Россиянин Руслан Зинин 27 сентября устроил стрельбу в Усть-Илимском военкомате Иркутской области. Прежде чем парня задержали, он тяжело ранил военкома. Позже следователю Руслан Зинин рассказал, что все дело в смерти друга на войне в Украине и повестке, которая пришла его брату. Почему это произошло и чем сегодня живут провинциальные российские города, где женщины получают похоронки, а мужчины — повестки, рассказывает автор «Продолжение следует» Мария Агапова.
«Я расскажу вам, почему люди решаются на такое…»
Звенит будильник, я пробуждаюсь от нервного сна и сразу хватаюсь за телефон: открыты ли границы? Брат через несколько часов улетает — бежит от мобилизации. На телефоне куча уведомлений. «Ну, точно закрыли», — думаю я, но через секунду понимаю, что сообщения о другом… Мой маленький город гремит в новостях по всей стране: в Усть-Илимске парень устроил стрельбу в военкомате — якобы из-за того, что близкий друг получил повестку. Выпустил шесть пуль в упор в военного комиссара. Тот выжил, но находится в тяжелом состоянии. Представляю себе этого стрелка — чужого, опасного, «неблагополучного» (как у нас таких называют) мужчину. Но включаю видео с места трагедии, и вижу юного, светловолосого, никакого не чужого — а абсолютно своего мальчишку. С такими же я играла в лапту во дворе, на таких же засматривалась в школе. Он совсем не «хулиган с четвертого подъезда», а «сын маминой подруги». Это открытие изумляет больше самой новости. Меня начинает мутить.
Буквально на днях я смотрела репортаж из наших мест. Вообще — из Бурятии, но это рядом. Журналисты приехали в семью, потерявшую на этой войне сына. На кухне сидит раздавленная мать и, не прекращая ни на миг плакать, вспоминает, какой добрый и любящий у нее был мальчик. И сама она кажется доброй и любящей. Она похожа на соседку, которая кормит дворовых котов, она похожа на коллегу родителей, которая приходит в гости по праздникам, похожа на маму одноклассника, которая треплет тебя при встрече по щеке и говорит «какая красавица выросла». Но вдруг эта маленькая и мягкая женщина из репортажа прекращает плакать и тихо, твердо заявляет, что за своего «сыну» порезала бы всех «хохлят».
Кровь стынет в моих жилах быстрее, чем от видео с эксгумацией тел убитых в Изюме.
«Сыной» своего сына называет и моя любимая учительница. Сын — предмет ее неустанных забот, надежд и тревог — сейчас, наверное, тоже попал под мобилизацию. Интересно, отпустит ли она его на войну или будет прятать? Не знаю. И едва ли узнаю. Потому что вряд ли позвоню ей когда-нибудь снова.
Мой дорогой педагог, моя когда-то ролевая модель, смотрит теперь Соловьева, болеет за успехи нашей армии и искренне приветствует «Разговоры о важном» в школе. Думаю об этом — и сердце мое колотится. Я прощаюсь с ней, прощаюсь с детством, прощаюсь с иллюзиями. Потому что таких «учительниц» оказалось слишком много.
И за месяцы этой проклятой «спецоперации» я успела вот так же мысленно навсегда попрощаться с десятками людей из родного города, с некоторыми очень близкими.
Однажды я смотрела документалку про то, как старика, спустя много лет после Второй мировой, привлекли к ответственности за многочисленные страшные преступления, совершенные в нацистском концлагере. Я помню, как силилась представить, что почувствовала его жена, когда узнала, что тридцать пять лет засыпала и просыпалась в одной постели с кровавым маньяком. Не пытаюсь сравнить свои переживания с этой драмой, а знакомых — с убийцей. Возможно, я преувеличиваю. Но отчего-то этот эпизод настойчиво приходит на ум. Там история разворачивалась в уютном американском пригороде, где люди всегда приветствуют друг друга, соседи — лучшие друзья, а на улицах не шумят уже после девяти вечера.
Усть-Илимск — другой, конечно, но тоже не то место, которое ты ожидаешь увидеть в заголовках криминальной хроники. Наш город — маленький, очень зеленый (даже зимой, от елок и сосен) и как будто немного не из реального мира. Иногда у нас происходят совершенно удивительные истории. Например, три года назад устьилимцы выбрали себе в мэры 28-летнюю домохозяйку (как поговаривают, мастера маникюра). Она была «техническим кандидатом», то есть номинальным человеком, создающим в бюллетенях иллюзию выбора. Но горожане устали от вранья политиков и череды одинаковых лиц в телевизоре и дружно сделали выбор, который удивил даже самого кандидата. Если вы не слышали об этой истории — ничего странного. Усть-Илимск оторван от большой России (а уж от большого мира тем более) — стоит в дебрях сибирской тайги. До ближайшего города — пять часов на машине, до областного центра — двенадцать. Даже железнодорожная ветка не проходит сквозь Усть-Илимск — она в нем и заканчивается. Дальше — только лес, конец географии. Многие устьилимцы годами не выезжают из города, а если и выезжают, то в пределах области — кто в Братск, кто в Иркутск, кто на Байкал. Поездка в соседний регион — Красноярск или Новосибирск — считается уже путешествием, а в Москву или Питер — событием. Сейчас осень, а это значит, что еще недавно по выходным город пустел — люди разъезжались в лес, по грибы и ягоды, или по дачам — копать картошку. Но сейчас уже выпал первый снег (конец сентября — пора уже), и все подморозило — что успел собрать, с тем и зимуешь. Скоро придут настоящие холода и город оцепенеет до мая: от дома до работы в двух подштанниках перебежками, в гости — реже и только если машина заведется. Из развлечений — телевизор, для смелых — горки, лыжи и тюбинг. Хотя, может, сейчас Усть-Илимск и сбился с привычного ритма, обескураженный мобилизацией.
Новости о расстреле в военкомате меня застают далеко от родного города. Решаю узнать, как настроение дома. Но друзья не хотят со мной разговаривать о войне и мобилизации — знают, что я журналист и, на всякий случай, удаляют переписку со мной. Я чувствую себя прокаженной. Но дело не во мне, это не личное. Это слепой и тупой страх, который пронизывает в эти дни город. Война постучалась в двери каждого, и все боятся открывать, дуют на воду, потому что выяснилось, что доверия никому больше нет. Нет доверия почтальону, который может принести повестку, нет веры соседям, которые могут настучать, где скрывается потенциальный призывник. Мне не доверяют друзья, потому что я занимаюсь журналистикой (куда вообще полезла!) и задаю им неудобные вопросы (мало ли что?). Я и прежде замечала, что заводить разговоры о печальных сторонах жизни в России — об иностранных агентах, обысках и пытках, у меня получается только Москве. В Усть-Илимске же — отчего-то ужасно неловко. Каждая такая попытка откликалась во мне стыдным ощущением, будто я сделала что-то неуместное, неприличное. Ведь все преследования — где-то там, а тут — чай с брусникой и разговоры о том, кто женился, кто развелся, а кто хорошо устроился водителем на лесовоз.
Но теперь все. Стеклянный шарик со снегом, защищавший мой далекий таежный город, разбился. Теперь и в Усть-Илимск долетают повестки. И с тупикового нашего вокзала уже не единицы, а сотни ребят отправляются на смерть.
А подруга, которая выкладывала беззаботные селфи все месяцы войны, теперь не открывает дверь и чистит телефон от лишнего.
По правде сказать, Усть-Илимск уже во второй раз за время войны попадает в новости. Предыдущий случай — тоже трагедия. Это было громкое дело — начался суд над военными преступниками в Украине. И самым первым осужденным россиянином в истории этой войны оказался мой земляк — парень из Усть-Илимска, рядовой Шишимарин. Еще более юный, чем тот, кто расстрелял военкома. 21-летний солдат застрелил по приказу командира мирного жителя — дедушку на велосипеде. «Я не хотел его убивать. Я выстрелил, чтобы от меня отстали», — так он объяснил свой поступок в суде. Вдова убитого попросила суд дать парню пожизненное. Тот признал вину, попросил у вдовы прощения и заявил, что согласен на любое наказание. Усть-Илимскому солдату и правда дали сначала пожизненное, потом смягчили до 15 лет. Пересмотру наказания я обрадовалась. Этот парень — убийца, это бесспорно. Он, как и стрелок в военкомате, совершил страшный поступок и, конечно, заслуживает суровое наказание. Но иногда я думаю, до чего же надо было довести этих наших молодых, красивых и здоровых парней, чтобы они выбрали для себя такой ужасный путь?
Кстати, журналисты потом дозвонились до матери убийцы. Та узнала, что идет полноценная война, лишь когда сына взяли в плен. Обычная женщина, с семьей, квартирой, работой. Пару лет назад она осталась без мужа.
Его по роковой случайности застрелили в ходе разборки в нашем городе — оказался в неправильном месте в неправильное время. И чтобы она не тянула пятерых детей и ипотеку на 30 лет одна, старший сын ушел служить по контракту в армию, хоть мать и уговаривала его идти учиться. В разговоре она призналась, что не верит, что ее сын выстрелил в живого человека. А еще понадеялась, что больше не будет горя ни в российских, ни в украинских семьях, ведь все дети — чьи-то.
Я тоже на это наивно и безосновательно надеюсь. А что еще остается? С чего мне ждать перемен в России в целом и в Усть-Илимске в частности? Люди давно остались без голосов, в нас живет страх, который глушит разум. Мы боимся не чего-то конкретного — а вообще боимся. И такой он привычный, этот страх, что уже совсем родной и как без него — неизвестно. Он склеивает общество, задает ему порядок, лежит в основе основ. Не будет страха — и что вместо него?
Я всегда полагала, что победить страх может только смелость. Недавно я поняла, что победить страх может еще и отчаяние. Отчаяние от безысходности — это что-то почти животное. Думаю, именно это чувство и овладело героем усть-илимской драмы, когда тот решил, что не позволит забрать друга на фронт, и пришел в военкомат с оружием.