За последнюю неделю стало известно как минимум о двух расстрелах автомобильных колонн украинских мирных жителей: в Запорожье люди пытались попасть на оккупированные территории, чтобы проведать родственников, а в Харьковской области — уехать от обстрелов. Погибли как минимум 47 человек. Такие расстрелы начались еще в самом начале войны — и до сих пор не расследованы. Вот лишь одна история — семьи, заживо сгоревшей в машине при попытке эвакуироваться из оккупированного поселка Макаров Бучанского района Киевской области. Ее «Важным историям» рассказала Валентина Сыч, в один день потерявшая 61-летнего мужа Олега, невестку Марину и 11-летнего внука Тимофея.
«Заходили буряты к нам достаточно часто»
26 или 27 февраля они [российские военные] уже тут были у нас в поселке. И до 12-го числа мы жили вместе с ними. Муж вначале был уверен, что они просто проедут через нас — казалось бы, что вам этот Макаров? Здесь же нет никаких объектов, чтобы заинтересовали их.
Первые четыре-пять дней тут стреляли повсюду. Потом они начали ходить с автоматами по домам: у кого дом был закрытый — пробивали стекла, стреляли из автоматов. Мы сначала калитку на ночь закрывали, но муж сказал: «Пусть будет открыта». К нашему соседу заехали «Уралом» — так лучше пусть заходят. И они заходили. Мой их уговаривал постоянно: «Хлопцы, не хотите вернуться до дома?»
Как-то муж с ними разговорился, я подхожу: парни молодые, с Хабаровского края. Он начал рассказывать: «Когда я служил, с Хабаровска со мной служили два человека. Я никогда бы не подумал — мы вместе служили, а тут воевать будем». Некоторые цинично относились. Но были и такие, что давали автомат и говорили: «Дед, понюхай, мы даже не стреляем». И слезы градом катятся. Ну детвора — по 20 лет.
Заходили буряты к нам достаточно часто. Они нам сказали повесить флаги, кругом написать, что тут живут дети, чтобы не стреляли по дому. Хотя рассказывали, что на соседних улицах тоже буряты жили: там отзывы очень плохие. У нас такого не было, может, из-за того, что мой муж был по натуре дипломатичный. Он с каждым мог найти общий язык. Буряты заходили: «Дед, куришь?» Вот зашли двое, один в женских ботинках, видно, что нашли [в чьем-то доме], размер подошел, не сообразили, что женские. Я ему говорю: «У тебя такие модные ботинки». Он заулыбался. Другие чай черный искали. Я им говорю: «Парни, мы вообще чай не пьем». Муж пьет компот, а я другие напитки. Нам когда-то дочка привозила чайные пакетики. Я говорю: «Хотите, я вам дам?» Они отвечают: «Так это ж заваривать надо». «Ну, если захочешь чаю, заваришь, кипятку нальешь. Давать?» Я пошла в дом, чтобы вынести, а военный идет за мной с автоматом. Я ему говорю: «Я тебя прошу, не заходи, в доме дети, чтобы дети не боялись». Он остановился, не пошел.
«Куда-нибудь доедем»
12 марта к нам в дом пришли русские, было где-то девять часов утра, они сказали: «Вам час на сборы и на то, чтобы выехать отсюда». Такие агрессивные были, будто из спецназа, высокие, ярые такие. Помогли нам машину обвязать белыми флагами, обклеить всё [надписями «Дети"]. Ну, мы собрались и поехали. За рулем был мой муж, я сидела рядом, сзади — два внука, Арсен и Тимофей, и моя невестка Марина, их мама.
Они не разрешили выехать на трассу на Житомир, а сказали ехать на Липовку (небольшое село в 10 минутах езды от Макарова. — Прим. ред.), а потом на Королевку. То есть в объезд сильно.
У нас в машине, может, пять литров бензина было. Муж посливал из косы, из бензопилы, где что было. В бутылках по чуть-чуть, может, было. Ну, говорит, литров восемь, может, и есть, куда-нибудь доедем. Главное было выехать отсюда, мы переживали за внуков. Выехали. Пробили колесо сразу, там была дорога, сплошняком засыпанная остатками снарядов.
Мы доехали до первого их [россиян] блокпоста в Липовке на одном спущенном колесе, остановились, попросили поменять колесо. Они нам помогли, сняли с какой-то машины — там стояла куча битых машин, расстрелянных. В этот момент начали обстреливать [российские] блокпосты, они спрятались, забрали Марину и детей в укрытие. Меня поразило, что просто по-человечески отнеслись.
Мы поехали дальше, проехали еще один блокпост, а дальше нас не пропускают. Мы давай по Липовке ездить. Нас прикрепили к колонне, которая два дня назад выехала и тоже не могла прорваться. Вместе с ними нам удалось выехать из Липовки.
Как только выехали из села, увидели танки на поле. Было впечатление, что они ехали до трассы между Липовкой и Андреевкой, а не в нашу сторону. Даже в голове такого не было, что они могут развернуться на нас. Я не могу сказать, кто стрелял. Сосед потом сказал, что стреляли с БМП: первые пять машин проехали, их обстреляли. Там были раненые, но они вроде все вышли из машин. Перед нами одна машина воспламенилась: в нее выстрелили. Не могу сказать, успели ли люди выскочить. Потом вижу: задымилась еще одна машина. Я вертела головой, потом повернулась в сторону кукурузного поля — и тут в нас попало.
Никто даже не крикнул. Только невестка сидела, читала «Отче наш». Это, наверное, просто было очень быстро. Этот удар, этот взрыв — и все. Я даже не помню этого момента… Я начала трясти мужа, у него никакой реакции. Крови на нем не было. Мне на голову упал какой-то осколок от снаряда или не знаю, что это было. Начал гореть шарф, косы. На руке была намотана сумка с документами, осколок упал в эту сумку. Я его вытащила — вот палец опаленный, обгоревший. Открыла дверку, выкинула его. Не помню, как я вышла из машины.
На сидении за мной сидела невестка, я не смогла открыть дверь с ее стороны. Внук Арсен сидел с краю, прямо за водителем. Когда мы выезжали, я сказала: «Вы зачем посадили ребенка с краю?» А он говорит: «Я хочу смотреть, бабушка, как мы уезжаем». Как его не выкинуло ударной волной, я не знаю. Он говорит, что он сам вылез. Я просто заметила, что его нет в машине.
Когда я вышла из машины, мне казалось, что я кричу. Знаете, как во сне: кажется, что кричишь, а звука нет. Арсен потом сказал: «Бабушка, я тебя не слышал». Может, у него контузия была, поэтому не слышал. Он увидел, что люди из машин бегут на обочину, и его позвали туда. А я ходила вокруг машины и искала его. Он сказал: «Бабушка, тебе кричали: «Ложись!»» — потому что стреляли, достреливали людей. Люди побежали на обочину, а они еще стреляли. И пули летели, и снаряды летели. Я не знаю, то ли я сама сообразила, то ли меня позвал кто-то или забрал кто-то, я не могу сказать. На обочине я нашла Арсена. Потом мне женщина рассказала, что на нас упал снаряд, а я только помню, как упала на Арсена, прикрыв его собой.
Я была вся в крови. Была пробита голова вся. Кровь заливала лицо, я вытиралась. Я думала: «Только бы не потерять сознание». Мы лежали на земле, я подняла голову, а наша машина уже горит. Они втроем в машине просто сгорели.
Я увидела, что у Арсена перебита ножка. Перевязала ее, затянула сильно. Он говорит: «Бабушка, мне больно». Я прошу его: «Арсенчик, ползи». Я ползла вперед, а он был на мне. Мне помогали незнакомые женщина и парень. Женщина взялась тянуть его сама: она перевернула его на спину и за капюшон тащила. А потом говорит: «Я вас оставлю, я уже не могу, у меня сильно колено болит, все в крови, все содрано». Когда она это сказала, я подумала: «Это будет конец». Ну кто нас в этом поле найдет? Обочина уже полностью начала гореть. Я вытянула Арсена на кукурузное поле, притянула его к себе, и мы так сидели, не знаю сколько.
«Пусть бы все забрали, лишь бы мои были живы»
С блокпоста в Королевке за нами приехала машина с носилками, наши [украинские] солдаты забрали меня, Арсена и нашего соседа из дома напротив. Я не знаю, какое у него было ранение, я даже думать боюсь об этом. Он умер в машине, пока его везли в больницу. Нас с Арсеном привезли в больницу в Брусилове (город в 50 минутах езды от Королевки, находившийся под контролем Украины. — Прим. ред.), там прооперировали. У Арсена было проникающее ранение брюшной полости, осколки по всему телу.
Пока я смотрела, как мои горели, я вся оцепенела, я не кричала, я не плакала. Я начала плакать и кричать в четыре утра, после операции. Может, начали работать мозги, и я все осознала. У Арсена остались осколки: один в коленном суставе и восемь мелких в мышечной ткани. Я себя чувствую плохо, барабанная перепонка то ли лопнула, то ли пробита. В груди тоже остался осколок.
Первого апреля (когда из Макарова окончательно вышла российская армия. — Прим. ред.) наши соседи вернулись домой. Я попросила их: соберите хотя бы кости моей семьи. Соберите, чтобы было что похоронить. Они собрали два кулечка костей и похоронили их тут, под грушей около дома. Потом была эксгумация, приезжала прокуратура, полиция, журналисты. Кости забрали. Мы смогли их вернуть и похоронить снова 5 мая.
Когда мы вернулись из больницы домой, увидели, что они жили в нашем доме. Взорвали стиральную машину, взорвали унитаз, дырки [от выстрелов] по потолку. Печку нашу топили. Я думаю, они просто нас выжили, чтобы занять дом. Мы держали своих поросят постоянно. Когда выезжали, муж говорит: «Заберу их на прицеп». Я ему говорю: «Кто тебе даст их увезти?» Одна свинья была килограммов до 300, такая, чтобы могли весной зарезать на Святки. Они съели их. Прицепа тоже нет. Говорят, по поселку ходили военные, предлагали мясо. Пусть бы всех свиней съели, все забрали, лишь бы мои были живы. Просто в голове не укладывается, что их нет.
«Все кажется, что я за угол дома зайду, а он там»
Мы с мужем были вместе почти 40 лет. Мы дружили еще со школы. Оба из Житомирской области. Тут [в Макарове] замужем была его сестра, строили завод «Потенциал», филиал Раменского приборостроительного, пообещали, что жилье сразу дадут. Ради жилья мы сюда и поехали, чтобы квартиру быстро получить. Квартиру получили, конечно, но… Он всегда хотел свой дом. А дом мы начали строить — ну вот, посчитайте, сколько лет Тимофею, столько мы дом и строили. Все сам, своими руками. Он за что ни брался, все мог делать. И сварка у него, и болгарка — что-то там пилит, варит. Всегда был шум. Сейчас выйдешь, а во дворе такая тишина. Все кажется, что я за угол дома зайду, а он там.
Он все, что ни просили внуки, делал. Пять лет назад мы перебрались в этот дом. Он еще незаконченный был, переехали ради внуков, чтобы они к нам приходили. Он постоянно им жарил шашлык, что-то придумывал. Вот фотография висит, как он с ними с горки скатывается. Часто вы такое видели, чтобы дед с внуком на горке катался? Внуки в грязи? Значит, в грязи ковырялся вместе с ними. Он такой был. Его все дети любили. Он был их другом. Он едет на своей машине, соседский малой едет на игрушечной машине, подъезжают друг к другу, пожали руки, поприветствовали и поехали дальше. Он в нашем местном детском саду постоянно что-то делал, всегда был Дедом Морозом. Про него дети говорили: «Это наш дед».
Тимошке было всего одиннадцать лет. Тимошка был красивый. Он у меня был такой гурман! Приходит ко мне всегда: «Бабушка, что у тебя есть?» — и все пробовал. Очень любил торты: «Бабушка, давай что-то испечем».
Я когда начинаю думать о них, слезы начинаются. А Арсен говорит: «Бабушка, не плакай, бабушка, не плакай». Когда военные действия начались и ему было страшно, он забирался ко мне на руки и сидел. Говорит однажды: «Бабушка, я когда вырасту, буду президентом, а ты у меня будешь охранником». Вот, наверное, поэтому Бог меня оставил охранником для него.
В ноябре Арсену будет семь лет, он пошел в школу. Он такой компанейский. Он в больнице всем рассказывал: «Мы когда приедем домой, зарубим кабана». Всем рассказывал — сделаем шашлыки, и все чтобы ко мне пришли в гости, все врачи, которые его спасали. Я говорила: «Арсен, когда приедем, может, кабана уже не найдем, но шашлыки обязательно сделаем и всех будем приглашать. Главное, чтобы закончилась война».