После выборов 2020 года Беларусь вынужденно покинули сотни тысяч людей. У большинства в стране остались родные. Некоторые из них задержаны или осуждены. С теми, кто на свободе, увидеться тоже не просто. Пересечение беларусской границы сегодня — это лотерея: можно проскочить, но могут и арестовать. «Настоящее время» поговорило с беларусами о том, как они поддерживают семейные связи в условиях нового «железного занавеса», из-за которого некоторые не видели своих близких уже более четырех лет, пропустили рождения, свадьбы, не смогли быть на похоронах родных. И спросили у кризисного психолога, как справляться с этой разлукой, как преодолеть чувство вины и что делать, если близких в Беларуси взяли в заложники.
«Пережить разлуку помогают ежедневные часовые созвоны»
Многие беларусы для легализации и безопасности выбирают международную защиту. С этим статусом посещать Беларусь просто нельзя. Тогда единственный способ увидеться — приезд за границу родных из Беларуси. Но сегодня это непросто. Из-за большого потока желающих записаться на получение виз в Беларуси сложно. Перелеты в безвизовые страны, например, в Грузию, дорогие. А еще есть опасность застрять на границе, где спецслужбы практикуют вызовы на беседу, после которых кто-то едет дальше, а кто-то нет. Все это приходится учитывать, готовясь к долгожданной семейной встрече.
Светлана (имя изменено) покинула Беларусь в 2023 году. Сейчас она живет в Польше, находится под международной защитой. Здесь она с братом, который уехал из страны еще в 2020 году, так как был независимым наблюдателем на выборах и опасался преследования. В Беларуси у них остались пожилые родители.
«Я работаю журналистом на независимое издание. До 2023 года я находилась в Беларуси, хотя моя редакция релоцировалась еще в 2021 году, — рассказала Светлана. — Я осталась из-за родителей, так как у папы проблемы со здоровьем, он инвалид I группы. Я не могла их покинуть, и мне не хотелось уезжать. Но с каждым годом становилось все страшнее. В 2023 году, когда я возвращалась в Беларусь из Литвы, меня вызвали на беседу на границе. Люди в штатском, которые не представились, спрашивали: „Как думаете, почему мы вас пригласили? Может, вы сделали что-то не так? Может, вы донатили протестующим, ВСУ?“ У меня была легенда, которой я придерживалась. Все было корректно, но чувствовалось, что, если захотят эти ребята — ты поедешь дальше, не захотят — не поедешь. Для меня это был звоночек, что все становится серьезнее. После той беседы, вернувшись в Беларусь, я переехала на время к подруге, опасаясь ареста, мне казалось, что за мной следят».
Светлана уехала к брату в Польшу, чтобы сбросить страх, напряжение, подумать, как быть.
«Я понимала, что, если останусь за границей ради безопасности, на маму ляжет вся тяжесть заботы об отце. На отце отъезд любимой дочки тоже скажется негативно, потому что нас всех держит любовь. Это было одно из самых ужасных решений в моей жизни. Я ходила к психологу, вела бесконечные разговоры с родителями, коллегами, друзьями. Я покупала билеты домой — и сдавала их обратно, плакала у кассы. Не спала, ходила ночью по городу. У меня заканчивалась шенгенская виза, и остался только один выбор: или подаваться на международную защиту в Польше, или возвращаться в Беларусь. В итоге я осталась. Было очень тяжело. Не могла долго работать, сидела на созвонах с родителями каждый день. Все это я выдержала благодаря маме. Она сказала, что очень волновалась, пока я была в Беларуси, что, просыпаясь утром, сразу смотрела, когда я была последний раз в телефоне. Она просила меня остаться в безопасности и поддержала это решение».
Светлана увидела родителей вживую только через год эмиграции. Весь этот год они совместно организовывали их приезд в Польшу. Остановились на варианте гостевой визы по приглашению. Приглашение знакомым могут делать граждане Польши и те, кто имеет постоянный вид на жительство (stały pobyt). Светлана нашла знакомую с польским гражданством и смогла через нее оформить приглашение для родителей, которое переправили в Беларусь. После этого родителям нужно было записаться в визовый центр.
«Это большая сложность сегодня. Нужно буквально днями [напролет] мониторить даты записи. У нас это не получалось. Мы нашли посредника, который оказывал такие услуги. Это стоило 370 беларусских рублей (примерно 100 евро), на двоих в два раза больше. Но в итоге мы обошлись без него. Меня осенила мысль: папа — инвалид, один он не справится, ему нужно быть вместе с мамой на записи. Я решила написать непосредственно в посольство Польши в Беларуси и описать ситуацию. И случилось чудо: в посольстве меня попросили предоставить документы, и, получив подтверждение, что отец нуждается в сопровождении, родителям просто назначили дату визита. Так мы миновали мучительные шаги с записью».
По приглашению можно просить национальную визу или шенгенскую. Родителям Светланы выдали шенгенскую визу на время действия приглашения.
Решение вопроса, как доехать, стало еще одним испытанием, вспоминает Светлана: «Тогда был коллапс на границе, огромное количество автобусов стояли там сутками. Реакцию папы на такой переезд трудно было спрогнозировать. Но мы выяснили, что инвалид имеет приоритет на границе, его должны пропустить вне очереди. Тогда мы нашли перевозчика, который бесплатно доставил родителей в Польшу. Водителю это было выгодно, потому что его пропустило 400 машин с беларусской стороны. В итоге дорога заняла всего десять часов. Папа перенес ее хорошо».
Долгожданная встреча принесла радость и горечь одновременно, признается Светлана: «Видно, что состояние папы ухудшилось за этот год. Видно, что на маме сказывается нагрузка заботы. Это время мне надо было быть с ними. Это не долг, это мое желание. У нас очень хорошие отношения, но я чувствую абсолютную вину до сих пор».
Поддержание отношений на расстоянии требует больших ресурсов и постоянной работы, говорит собеседница: «Пережить разлуку помогают ежедневные часовые созвоны, небольшие передачки, встречи с теми, кто может приезжать из Беларуси за границу, планирование новых целей. Стараемся следовать Виктору Франклу. Он писал, что в концлагере выживали не те, кто думал, что это никогда не закончится или закончится скоро, а те, кто решал задачи текущего момента. Это хорошая установка: быть в надежде, но решать конкретные проблемы».
Недавно польский МИД разъяснил, что иностранцы, получившие временный вид на жительство (karta czasowego pobytu) по международной защите, также могут оформить приглашение для родственников в любой момент. Для этого не нужно проживать в стране пять лет.
«Тяжело было не потому, что не попал на похороны, а что не мог быть рядом при жизни»
До 2020 года Паша работал свадебным фотографом. Но во время выборов оказался свидетелем исторических событий и задокументировал многие из них. Одна из его самых известных работ — совместное фото Светланы Тихановской, Вероники Цепкало и Марии Колесниковой, которое стало символом объединения штабов оппозиционных кандидатов. Сейчас Паша живет и учится в Германии.
«Я выехал из Беларуси в августе 2021 года. Выезжал временно, в творческую резиденцию в Варшаве. Но ситуация в стране стала стремительно меняться, и я понял, что если буду там жить, то не смогу снимать, показывать, говорить».
В Беларуси у Паши остались родители. С ними он смог увидеться в Варшаве примерно через год эмиграции. Это был последний раз, когда он видел отца. У него остались скриншоты созвонов, по которым можно проследить, как менялся отец из-за прогрессирующего рака, и фотографии с последней встречи, где отец с матерью спят на диване в кухне в съемной квартире Паши.
«Мне было проще взять камеру и фотографировать родителей, чем эмоционально реагировать на нашу встречу. Камера помогла отстраниться от боли, оставляя не только воспоминания, но и снимки, наличию которых я сейчас очень рад. Фотоаппарат — это как посредник между тобой и реальностью. Занимаясь документальной фотографией, я научился работать с непростыми темами и сохранять эмоциональную дистанцию».
На похороны отца Паша не поехал.
«Самое тяжелое было не то, что я не попал на похороны, а что я не мог видеться с живым отцом столько, сколько я и он хотели бы. Именно это вызывало злость».
С 2021 года он продолжает фотографировать беларусов, которые оказались за пределами Беларуси, в том числе из-за репрессий и насилия. Его фотопроект «Беларускія сувязі» стал победителем фотоконкурса Family Connections.
«Каждая история, которую я снимал, уникальна. У кого-то из-за вынужденной эмиграции распались семьи, кто-то поехал на войну в Украину, считая это своим долгом. То есть для многих эта ситуация трагична и необратима. Чем дольше мы находимся на расстоянии, тем сложнее поддерживать связи и искать точки соприкосновения».
Фотографий и воспоминаний уже достаточно, чтобы однажды создать книгу, говорит Паша: «Возможно, не вписавшись в это все, я дальше мог бы жить в Беларуси, снимать свадьбы, семьи. Но я не жалею. Мои фотографии про то, что люди приняли решение и за это решение отвечают сейчас. Снимая беларусов на войне в Украине, на вечеринке в Польше, на службе в церкви во Франции, я хочу передать, что они рискнули, взяли ответственность — и поэтому сейчас не дома».
«Родители сочувствуют, что детям выпала участь жить в такое время»
Наталья уехала из Беларуси в 2021 году в Грузию, потому что была свидетелем по «экстремистскому» делу, пережила обыски и допросы, «беспокоилась за своего партнера по тем же причинам». В Беларуси у нее остались мама с папой, брат с семьей, домашние питомцы. С родителями удалось увидеться только спустя полтора года разлуки:
«За год жизни в Грузии мы увиделись только с братом. С родителями не получалось, потому что они боятся самолетов. Нам удалось встретиться, только когда мы переехали в Польшу, которая географически ближе».
Наталья рассказала, что по каналам демократических сил в изгнании ей удалось сделать для родителей гуманитарные визы как для членов семьи. На тот момент это еще было возможно, но сейчас уже будет сложнее, говорит собеседница. Тогда они будут думать про другие варианты.
Морально готовя родителей перед поездкой к возможным вызовам на разговор на границе, Наталья узнала неожиданные подробности о жизни своего отца:
«Папа вдруг сказал: „Мы все это уже проходили, разговоры и обыски у меня тоже были, когда я молодым состоял в профсоюзе“. Для нас это было полной неожиданностью. Он стал рассказывать детали той истории, и я понимаю, что она прямо отзеркаливает сегодняшний день».
В эмиграции Наталья вышла замуж. Торжество прошло без родителей.
«Мы поженились в Дании. Это не была свадьба в традиционном формате с двоюродными братьями и сестрами и другой многочисленной родней, просто друзья устроили нам вечеринку. Непонимания со стороны родителей не было. Они потом приехали в Польшу, и мы в семейном кругу отпраздновали это событие за ужином. Новая реальность трансформирует все, включая традиционные праздники, ритуалы».
Наталья делится советами, как организовать семейную встречу: «Сначала мы думали, что родителям нужно показать как можно больше, и даже одолжили деньги у друзей, чтобы обеспечить культурную программу, чуть ли не до Венеции мечтали их довезти. Но надо интересоваться, что им хочется. На самом деле им хочется просто увидеть, какой жизнью живут их дети. Поэтому лучше их не перегружать и показать в замедленном формате свой режим жизни».
Кроме того, рассуждает Наталья, надо учитывать, что многие родители — это люди, которые десятилетиями могли никуда не выезжать или вообще не были за границей.
«Родители травмированы „совком“. У них ощущение, что все нельзя. Мама поднимается, чтобы подать официантам тарелки в ресторане: ей кажется, что мы должны помочь им. Они стесняются фотографировать что-то на улице. В Беларуси государство через телевидение формирует страшный образ заграницы. У них есть представление, что здесь все с подвохом. Они удивляются, что тут хорошие дороги, новые машины, чисто. Потому что им в Беларуси рассказывают, что тут мусор везде, проститутки по улицам ходят и так далее. Горько, что люди живут в такой консерве. Я трачу много сил, чтобы не ужасаться этому разрыву».
Вынужденную разлуку Наталья рассматривает не только как травму, а старается видеть в ней новые возможности:
«Я могла бы найти тысячи поводов, чтобы каждый вечер плакать. Но нет смысла ностальгировать и сожалеть о том, что произошло. У моих друзей есть ситуации, когда они непримиримо разошлись с родными по теме политики, не могут вести даже бытовые разговоры, потому что через пару фраз все скатывается к «Что ты, дурак, хотел этим доказать? Что ты там делаешь, возвращайся!» Я рада, что у меня такого нет. Сейчас мы перешли на особую близость на расстоянии, которая не формальная, а человеческая. Мы стали разговаривать с родителями на темы, на которые раньше не говорили, узнавать друг о друге то, что раньше не знали. С подачи моего партнера я впервые попробовала общаться с родителями как с друзьями. Мы узнали от них трагические истории родни, что кто-то в роду был угнан на каторжные работы в Германию и не вернулся, кто-то был репрессирован. Эти истории меня не интересовали в младшем возрасте. А сейчас, когда складываешь, как пазл, историю семьи, понимаешь всю эту взаимосвязь. Папа часто говорит: «Я очень сочувствую, что это все выпало на ваше время и вам это тоже приходится переживать».
Пока семья «вытягивает» ситуацию разлуки, говорит Наталья: «Мне хорошо, что родители живут на пенсии, как им нравится: сад, выпечка, консервации. Им хорошо, что мы в безопасности. Но когда редко видишься, понимаешь, что за это время они сильно постарели, и непонятно, будут ли они через такое же время в состоянии приехать снова. Вот это больно».
Если родные в заложниках — что делать?
Редакция «Настоящего времени» получила контакт беларуса, который продолжает жить в стране и готов был рассказать, как ему удается видеться с эмигрировавшей в Литву дочерью. Однако в последний момент собеседник отказался от разговора, потому что «в Беларуси сейчас очень тревожно». Правозащитники сообщают о новой волне задержаний родственников политэмигрантов. Кризисный психолог Елена Грибанова прямо сейчас работает с несколькими такими эмигрантами, чьих родных недавно задержали. Профессиональная этика не позволяет ей раскрывать детали, только общую фабулу историй:
«Близкие родственники клиентов находятся в СИЗО, они в прямом смысле в заложниках. Силовики манипулируют ими, [требуют], чтобы уехавшие возвращались домой, становились вторыми „протасевичами“ и транслировали определенную риторику в поддержку режима — [говорят, что] тогда, может, и отпустят их родных».
Люди ищут помощи у психолога в стабилизации своего психоэмоционального состояния, они испытывают острое чувство страха, беспомощности, растерянности. Елена Грибанова советует следующее:
«Эти эмоции и чувства нужно принять и не пытаться быстро от них избавиться. Некоторые начинают себя ругать за стрессовое состояние: „Соберись, тряпка, надо что-то делать!“ Это еще больше усугубляет ситуацию. Не надо совершать непродуманные действия и идти на поводу у силовиков. Представьте ситуацию захвата заложников в банке, например. Террористы говорят: „Мы отпустим пару заложников, если вы зайдете в помещение“. Следует ли бежать в это помещение? Или лучше затянуть время, чтобы дать себе возможность успокоиться и собрать больше информации? Нужно понимать, что быстро такой вопрос не решается, ситуация требует не эмоций, а холодного разума, как шахматная партия».
Психолог рекомендует собрать как можно больше информации про обстоятельства задержания близких и затем обратиться в хорошо зарекомендовавшие себя правозащитные организации, у которых есть опыт работы с такими ситуациями. И не поддаваться шантажу спецслужб, если те требуют приехать.
«Это прямая угроза безопасности. Вместо одного в заключении будет двое, вместо двух будет четверо. Также в ситуации насилия и сильнейшего психологического давления не следует забывать о таком явлении, как стокгольмский синдром. Это состояние психологической ломки, когда в сознании жертвы возникает представление, что все не столь ужасно, что, с одной стороны, нужно понять насильника, с другой стороны, жалостью к себе пробудить в нем сочувствие. Это вредная иллюзия. Симпатия к людям, которые совершают насилие, может стать первым шагом к предательству других, к распаду личности. Надо четко понимать, что люди, которые в отношении вас и ваших родных совершают насилие, не будут воспринимать вас по-другому, хорошими вдруг вы для них не станете».
Что касается переживаний из-за разорванных связей и вынужденной разлуки, вызванного этим чувства вины, это встречается практически у каждого клиента, говорит специалистка. Она отмечает, что если между родными людьми произошел не ценностный разрыв, а только географический, то пережить разлуку намного проще.
Поможет ее пережить и позитивный взгляд на эмиграцию, добавляет психолог:
«Каждый эмигрант переживает кризис адаптации. Но следует помнить, что кризис — это не только опасность, но и возможность личностного роста. Если транслировать близким в Беларуси не только слабость и горести, но и свою успешность, это будет для них надеждой и поддержкой. Хочется привести пример одной женщины, которая пережила насилие и оказалась в вынужденной эмиграции. При созвонах с родными она всегда жаловалась на свои проблемы. Но недавно она поделилась такой рефлексией: „Да, я не работаю по специальности, живу на съемной квартире, есть проблемы с медициной в чужой стране, но я за три года эмиграции побывала в восьми странах даже со своей небольшой зарплатой! Посетила столько культурных мероприятий, сколько не посещала за всю жизнь в Беларуси, выучила беларусский язык наконец, выучила польский“. И когда в очередной раз родственники спросили ее, как дела, она ответила: „Я только сейчас поняла, что у меня все хорошо“».