Харьков — самый близкий к российской границе крупный украинский город. Все время с начала войны его обстреливают. Но жизнь там продолжается: волонтеры собирают помощь для пострадавших и фронта, люди ходят на работу, доставщики развозят заказы из открытых кафе, дворники приводят в порядок улицы. На этом фоне местные службы периодически сообщают о гибели гражданских. Каково жить с постоянным риском, что в любой момент может «прилететь» в твой дом и как много ран Харькову уже нанесла война? Об этом «Зеркалу» рассказали трое его жителей.
«Мы думали, что жахнут попозже — когда включат отопление»
Ночами в Харькове выключают свет, чтобы соблюдать светомаскировку. Вечером 11 сентября россияне ударили по ТЭЦ-5. В городе и области пропало электричество. Тогда 26-летней Анжелике стало особенно страшно: вдруг света не будет месяц или больше. Все время с 24 февраля харьковчанка остается дома со своим 6-летним сыном. Она говорит, что жизнь в городе сильно изменилась, но теперь уже не так страшно:
— В начале войны был кошмар, каждые 10 минут — обстрелы. Причем мы не понимали, где они происходят, из чего стреляют. Сейчас тоже несладко, но иногда мы уже различаем, что это. Недавно ночами по нам выпускали по шесть-девять ракет, что-то не долетало. А днем жизнь была налажена, иногда даже забываешь, что война вообще есть. Город в принципе как-то живет, люди ходят на работу, хотя многие остались без дохода. Но последнее время обстреливают и днем, поэтому теперь страшнее выходить на улицу.
Анжелика рассказывает, что когда света нет, спустя время пропадает мобильный интернет, а потом и вся сеть. Она — графический дизайнер. Поэтому, пока перебои с электричеством еще случаются, старается успеть сделать рабочие задачи и позаниматься с сыном. Разговаривать ей некогда.
После удара по ТЭЦ в городе есть проблемы и с водоснабжением, говорит 35-летний Кирилл. В довоенное время он был режиссером и музыкантом, а в последние месяцы стал волонтером:
— Я к тому моменту уже уехал, но некоторые друзья писали, что 5−7 часов без света тогда просидели. Отец тоже видел, как к утру люди жгли во дворах костры. Во вторник опять несколько часов не было света. Да, городу без электричества туго. Там, куда они попали, был большой узел электросетей и, самое опасное, — теплоцентрали.
— Понятно, что это все всегда неожиданно, но большинство понимало, что так случится. Хотя думали, что жахнут попозже, когда включат отопление. Но это комплексная проблема — от электросетей ведь зависит и водоснабжение, и отопление. Вроде бы не хочется вешать ярлыки, но это реально терроризм со стороны России, потому что последствия обстрелов влияют только на гражданское население. И я думаю, что это не последний раз, когда они жахнули по ТЭЦ. Скорее всего, это продолжится, и будет такая война на опережение. Наши все быстро ремонтируют. Электросети, думаю, починят, а если не будет отопления в Харькове. Не знаю… Мы все пока в ожидании. Будет интересная зима у нас.
Мужчина считает, что без центрального отопления простые обогреватели согреться харьковчанам не помогут. Однако добавляет, что сейчас многие в городе закупают генераторы. В местных больницах они уже помогают не остаться в темноте и без поддерживающих жизнь аппаратов.
— Когда после удара в воскресенье коммунальные службы восстановили электричество по каким-то резервным путям, россияне начали бить и по этим линиям. И во вторник свет пропал в 8 утра и вернулся только часам к 15−16. В отделениях у нас свет все равно есть, хотя какое-то время уходит на его запуск, но вот воды не было, — говорит молодая врач Марина. — Для больницы это, конечно, проблематично, но приспосабливаешься и в таких условиях жить.
Марине 27. Она рассказывает, что в городе теперь страшнее, когда взрывов нет: кажется, что потом их будет еще больше — такая «компенсация» за «затишье»:
— Было время, когда обстрелы начинались в 11 ночи. Я не хотела это слышать и старалась к этому времени уснуть. Если прилет где-то близко, эти звуки будят, конечно. Тогда страшно, неприятно, еще вокруг темнота. Чувствуешь какую-то такую беспомощность, что ли.
Во вторник не было ни одного обстрела, и теперь это странно и страшно. Мы живем в такой, знаете, дуальности. С одной стороны, ты идешь по улице, светит солнышко, и все как будто хорошо. А с другой, через пять минут начинаются взрывы. И ты быстро возвращаешься в реальность, где надо быть осторожным, продумывать: если рядом будет взрыв, надо найти какие-то ямы или просто упасть на землю и закрыть голову. И обычно я, когда иду куда-то, стараюсь держать это в голове.
«Каждый, кто остался жить в Харькове, думает о том, что может умереть в любой момент»
Врач рассказывает, что уже привыкла к постоянным обстрелам. То же самое говорит и Кирилл. Несколько дней назад он уехал в западную Украину — пару недель пожить в «параллельном мире». За полгода войны это его третья поездка «проветриться»:
— В Харькове сейчас практически невозможно, знаешь, расслабиться, выдохнуть. И я выезжаю выдохнуть куда-нибудь на западную. Не то чтобы это суперрелакс — просто там совсем другая жизнь сейчас. Там просыпаешься в тишине и думаешь: «Так, а почему не было прилетов? Точно, я же в другом городе». Как-то с другом шел во Львове по парку, когда свернули с дорожки в траву, я замер и начал глазами на земле искать растяжки. Тоже реакция абсолютно автоматическая, я сам себе удивился.
Раньше у людей в городе было много паники, истеричных действий, но практически все, кто не может это выдерживать, уехали. Остались только те, кто не может уехать физически, как старенькие бабушки, и те, кто в состоянии привыкнуть, кому нормально. Вот мне нормально. Я привык и уже не замечаю. Точнее, каждая бл***на, как мы называем прилеты, отзывается в сердце. Но паники нет. В начале, когда летали самолеты, было гораздо страшнее. Ты сидишь в коридоре, слышишь гул, как будто какое-то рысканье, и думаешь: «А вдруг на меня упадет бомба?» А ракеты просто прилетают. Это может произойти в любой момент, и у тебя нет ожидания, что случится сейчас и с тобой. От этого совершенно иное ощущение опасности, войны.
Харьковчане больше не сидят в коридорах, не бегут в убежища и подвалы, когда включается воздушная тревога, говорит Кирилл:
— В другие города ракета может лететь долго, и все сидят и ждут. Харьков же довольно сильно отличается в этом плане: из-за того, что мы находимся в 30 километрах от российской границы, у нас бл***на прилетает сразу. То есть если звучит сирена, значит, уже где-то прилетело и это уже скорее отбой. И так уже много месяцев. Десять раз в день не будешь бежать в убежище.
Если не считать того, что людей в большом и густонаселенном Харькове осталось мало, то жизнь в нем кипит. Работают кофейни, магазины, общественный транспорт и метро.
— Очень изменилось то, кто сидит в этих кофейнях и ездит по городу: 30% — это волонтеры, еще 30% — военные, — продолжает рассказ Кирилл. — Но это хорошо: чем меньше людей тут остается, тем меньше будет погибать и тем проще будет волонтерам помогать остальным, потому что прилетает каждый день.
Кирилл рассказывает, что сам несколько раз находился рядом с местом, куда попадали снаряды.
— Я был буквально в 100 метрах, когда прилетело в «Унифехт» (спортивный клуб в Харькове. — Прим. ред.). Как-то над домом, где я жил, сбили «калибр», посекло много чего вокруг. Было как-то, рядом «грады» падали. 23 августа за полчаса до полуночи прилетела бл***на в 200 метрах от меня. И уже через 15 минут мужчина спокойно завешивал выбитые окна в квартире. В этом весь Харьков. Нас уже сложно удивить, — говорит мужчина. — Реакция на эти взрывы уже не такая: оцениваешь, насколько это далеко и опасно. Иногда падаешь на землю и прячешь голову: мало ли что. Но в основном, знаешь, уже до смешного доходит — сидим с другом завтракаем, прилетает где-то очень громко, а мы: «Блин, это „Искандер“ или „Калибр“? Наверное, „Искандер“». И дальше продолжаем есть. Уже такая деформация от всего этого.
— Это, знаешь, какое-то самурайское принятие. Ты знаешь, что можешь умереть. Каждый день. В любой момент, — продолжает Кирилл. — Каждый из нас, кто остался жить в Харькове, думает об этом. Но это уже фоновая мысль. Ты не паникуешь. Если человек боится, что в него прилетит ночью, ему лучше уехать. У остальных нет сил паниковать — им надо работать.
Больница, в которой работает Марина, находится недалеко от областной администрации, которую разбомбили 1 марта. Когда в здание влетела ракета, девушка была на смене: первую неделю войны она жила на работе.
— Я была в палате, и, когда прилетело, затряслись окна, стены. Сразу у тебя страх, паника, — объясняет она. — Теперь, когда мы уже привыкли, у нас между собой такая степень измерения — от 1 до 10 обладминистраций. Страшнее, чем тогда, не было. Хотя больница мне кажется все-таки более безопасным местом.
Марина — как раз из тех, кто в первые дни не выдержал и уехал. Два месяца медик провела в Польше.
— Через 10 дней после начала войны я выехала. Из-за простого человеческого страха, — объясняет харьковчанка. — В Варшаве я даже пыталась устроиться на работу. Но на стажировке поняла, что я там своей жизни не вижу и хочу работать дома. Меня тогда никто не поддерживал, все говорили: не надо возвращаться, тут плохо, страшно. Но я послушала себя, к тому же знала, что буду тут полезной. После возвращения такого страха уже нет, я спокойно сплю ночами. Может, есть какая-то обреченность, как у всех: если судьба, значит, судьба.
«Полностью разрушена Северная Салтовка. Там местные готовят на огне и ходят на родник за водой»
Марина часто общается с пациентами, от них знает, что у многих харьковчан из-за длительных боевых действий проблемы с работой. Пострадал частный бизнес, производства. А часть тех, кого не разбили, переехали в другие города.
— Коммунальные службы, преподаватели, полиция, врачи — у них работа есть, зарплата нормальная. Бытовые магазины, супермаркеты, службы доставки работают. Многие мужчины, потеряв работу, ушли в такси. А некоторые месяцами были без заработка, люди страдают, конечно, — рассказывает врач.
В Харькове закрыты детские сады и школы, многие здания уничтожены, добавляет Кирилл. Мужчина считает, что учреждения в нынешнем учебном году не откроют из-за постоянной угрозы очередных обстрелов. Продолжают работать кафе, по оценкам собеседника, около 30% предприятий и небольших заводов. Некоторые его знакомые из творческой сферы ушли на фронт, большая часть — в волонтеры.
— Кто-то ищет деньги на гуманитарную помощь, бронежилеты, форму, кто-то это отвозит на передовую. Один мой знакомый чинит машины. Через 2 недели их возвращают с фронта разбитыми, в дырках от пуль. Он снова их ремонтирует, — рассказывает Кирилл. — Как эти люди не боятся за свою жизнь? Наверное, понимают: если ты не будешь это делать, умрет гораздо больше людей, чем ты один. Благодаря волонтерам в первые месяцы выживал полуторамиллионный город, деревни вокруг. И речь не о каком-то повышении качества жизни — люди просто могли выжить. К тому же в Харькове уже есть рациональное ощущение вероятности погибнуть. По моим ощущениям, она примерно равна вероятности умереть в ДТП. Это не так много, чтобы сложить руки и ничего не делать. И ты можешь погибнуть, но не факт, что сегодня, особенно, если ты не находишься возле стратегических объектов. Хотя туда летит только 20% ракет, остальные — в дом, поле, гараж, площадь.
Отпечатки война за собой оставляет по всему городу — следы обстрелов, разрушенные здания. Но местные их уже не замечают.
— Есть «солнышки» от кассет «Градов» — такой кружочек и как будто лучики от него, — описывает Кирилл. — В стенах — дырки от шрапнели, окна выбитые, затянутые пленкой или забитые деревяшками. Но все быстро латают. Люди, которые выехали, думают: «В Харьков прилетает каждый день, он уничтожен!» Они приезжают и часто не видят, что именно разрушено. Город очень большой, и это не Мариуполь, где войска стояли на улицах. Есть места в центре, куда много раз попадали, некоторые сейчас не восстановить — обладминистрацию, Дворец труда, еще нескольких зданий. Но в целом, когда едешь, можно даже не заметить, где были прилеты.
— На окраине несколько районов действительно пострадали. Полностью разрушен один район — Северная Салтовка, возле окружной, он считается самым крупным спальником в Европе. В поселке Циркуны, это рядом, долгое время стояли русские и постоянно стреляли туда из всего, что было. Там, может, один дом, который можно восстановить, остальное — под снос. Сейчас туда уже возвращаются люди, хотя там нет ни электричества, ни водоснабжения, ни газа. Они готовят на огне, ходят на родник за водой. Многим просто некуда больше пойти.
«Взрывная волна была такой, что ребенка у мужчины из рук вырвало и унесло, его нашли на козырьке подъезда»
Кирилл рассказывает, что с войной у него выросла «интенсивность жизни», обострились чувства, хочется жить более насыщенно, пробовать новое:
— Такое ощущение, что надо все успеть, запечатлеть, везде побывать, с кем-то пообщаться. Я как режиссер пытаюсь своими глазами все увидеть, понять, как работает война, как люди себя ведут и взаимодействуют друг с другом. Многие мои знакомые занялись хобби, которые откладывали годами, кто-то женился: почему бы не сейчас? Но нельзя всем жить так, как живем мы, — это не имеет смысла. Тот же Киев, западная Украина дают нам возможность выехать туда и выдохнуть, попасть в параллельный мир. Не нужно всей страной жить, как в Харькове.
Жизнь в больнице, где работает Марина, уже, кажется, тоже больше похожа на спокойную, невоенную. Давно в палатах не закладывают окна мешками с песком — просто заклеили стекла. Заколочены они до сих пор только в отделении реанимации. Но отличия только внешние: из-за авиаударов в Харькове погибают и получают ранения гражданские. Многих из города и области свозят сюда. В день, говорит девушка, по три-четыре человека:
— Обычно раненые в шоковом состоянии, особенно если прилетает посреди дня, человек просто шел на работу, в магазин, гулял. Часто у них ступор, они заторможенно отвечают. Но есть такие, что истерят и кричат. У людей — минно-взрывные травмы, а повреждения разные. Я лор, сталкиваюсь с травмами лица. Очень часто ломаются челюсти. Осколки застревают в носу и пазухах, в брови, щеках. В лучшем случае их можно достать. В худшем осколок может пройти, раскрошить половину костей лица, а это длительная тяжелая реабилитация. Это тяжело видеть. Вчера привезли человека: контузия головного мозга и просто дырка во лбу, там глубоко застрял осколок, его видно только на КТ. И не то чтобы эти люди куда-то в опасные места ходили — чаще просто прилетает снаряд во двор. Бывает, в забор, шифер, а это уже разлетается и травмирует человека.
Практически при каждом обстреле города есть раненые, и бывало в начале, когда люди умирали у нас в приемном отделении. Самое страшное на моей памяти — когда погибли шестимесячный ребенок и его отец. Они гуляли на улице, и рядом произошел взрыв. Взрывная волна была такой, что ребенка у мужчины из рук вырвало и унесло. Сам он умер, а малыша нашли на козырьке подъезда. Его привезли к нам, потому что не было времени ехать в детскую, но он умер на наших глазах. От таких ситуаций долго отходишь.
Сейчас в больницу привозят пострадавших людей с недавно освобожденных территорий Харьковской области. Теперь девушка лечит их травмы и узнает, как люди полгода прожили в оккупации.
— Когда русские уходят, они просто хаотично обстреливают местность. Когда они покидали многие поселки и бежали, все равно стреляли по домам, зданиям, даже пока наши еще не доходили до города. Такой целенаправленный обстрел без цели. Запугивание. Тех людей, которых нам привезли, в основном всех нужно оперировать.
Как и все врачи, Марина научилась абстрагироваться от боли, которую каждый день на работе видит у своих пациентов, чтобы не выгореть. Но пока не может привыкнуть к тому, как страшно калечит жителей ее города война:
— Когда я вернулась в Харьков в начале мая, прочла такую фразу: «Другой жизни не будет — она идет здесь и сейчас». Все время страдать и плакать — это не поможет. Не вернет утраченные дни, не уберет отсюда российскую армию, поэтому ты живешь. Я стараюсь встречаться с друзьями в свободное время, хожу на тренировки, и спорт мне очень помогает эмоционально разгрузить голову. Другой жизни у меня не будет, а несправедливость есть везде: к сожалению, это такой период, и он закончится.
Только можно привыкнуть к обстрелам, но пока не получается к тому, что от них получают тяжелые травмы и погибают люди. Каждый раз, когда привозят раненых, особенно когда попадаются тяжелые случаи, все эти полгода я смотрю на них и думаю: как так вообще можно? Как можно быть такими тварями?
Мы общались с Мариной в среду, 14 сентября. Вечером после нашего разговора время «без обстрелов», которое упоминала девушка, закончились — опять сообщили о взрывах в Харькове. Как выяснилось к утру, к счастью, в самом городе никто не пострадал.