре. А находился там до 2024 года.
За это время была история с принудительным выездом в третью страну — Польшу, но впоследствии смог вернуться в Украину.
— Что это за история?
— Дело в том, что я подавался на беженство в Украине. Это было 30 декабря 2021 года. Процедура начала запускаться. Служба безопасности Украины приходила, был один разговор. А 24 февраля 2022-го началась война, и мое дело либо потеряли, либо на него «забили». Вполне возможно, что «забили» из-за «политических» вопросов, так как я гражданин Беларуси — страны, откуда шли [российские] войска.
Эта история продолжалась до 2023 года. И вдруг сюрприз: меня разбудили в восемь утра, увезли в миграционный отдел, там продержали до 13.00, затем посадили в машину, вывезли на польскую границу. Поместили в автобус без паспорта, документ был у водителя. Так я оказался в Польше.
Но оттуда успешно удалось вернуться в Украину через две недели. В результате я получил не статус беженца, а временный вид на жительство. Некоторое время так и жил, но паспорт заканчивается. Это боль и грусть многих беларусов.
Украина так на сегодняшний день никакого решения не приняла, что делать в такой ситуации. Поэтому было принято решение ехать дальше. Дальше оказалась Германия.
— Но, если удалось вернуться в Украину, может, был шанс обратиться к этим контактам ради дальнейшей легализации там?
— Не все так однозначно, как говорят русские. Я не люблю списывать глюки, которые есть в Украине, на «у них же идет война». Война идет, однако нельзя все списывать на это. Или так совпало, или была «многоходовочка», но менялось руководство, менялись люди на должностях, третьи уже не знали кейса.
Плюс на местах трудно что-то решать, если официальный Киев не принял политическое решение. Я знаю, что во Львове остаются беларусы, у которых та же проблема с паспортами. И сейчас люди попадают в ловушку. Ловушку для беларуса. Даже если запросить беженство, это долгая, сложная процедура, тем более в стране, где идет война.
И люди не могут выехать, так как не имеют паспорта, и визу уже не получишь, и в Украине может быть так, что сегодня нормально, а через две недели может быть опасно беларусам.
«Немцы устали от беженцев»
— Как развивалась ситуация в Германии?
— Прибыл я 10 февраля 2024 года в распределительный лагерь. Это на западе страны. Там принимают твое заявление на получение защиты. Я не запрашивал процедуру беженства, так как дело очень медленное, а говорил о т. н. 24-м параграфе [закона о пребывании] — это временная защита для граждан Украины и других граждан, которые на момент войны находились на украинской территории.
В распределительном лагере я провел три часа, оттуда нас перевезли в другой, в городе Дорстен. Там я пробыл чуть больше двух недель. Оттуда нас развезли по всей федеральной земле Северный Рейн — Вестфалия. Мне достался город с красивым названием Нойнкирхен-Зельшайд — город девяти церквей. Здесь я и нахожусь с 28 февраля.
Тех, кто ехал в первых партиях, в самом начале войны, принимали гораздо лучше. Тогда были волонтеры, много людей, которые говорили по-русски, могли переводить с немецкого. Рядовой немец может знать английский, он поможет, а с госслужащими трудно, они отказываются говорить по-английски. Хотят, чтобы пришел с переводчиком. Немцы устали от беженцев, и волонтеров с каждым днем все меньше и меньше.
— Какие там условия? Как вообще относятся к беларусам?
— О беларусах вообще есть особый пункт. Немецкий бюрократизм работает таким образом, что о моем распределении сюда система знала на две недели раньше, чем я. Cоциальный работник в разговоре с другими беженцами сказал, что к ним скоро привезут беларуса.
Когда я приехал, они не признали беларуса, решили, что я украинец. Сначала нормально разговаривали, потом говорят: «Так нам же беларуса обещали. А где тот беларус?» — «Ну, я беларус», — отвечаю.
Была непродолжительное время некоторая напряженность в отношениях, ведь все-таки людям, которые убегали из Восточной Украины, где просто не осталось камня на камне, говорят: «Мы вам беларуса привезем, гражданина той страны, из которой к вам ракеты запускали».
Я попытался выяснить у работника, зачем он рассказал. А он говорит: «А что тут такого?» Я объяснил, что это потенциальный конфликт по политическим причинам. Тот удивился: «Правда? Я даже об этом не подумал».
Это не свидетельствует о какой-то неосмотрительности, неблагоразумии, это больше говорит о том, что на сегодняшний момент в этом конкретном городе отсутствует индивидуальный подход к кейсам.
Со временем у меня стало все нормально. Весь лагерь знает, что я гражданин Беларуси. Те, кому это было интереснее, знают, чем я занимался в Украине, где волонтерил, с кем сотрудничал. Никаких политических вопросов ко мне нет.
В моем лагере я единственный беларус. Однажды решили пошутить, говорят: «Беги быстрее, мы беларуса нашли!» Прибегаю, а там сидит очень темнокожий парень.
— Сколько люди находятся в этом лагере? Их никуда не переводят?
— Этот лагерь считается общежитием. Хотя по факту — это лагерь. У меня как человека с некоторым правозащитным бэкграундом небольшой диссонанс. Власти, принимающие беженцев, должны приложить максимум усилий, чтобы в таких условиях они жили как можно меньше времени. Я в лагере почти полгода. А есть люди, которые живут год и более. Знаю примеры из других немецких земель, где ситуация лучше нашей, но есть и такие, где еще хуже.
Условия у нас следующие: это бывший какой-то завод, мы находимся в его бывшей столовой. У нас даже в прописке написано: «Столовая, комната № 1». Но комнатой это назвать трудно, так как это просто металлические ограждения, из них сделан закуток (три ограждения и стена). Эти ограждения обтянуты какой-то тканью. В целом это все похоже на шалашик, который мы в детстве строили из стульев и одеял.
Таких комнат здесь тринадцать. В этом блоке на сегодня живут 13 человек, а на заводе — около 150. Есть другой блок, там классические комнаты, но в тех комнатах от четырех до шести человек.
Туда стараются заселять людей семейных либо с детьми. Но так работает не всегда. В этих «кибитках», как моя, живет семья ромов из Украины: женщина и четверо детей — они здесь почти год, комнаты освобождаются, но их не переводят.
На этой же территории есть т. н. модульные здания, типа вагончиков, только современных. В них живут те, кто запросил беженство. Есть около 30 пустых комнат. На наши вопросы, почему нас туда не переселяют, отвечают: «Это не для вас». Получается, что все равны, но некоторые равнее.
«Есть много стереотипов, что геев здесь носят на руках»
— Ты в Беларуси был открытым геем. Возникают ли сложности с этим в Германии?
— Есть много стереотипов о Германии, что геев здесь носят на руках. Если ты приехал и сказал, что ты такой, то тебе якобы сразу квартиру, машину, мужа либо жену зависимо от твоих предпочтений. Но это стереотип. На самом деле немцам просто все равно. Немцы — люди инструкций и протоколов, а по ним ты беженец и всё.
С одной стороны, это хорошо, нет разделения на хороших и плохих. А с другой стороны, нет индивидуального подхода. Те, кто приехал по украинскому параграфу, — это постсоветское пространство, у них немножко другое отношение к вопросу, чем у рядового немца. Немцы могут и не поддерживать идею равенства, но не позволят себе какую-то негативную реакцию. А от наших получить легко.
Я не хочу сказать, что мне плохо. Спасибо, Германия, что есть крыша над головой, мягкая кровать, бомбы на голову не летят. Но если представителя ЛГБТ, который у себя на родине и в Украине этого не скрывал, заселяют в комнату с людьми, которые потенциально к этому относятся негативно, это создает определенные трудности в повседневной жизни.
Обо мне знают буквально два человека, ведь, к сожалению, если открыться, это создаст опасность. Так как нет интимности — личного пространства. Я не просто слышу, что сосед говорит, — слышу из первой комнаты, о чем говорят в седьмой. Здесь все слышно, все видно, мы все как герои реалити-шоу, что-то спрятать очень трудно. В лагере все равны в самом плохом смысле этого слова.
С нами в этом лагере, в т. н. арабской его части, жил транс-человек, совершивший транс-переход. Очень давно его не слышно, не видно, но я еще застал, когда он ходил, его постоянно буллили. Он иногда вызывал полицию. Или его буллили, и он защищался, тогда вызывали полицию на него.
Я понимаю, что он араб, поэтому живет в условной арабской части. Но учитывая, что это транс-человек, его нельзя туда селить. Это не то что потенциальный конфликт, это без пяти секунд конфликт.
В первое время я пытался в разговорах заступаться, ведь даже наши, назовем их славянскими женщинами, независимо от возраста, говорили: «Ой, смотрите, оно пошло», «Жалко родителей», «Ни баба, ни мужик». Я пытался объяснять, что это, почему здесь нет ничего удивительного, но затем, слушая ежедневно, что говорят об этом человеке, понял: лучше прикрыть рот, иначе мне придется искать пятый угол в комнате.
Бывали и немного более мелкие сложности. Поскольку я открытый представитель ЛГБТ, о чем также написано во всех документах, которые я подавал, логично и для меня, и для выходцев с постсоветской территории, что вряд ли есть смысл отправлять меня за юридической помощью в мусульманский центр. Однако меня социальный работник, курирующий украинских беженцев, пытался именно туда и направить.
Я начал объяснять, почему это может быть потенциальной проблемой, но он так и не понял. Я знаю, что в Германии межрелигиозные проблемы не так остро стоят, их не так много, как в Беларуси. И я сам с радостью приму помощь и от мусульманской общины города, но боюсь, что это может там быть немножко шоком, если узнают, кто к ним пришел.
«Попросили узнать, не даст ли Украина мне паспорт»
— Что теперь происходит с легализацией?
— Германия — страна бюрократии. Это знают все, кто любит анекдоты, очень много об этом анекдотов. Я очень люблю бюрократию, когда она нормально работает. Не как в Беларуси. Правильная бюрократия работает на стабильность и порядок. Есть бумажка, есть закон — все работает.
Но в моем случае почему-то система дала сбой. И тут иногда доходит до какого-то абсурда. Основные проблемы начались с того, что срок действия моего паспорта истекает уже в следующем месяце. Социальный работник рекомендовал вернуться в Беларусь, чтобы сделать новый документ, мол, вернетесь потом к нам и все будет у вас хорошо.
Я объясняю, что это невозможно, что я активист, определенные службы шлют мне эсэмэски на иностранные номера с предложениями. Они делают сочувствующий вид и говорят: «Тогда придумайте что-то другое». Последнее, что мне порекомендовали: «Вы же приехали из Украины, попробуйте обратиться в украинское посольство, чтобы оно вам сделало паспорт».
На мой вопрос, как они это себе представляют, что я, гражданин Беларуси, буду просить у Украины паспорт, ответить не смогли, но спросили: «А разве так нельзя?»
Хотя я не думаю, что с немецкой бюрократией набрали некомпетентных людей. Здесь все очень строго, и, если нет соответствующего образования, на должность просто так не попадешь.
Маленький пример. Если здесь у тебя есть ненужная крупногабаритная вещь, ты не можешь выбросить ее в контейнер. Нужно вызвать специальную службу и заплатить. А чтобы это не делать, есть лайфхак немецкий: можно выставить вещь на улицу возле своего дома, повесить бумажку «Бесплатно», и любой может ее забрать.
Так вот есть правило, что на улице такие вещи могут стоять не более пяти часов в день. В законе не прописано наказание на случай, если простоит больше, но немец идет забирать. «Почему?» — «Ведь пять часов прошло». — «А что будет? Нет же наказания, оставь на большее время». У немца квадратные глаза: «Так нельзя. Я не буду нарушать, потому что так нельзя».
Это снова говорит о том, что сотрудники госорганов не рассматривают индивидуально каждый кейс. У них есть по инструкции — отправить в посольство, они и отправляют. Моя страна Беларусь — езжайте в Беларусь. Не получилось по украинскому параграфу — езжайте в Украину.
В итоге меня любезно попросили в присутствии соцработника позвонить в украинское посольство и спросить, не даст ли Украина мне паспорт. Наш разговор слушали и социальный работник, и переводчик.
Я начал: «Здравствуйте, я такой-то, гражданин Беларуси, в Украине находился тогда-то, имею документ ВНЖ в Украине. Сейчас нахожусь в Германии, на приеме у госслужащего такого-то. Он мне не верит, что вы мне не выдадите паспорт новый, поэтому слушает разговор. Прошу пояснить, что это невозможно. Еще раз извиняюсь».
Дипломат сказал: «Я вас понял. Официально от имени посольства заявляю, что получить вы у нас ничего не можете, вы даже не можете записаться к нам на прием. Поскольку вы не наш гражданин, мы с вами не уполномочены разговаривать. Мы друг для друга чужие люди».
Я сказал: «Спасибо большое, еще раз извините за такие вопросы». Дипломат ответил: «Ничего страшного. Будет что рассказать коллегам».
Еще одна причина — недорешенность украинского вопроса с беженством. Я представил все документы, которые у меня есть, включая справку Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев, что я обращался за статусом. Представить ее было нужно, чтобы доказать, что я был в Украине во время войны.
Из-за этого документа у немцев возникает вопрос: «Вы обращались за статусом беженца в Украине, вам его дали?» — «Нет, не дали». — «Дайте официальный ответ, почему отказали». — «Мне не отказали. Мне не дали ответ». — «Если не отказали, то покажите женевский паспорт». — «Мне и его не дали». — «Подождите, так что вам сказали?»
И очень трудно объяснить немцу, что произошло в Украине. Вы не сказали «да», вы не сказали «нет», месье. Немцы не понимают, почему процедура не сработала.
В итоге у меня долгое время был так называемый дульдунг — отсрочка депортации. Он позволял мне находиться в Германии, проживать на территории лагеря. Нельзя учиться, проходить интеграционные курсы, нельзя работать. Причины только две: заканчивающийся паспорт и Украина, которая не сказала ни «да», ни «нет» по вопросу беженства.
Теперь я имею ответ из миграционной службы. Там сказано: проблема в том, что я не получил статус беженца в Украине. И немного смущает формулировка: «Ваш украинский временный вид на жительство больше не является причиной для того, чтобы считать вас военным беженцем». Но предлагают подаваться на беженство. Что делать с этим, я пока не решил, но уже обратился к правозащитникам, будем разбираться вместе.
— Скучаешь по Беларуси? Или только по Украине?
— Скучаю. По Украине, если бы можно было, то я бы с радостью остался или бросил все и вернулся. Насчет Беларуси. Тоже скучаю. Как говорят, «нам снятся сны о Беларуси». Но туда пока что дорога закрыта.
Психологи в ситуации стрессов всегда советуют мелкомоторные занятия. Мне подходит вышивать. Из Украины нельзя было отправить посылку маме, а теперь надеюсь, что удастся вышить полотенце и отправить ей.
Во Львове осталась моя кошка. Хорошо, что не привез сюда, так как ни в один лагерь для постоянного проживания беженцев с животными нельзя. Надеюсь перевезти ее, как разберусь с легализацией.