Недавно Генпрокуратура обратила внимание на негативную тенденцию: за последние три года в стране дети все чаще стали гибнуть от внешних причин. Суициды оказались на втором месте в списке. Мы решили рассказать о проблеме через истории наших читателей — тех, кто лично пережил попытку самоубийства или после суицида потерял ребенка. Два года назад единственная дочь Дмитрия покончила с собой. Впоследствии родители девочки узнали: прежде чем это сделать, она долго готовилась, вела дневник, писала об одиночестве и усталости. «Но мы с женой об этом не догадывались. После случившегося я перечитал много литературы по этой теме и теперь понимаю, что „красные флаги“ были, но тогда мы их не распознали». О том, как вовремя увидеть, что ребенку нужна психологическая помощь, — в нашем материале.
В конце октября Генпрокуратура озвучила цифры по детской смертности от внешних причин: за последние три года умерло 444 ребенка. Среди причин на первое место вышли утопления (113), а на второе — суициды (101), обогнав гибель при ДТП (70). Дочь Дмитрия попала в грустную статистику по суицидам. Историю девушки мы восстановили по рассказу отца и записям из ее дневника. Кроме того, мы поговорили с уже взрослыми беларусами, которые совершали суицидальные попытки в юности.
Примечание. Имена героев материала изменены. Мы намеренно не рассказываем о способах совершения суицида, поскольку это не имеет принципиального значения для статьи.
Если вы чувствуете себя плохо, у вас или у ваших родственников появляются суицидальные мысли, наберите номер службы экстренной психологической помощи. Это анонимно и абсолютно бесплатно.
Телефоны для взрослых — (8 017) 352−44−44, 304−43−70, для детей и подростков — (8 017) 263−03−03.
История первая. Аня
Два года назад, в ноябре, единственная дочь Дмитрия покончила с собой. Ей было 16. Девушка хорошо училась в школе, занималась спортом. Накануне трагедии родители отмечали необычное в ее поведении, но ни отец, ни мать не могли подумать, что все может закончиться вот так.
— Дочь — желанный и единственный ребенок, — говорит Дмитрий. — По характеру была спокойная, веселая. Ей чуждо материальное: предлагали новый телефон, а она отказывалась, говорила, что старый еще нормальный. Рисовала, занималась теннисом, играла на флейте.
В 2020 году родители стали замечать, что девочка выглядит уставшей, объясняли себе это перегрузками в школе и на тренировках. Тренер говорил отцу, что Аня иногда плачет — почему, не признавалась.
Периодически девушка сама говорила отцу, что устала, он, как умел, старался ее поддержать. Уверяет, что пытался обсудить с ней школьную нагрузку и тренировки, объяснял, что такое конкуренция, и говорил о том, что к сложностям нужно относиться проще.
После этого разговора, по словам отца, «Ане вроде стало легче». Через какое-то время дала знать о себе полученная ранее травма колена, и стало понятно, что девушке будет сложно полноценно заниматься спортом дальше. Отец снова поговорил с дочерью и предложил ей отдохнуть. В итоге Аня оставила теннис насовсем.
— Я ей тогда сказал: «Занимайся тем, что тебе действительно нравится».
«Дочь вела дневник и готовилась к суициду, я же был уверен, что знаю о ней все»
Приблизительно за два года до смерти дочери родители стали замечать за ней нестандартные поступки.
— Я спрашивал, почему вместо себя она выкладывает в соцсетях только рисунки или подруг. Дочка отвечала, что она «плохая, не такая». Я списывал это на подростковый возраст, пытался с ней говорить на эту тему, убедить, что с ней все в порядке, что она отлично выглядит. Она и правда была красивая.
У нас с ней были доверительные отношения, казалось, что мы на одной волне. И с матерью — тоже. По крайней мере, мы так считали. Когда, допустим, Аня рисовала, то спрашивала мое мнение, потому что знала, что я и льстить не буду, и постараюсь быть максимально объективным. Мне казалось, что я знаю про нее все. При этом я не следил за ней в плане переписок или еще чего-то: не хотел нарушать ее личные границы, считал, что она уже подросток, девушка.
После трагедии родители узнали, что Аня вела дневник в своем телефоне. Вот что она писала по поводу доверия близким: «Я просто хочу, чтобы меня заметили, спросили, что не так, и попытались помочь. Смешно, ведь я сама же вечно отвечаю: „Все в порядке“».
Дмитрий не сразу решился прочесть дневник дочери. Записи, по его словам, говорят о том, что девочка скрывала свои переживания от близких и учителей. После школьного психологического теста Аня написала, что на вопросы отвечала умышленно неверно, а в моменты, когда оставалась наедине с собой, давала волю чувствам — «и плакала, и кричала».
— Недавно узнал, что, когда дочь еще занималась спортом, у них проводили психологический тест, который зафиксировал у нее хроническую усталость, острое восприятие того, что она может лишиться своего привилегированного положения [она была одной из лучших]. Сейчас думаю, что у нее была депрессия.
В дневнике дочь рассуждала на тему самоубийства, по записям было видно, что ей страшно, что она сомневалась. «Я все время думаю о том, что моя смерть ничего не изменит в окружающем мире < …>, совершив убийство, я сделаю больно моим родным. Это очень больно осознавать. Я обещала себе, что не совершу самоубийство», — писала она. И потом, во время одного из своих «приступов»: «Ненавижу себя всей душой. < …> Я умру и не буду чувствовать ничего, < …> я просто исчезну вместе со всем миром (у меня в голове, конечно же)».
В этот же день, как потом выяснилось, девочка написала и предсмертную записку, но на суицид не решилась.
Трагедия случилась в ноябре 2022-го. Записи о том, что девушка «больше уже не может, устала», стали появляться в ее дневнике за год до этого, где-то в декабре 2021-го. Но, видимо, тогда, считает ее отец, она себя как-то преодолела, нашла силы жить дальше. Однако летом Аня вернулась к теме сильной усталости и невозможности жить дальше.
— Позже мы нашли и бумажную [предсмертную] записку с похожим содержанием. В рассуждениях — все признаки депрессии. Плюс у нее постоянно болела голова. Не знаю, была это реакция на ее состояние или обратная ситуация. Читал, что эти боли могут быть одним из клинических признаков депрессии.
Еще дочь говорила, что ей было очень тяжело в школе, в том числе рано просыпаться. В этом плане она была «совой», ей было легче, когда на какое-то время в школу нужно было приходить к девяти часам. Но потом, когда вернули начало занятий в восемь, жаловалась, что сложно. Получалось, что она к восьми утра шла на учебу, а возвращалась в три-четыре часа дня, поскольку были еще дополнительные занятия и занятия по музыке, и потом еще дома выполняла объемные домашние задания. Спать она ложилась поздно.
За месяц до трагедии Дмитрий с женой уехали из страны, оставив дочь под присмотром бабушки.
— Приехали и успели побыть с ней два дня. Все было хорошо, как нам казалось. Может, за это время с ней что-то случилось и она не смогла справиться с этим? Не знаю. Уже позже, когда я прочел все, что было можно, насчет подростковых суицидов, понял, что тогда были «красные флаги», но мы не смогли их распознать, не могли подумать, что это она так готовится к суициду. Например, незадолго [до трагедии] дочь стала рассказывать, что купила за время нашего отсутствия, стала показывать, что и где у нее лежит, говорила: «Вот это тебе, а это тебе». То есть была раздача каких-то вещей.
Мы с женой были с дороги, не выспались, все воспринималось притупленно. Перед тем как это сделать, дочь с кем-то долго разговаривала по телефону, но с кем, неизвестно: [следователи] не нашли звонка — возможно, стерла.
Говоря о возможных причинах, Дмитрий рассуждает: «Вряд ли это от того звонка. Судя по дневнику, она заранее к этому готовилась».
— Последняя открытая дочкой в телефоне страница в интернете — ответ на запрос «Есть ли ответственность родителей при самоубийстве ребенка?». Даже тут ее что-то могло остановить, но нет.
«Мы с женой сблизились, но боль присутствует постоянно»
По факту суицида была проведена проверка. Согласно посмертной психолого-психиатрической экспертизе, девушка была признана вменяемой.
На вопрос о том, как они с женой справлялись с пережитым горем, Дмитрий отвечает:
— Если честно, сам думал сделать то же самое. Очень тяжело: любимая дочка, единственная. Первое время нам с женой было дико тяжело. Держало то, что хотелось понять, хотя бы для себя, что произошло и почему. Дедушки и бабушки винили во всем некие внешние обстоятельства типа «Синего кита» и все такое. Когда я говорил с психологом, она сказала, что перекладывание вины в этой ситуации — это хорошо, потому что спасает их самих от чувства вины. Я же, наоборот, виню только себя: что уехал, что вовремя не заметил.
После трагедии Дмитрий стал посещать сеансы психолога, но признается, что «они не сильно ему помогли: боль [утраты] никуда не делась».
— Она объяснила какие-то стадии, какая сколько длится. В этом плане мне стало легче: стало понятно, что происходит в голове. Два года прошло, но я думаю об этом каждый день. Жене тоже плохо. Вроде все то же: работаем, даже ездим куда-то путешествовать, но при этом боль в разной степени все равно присутствует постоянно, как будто руку тебе отрезали. С женой мы друг друга стараемся поддерживать, потому что периодически накатывает то на нее, то на меня. Еще мне помогают [держаться] убеждения: если я, условно, помру, то о ней [дочери] кто-то же должен помнить. Пока помнят, она жива. Я так думаю.
Дмитрий говорит, что пытался через соцсети расспросить знакомых дочки.
— Кто-то говорил, что не знал и не верил, что она могла такое сделать, а кто-то — что дочь говорила о суициде, ее пытались отговорить. Мне, видите, она ничего не говорила, а кому-то обезличенному в сети открылась…
История вторая. Майя
Майе сейчас 27, но из-за анорексии она выглядит как подросток. Эта болезнь, как и депрессия, у нее подтверждена клинически. Девушка уверена: все это вместе — результат пережитой ею психотравмы в подростковом возрасте. В 17 лет у нее была попытка самоубийства.
— У меня была обычная с виду семья, но за кадром оставались многочисленные ссоры между отцом и матерью. Кроме того, мать периодически меня избивала. В процессе она не могла остановиться, а после никогда не просила прощения. Родители дважды разводились. Первый раз — когда я была маленькой, второй — когда мне было 22.
Где-то в 2000-х мы переехали из небольшого городка в Минск. Чтобы избежать каких-то сложных ситуаций дома, я часто оставалась пожить у тети, где мне было комфортно и спокойно. Но потом все резко изменилось: когда мне было 12, ее муж стал меня домогаться, заставлял, например, трогать его в интимной зоне, писал ужасные, извращенные СМС. Это очень сильно повлияло на мою психику, на восприятие себя. Мне не к кому было обратиться с этой проблемой, и я решила быть максимально худой, чтобы не выдавать свои женские черты, которые на тот момент уже стали проявляться.
Когда Майе исполнилось 16, она на какое-то время опять переехала к тете из-за сложной обстановки дома. В 17 девушка поступила в вуз, ее вес на тот момент был 37 килограммов. На плохое состояние студентки обратила внимание преподаватель по физкультуре, она в буквальном смысле взяла девушку за руку и отвела к психотерапевту.
Майя считает, что это спасло ей жизнь, поскольку специалисты на тот момент диагностировали у нее анорексию, депрессию и тревожное расстройство. Начался долгий процесс восстановления через сеансы психотерапии и прием антидепрессантов. Историю о том, что дядя домогался ее, девушка долго держала в себе: матери рассказала, когда ей было 19, отцу — только полгода назад, а тетя ничего не знает до сих пор.
— Я понимала, что мне не от кого ждать помощи, потому что с мамой мы порой не разговаривали по полгода. Возможно, отношения с ней не сложились из-за того, что она родила меня, будучи совсем юной, в 18 лет. Сколько себя помню, она всегда поднимала на меня руку, и это было невыносимо, потому что она не могла остановиться.
Майя предполагает, что к попытке суицида ее привела совокупность обстоятельств. В какой-то момент, говорит она, «все так накатило», что она не выдержала.
— Мне было 17, когда родилась моя младшая сестра. Отношения с мамой стали намного хуже: она продолжала меня избивать, заставляла сидеть с ребенком. А у меня анорексия, мне очень плохо, я с кровати встать не могу. Плюс еще с парнем поссорилась. Для меня ссора — это конец света. И вот тут на меня и накатило: мать избивает, выгляжу не очень, с молодым человеком поссорилась, поделиться не с кем. Мы только переехали из Каменной Горки в Боровляны, друзей рядом нет. И мне стало так плохо! Максимально плохо, настолько, что, когда дышишь, грусть тисками сжимает, и становится тошно и паршиво от всего. Это была крайняя точка. Казалось, что другого выбора у меня нет.
«Посещаю психотерапевта, пью антидепрессанты, но порой накатывает та самая тоска»
Родители Майи до сих пор не знают о ее попытке покончить с собой.
— Так и не решилась им рассказать. Психотерапевту тоже не призналась, потому что меня забрали бы в больницу. Из-за этого мне сложно было самостоятельно справиться с ситуацией, было очень плохо.
На вопрос о том, что ей все же помогло, девушка отвечает:
— Меня буквально вытащил молодой человек. Переломным моментом стал один случай: мы как-то вместе ужинали, и я попросила вторую порцию еды, а он… заплакал. Из-за анорексии я тогда почти не ела, и эти его эмоции меня очень сильно тронули. Появилось чувство, что со мной все в порядке, что я кому-то небезразлична, что у меня есть будущее, ради которого стоит взять себя в руки. Этот случай возымел на меня большой эффект, а отпечаток остался на всю жизнь.
Сейчас Майя замужем за тем самым парнем. Смеясь, говорит, что сама сделала ему предложение три года назад. Девушка нашла себя в репетиторстве и волонтерстве. Уверяет, что, когда помогает людям, ей становится легче при мысли, что кто-то, кто нуждается в поддержке, получил ее и не остался один на один со своими проблемами, как она когда-то.
— Последние четыре года я прохожу психотерапию и на данный момент пью антидепрессанты. Отношения с родителями немного наладились: с отцом их можно назвать хорошими, с мамой — сложными, но они хотя бы есть. Я так и не смогла ее простить, но хотя бы научилась жить со всеми этими сложными чувствами. Бывает, на меня накатывает та самая тоска, особенно в моменты, когда нужно брать на себя ответственность за все то, что, по сути, я и не должна делать. Например, принимать решения, которые в семье должна принять моя мама, в то время как она становится в позу ребенка. В такие моменты понимаю, что сама еще хочу быть ребенком, хочу, чтобы меня обнимали, берегли мои нервы, заботились обо мне.
История третья. Миша
Мише сейчас 21, он живет и работает в Минске. Парень родился в городке, расположенном в часе езды от столицы. Описывая свою семью, первое, на что обращает внимание парень, — это «брак родителей по залету» и «постоянные конфликты в семье».
— У нас была крайне сложная семейная обстановка. Мне было шесть, когда родители развелись. Когда я подрос, мама открыто призналась, что она резко негативно относится к моему отцу и рада, когда они не общаются. Они созванивались, только если вопрос касался нас, детей (у парня есть еще старший брат). После их развода я был предоставлен сам себе, как и мой старший брат. Мы мало общались, ему до меня не было никакого дела. Мама все время пропадала на работе, чтобы нас с ним обеспечить.
«Написал маме в Telegram, даже не надеясь, что она ответит»
В 17 лет Миша попытался покончить с собой. На вопрос о том, что его к этому привело, отвечает: «Не выдержал».
— После окончания школы я поступил в столичный колледж и на тот момент уже перешел на второй курс. У меня есть такая особенность: слишком сложно адаптируюсь к новой обстановке. Дома, в маленьком городке мне было комфортно, потому что я все и всех знал. А тут я оказался перед выбором: либо навсегда остаться никому не нужным в своем маленьком городе, либо уехать в Минск учиться, на мир посмотреть.
На первом курсе было еще как-то терпимо — может, потому что учеба давалась проще. А вот на втором возникли сложности, и я стал ловить себя на мысли, что никому не нужен. Совсем. Оглядываясь назад, понимаю, что самое обидное было то, что я не был нужен даже самому себе. Видимо, ожидал какого-то понимания извне. Все это копилось, и в один момент мне не хватило сил противостоять мысли решить все одним разом…
В то утро Миша решился написать маме «прощальное сообщение в Telegram».
— Написал, что чувствую себя ужасно, что думаю о том, что хочу наложить на себя руки, попрощался, попросил прощения. Я не ожидал от нее никакой реакции, у нас не было с ней теплых отношений. Я был очень обижен на нее за свое одиночество, ненужность. Но мама мне позвонила.
«Мама помогла мне выкарабкаться»
Миша признается, что именно мама, на которую он тогда «не возлагал никаких надежд», и «вытащила его». Все, по его словам, «пошло в положительную сторону», ему «стало легче жить».
На вопрос о том, удалось ли наладить с мамой теплые отношения, Миша отвечает:
— Не сразу. Первое время у меня сохранялась обида на нее. Я все время сравнивал свою семью с семьей близкого друга, где все было так, как я мечтал. Мне не хватало полной семьи, внимания со стороны как мамы, так и отца. У меня же взаимодействие с мамой ограничивалось тем, что она здоровалась со мной после школы. Это самое большое, что могло случиться за день. У нее был строгий отец, он ее жестко воспитывал, и она, видимо, транслировала этот опыт уже на собственных детей.
После попытки суицида многое изменилось, маме удалось найти контакт с Мишей.
— Я стал немного более открытым по отношению к ней после того, как она помогла мне из всего этого выбраться. Но пустить ее в свой внутренний мир вот так с ходу я не смог. Но мама меня вытащила. В какой-то момент почувствовал, что вот эта депрессивная штука стала из меня постепенно выходить. Также меня поддержали друзья и девушка. Но многое я сделал для себя сам. Мне самому захотелось разобраться и понять, что именно подтолкнуло меня к суициду. Все время прокручивал в голове мысль о том, что надо найти причину и устранить ее.
«Я понял, что нужен сам себе»
С момента попытки прошло три года. Миша не обращался за помощью к психологу, но попытался разобраться сам. Уверяет, что во многом ему помогла книга Дэвида Бернса «Терапия одиночества: Как научиться общаться, дружить и любить», случайно замеченная им в книжном магазине.
— Там была крутая подача материала плюс практические задания. Очень запомнился эксперимент, где нужно было записать в колонку действия, а напротив оценить в баллах ожидаемый результат и реальный. Например, «Поход с друзьями в кино», «Чтение книги». Оказалось, что совместные действия с друзьями в итоге принесли мне меньше удовольствия, чем те, что я делал в одиночку. Так я понял, что мне в действительности может быть комфортно и круто и одному и что это не одиночество.
Сейчас я живу и работаю в Минске, на выходные приезжаю домой. За эти три года я во многом разобрался, многое для себя принял. Самое главное — это понимание, что я нужен прежде всего самому себе.
Психолог: «Подросток, решившийся на суицид, считает это единственным выходом»
О том, как распознать у подростка суицидальные намерения и что делать в таком случае родителям, мы поговорили с кризисным психологом, специалистом по работе с трудными подростками и их родителями Анной Семергеевой.
— Самое важное, на что надо обращать внимание родителям, — это изменения в привычном поведении подростка, и не важно, в какую сторону. Прежде всего это говорит о том, что ребенок проживает стрессовую ситуацию (не обязательно желание совершить суицидальную попытку) и пытается как-то с ней справиться.
Распознать же суицидальное поведение, по словам психолога, можно по маркерам или так называемым красным флагам. В психологии эти признаки делятся на три большие группы: вербальные, поведенческие и социальные.
— Вербально это проявляется на уровне фраз о смерти (как прямых, так и косвенных) и даже шуток на эту тему. Радикальные перемены в поведении, перепады настроения, снижение активности и мыслительной деятельности, раздаривание вещей и написание записок-завещаний — это тоже маркер.
Подросток, решившийся на суицидальную попытку, считает это единственным выходом. Его мышление, широкий детский взгляд на жизнь сужаются до точки, в которой он видит только свои проблемы, которые невозможно, как ему кажется, решить. В итоге он думает, что смысла жить в таких условиях нет и что, когда его не станет, все решится. Они могут говорить об этом не прямо, а косвенно: «Я устал, у меня больше нет сил, без меня вам будет спокойнее».
Чаще всего при таких состояниях у детей диагностируется депрессивная симптоматика. Ее самая распространенная причина — одиночество с высокой степенью тревожности, когда ребенок прямо за все очень сильно переживает. Плюс наслаиваются подростковые переживания по поводу собственного тела, внешности, взаимоотношений со сверстниками и родителями. В историях выше эти моменты тоже прослеживаются.
Также, отмечает психолог, на фоне одиночества и того, что основное общение происходит в соцсетях и мессенджерах, у подростка может сформироваться страх «живого» общения. Причина — нехватка коммуникативных навыков, когда общаться очень хочется, но навыка нет.
— Еще один значимый момент — конфликтные ситуации с родителями, пережитые ситуации насилия, отсутствие рядом значимого взрослого человека, которому можно выговориться, довериться, который безоценочно может выслушать, поддержать и предложить поддержку. К травматичному опыту можно отнести и буллинг, поскольку это потеря лица, что для подростка особенно болезненно. Для него важны общение со сверстниками и их мнение о нем.
Психолог обращает внимание на то, что, если подросток находится в одной из подобных ситуаций, это вовсе не означает, что у него есть какие-то намерения уйти из жизни. Но игнорировать такие «звоночки» не стоит.
— В последнее время самые частые причины, по которым родители обращаются за психологической помощью, — это замеченные у детей-подростков самоповреждения. Отмечу, что между таким поведением и суицидальной попыткой есть существенное различие: самоповреждающее поведение — это своего рода «звоночек», который, возможно, никогда не перейдет в попытку, но иногда может к ней и привести. Таким образом человек (делают это не только подростки) снимает душевную боль через физическую: когда непереносимо и тяжело внутри, душа болит, все там кипит, горит, идет смещение фокуса на физическую боль.
К сожалению, подростки в таком возрасте еще не знают об альтернативных способах снятия напряжения и постоянно практикуют самоповреждение. Чаще всего это порезы либо царапины в области предплечья, плеча; девочки могут повреждать себя под грудью, на внутренней стороне бедер — в местах, где сложно будет заметить. Это могут быть как глубокие порезы, так и просто царапины, как будто иголкой. Раньше, допустим, встречались повреждения от тушения о себя окурка, но теперь я такого не встречаю.
«Подростку нужна опора взрослого, и это не обязательно родители»
Психолог отмечает: если вы заметили хоть один из маркеров, не стоит пугаться и думать о самом плохом. Очень важно при этом обратиться к специалисту.
— В нашей стране организована система поддержки несовершеннолетних — от специалистов в учреждениях образования и психоневрологических диспансеров до республиканских центров помощи, онлайн-платформ и горячих линий. Даже ночью можно позвонить на линию доверия и выговориться.
В своей практике я сталкивалась с такими историями, когда родители говорили, что не хотят обращаться к психотерапевту за помощью, хотя их ребенку уже было недостаточно работы с психологом, а нужна была фармакотерапия. Причина — боязнь постановки ребенка на учет, что, по их мнению, «испортило бы ему жизнь». Но здесь важно понимать: нет ничего дороже жизни ребенка, и в некоторых ситуациях лучше пусть он будет на учете, но рядом с вами.
Если вы что-то замечаете, предполагаете или вам просто кажется, не гоните эти мысли, а проконсультируйтесь со специалистом. Можно прийти на разовую консультацию без ребенка и убедиться, что вы правильно понимаете поведение подростка.
Бывает, что у ребенка не складываются доверительные отношения с родителями. Пугаться этого не стоит, но важно предложить ему «взамен» другого взрослого, кому он сможет довериться. Это могут быть люди как из близкого круга — тетя, крестный, подруга, дедушка, — так и учитель, тренер или психолог.
В этом вопросе психолог не советует полагаться на фразу «Зато есть друзья, он может с ними поделиться», поскольку сверстники — это такие же подростки. Даже если они что-то замечают, то обычно не придают угрозе суицида должного значения или сами не знают, что делать в подобной ситуации.
Психолог напоминает и о важности обращения близких за помощью и поддержкой к специалисту, чтобы проработать кризисное событие (это касается не только суицида, но и суицидальной попытки).
В качестве литературы по теме Анна Семергеева советует обратить внимание на книги «Что можно сделать, когда сделать уже ничего нельзя» Лианы Алавердовой, «Я поживу еще немного» Наны Губановой и «Если любишь человека с суицидальными мыслями» Стейси Фриденталя.
— Первая книга — для тех, чей близкий совершил суицид; вторая поможет понять, как мыслит подросток, потерявший смысл жизни, а третья содержит конкретные техники, направленные на помощь себе и близкому с суицидальными мыслями (но только мыслями). Это, конечно, не замена реальной работе с психологом, а скорее возможность соприкоснуться с помощью, чуть больше погрузиться в тему и понять, как быть дальше.