Во время оккупации Харьковской области российские военные проводили зачистки, задерживали и пытали местных жителей. Доказательства этому находят в местах, где базировалась армия РФ: полицейских участках и подвалах других зданий. После освобождения региона «Ґрати» побывали в тюрьмах россиян в Изюме и Балаклее, и поговорили с людьми, прошедшими через пытки и плен. Они и другие жители Харьковщины рассказали о терроре, который пережили во время оккупации.
«Как талисман будешь сидеть»
Рядом с центральной площадью в Балаклее — той, над которой 10 сентября украинские военные и лично командир Сухопутных войск ВСУ Александр Сырский подняли украинский флаг — здание Балаклейского отдела полиции. Даже после освобождения города, люди все еще обходят его стороной: тут базировалась оккупационная милиция, а в камерах держали пленных.
Центральный вход в здание закрыт, окна заложены мешками с песком, и зайти внутрь можно только со двора — через ворота, где, судя по пустым деревянным коробкам от боекомплектов, стоял блокпост. На первом и подвальном этажах — жилые помещения. В них грязно. В нескольких комнатах на полу лежат старые матрасы. В столовой на деревянном столе все еще стоят чашки с недопитым чаем, а на доске маркером расписаны часы приема пищи. Повсюду лежат консервы, остатки армейских сухпайков и пустые бутылки из-под российской водки, стоят вскрытые картонные коробки посылок из дома. В одной из комнат, вероятно, рабочих, со столами и стульями, среди документов лежат газеты «Красная звезда» — официальное издание российского минобороны.
В камерах следственного изолятора держали пленных. Они отмечали дни своего заключения маркерами на стене и выцарапывали молитвы. На двух железных нарах иногда ютились до девяти человек.
Во второй камере три месяца провел 29-летний Александр Рянский, археолог и геймер из Балаклеи. Через неделю после освобождения он рассказывает, при каких обстоятельствах его задержали и как ему удалось выйти на свободу. Когда станет возможно, он уедет из города, чтобы побыстрее забыть об ужасах плена. А пока живет в частном доме вместе с матерью.
После того как российские войска захватили Балаклею, они запретили гражданским выезжать на подконтрольные Украине территории. Как и многие мужчины в оккупированном городе, Рянский старался не выходить из дома и перемещался, обходя стороной блокпосты и военные патрули. Но вечером 8 июня его задержали. Он возвращался домой из квартиры друга — тот уехал и оставил ключи, попросив ее проверять. К Александру на улице подъехала машина, из которой вышли пятеро военных. По его словам, это были чеченцы.
Они уже знали, что Александр ходил смотреть квартиру, и затащив в машину, стали расспрашивать, зачем. Потом его скрутили и повели в ту же квартиру, там стали избивать. После отвезли в полицейский участок, где мужчину закрыли в камере.
Через неделю Александра повели на допрос. Его обвинили в корректировке огня ВСУ и пытались заставить подписать признание: угрожали и, пытая, надрезали ухо. Но он отказался и его снова заперли в камере.
«Я ничего не делал! Смысл мне что-то подписывать», — возмущается Рянский.
Однажды Александра, переодетого в форму украинской армии, повезли на центральную площадь Балаклеи и там с ним записали видео для ТикТока, словно с военнопленным. К виску приставляли пистолет и били деревянной битой по голове. Это были те же люди, которые задержали его. Александр запомнил позывной одного из них: «Ирбис».
Избитого Рянского привезли обратно в полицейский участок и кинули в подвал, где он пролежал два дня без какой-либо медпомощи.
«Я нашел там еду какую-то: была уже с плесенью, — вспоминает Александр. — Видно кого-то уже держали [тут]. Так я понял, что кто-то не дожил… Они приходили, смотрели на меня: живой я или нет, думали, что просто умру — и все. Потому что видели, как с головы кровь шла. Весь в крови был».
Через три недели Александру снова устроили допрос. Но его проводили уже другие — он считает, что это были сотрудники ФСБ. Лиц их он не видел — они были в балаклавах. Ему задавали те же вопросы о квартире, а потом начали пытать.
«Сначала шокером, потом ТАП (полевой телефонный аппарат, который снабжен небольшой динамо машиной, с помощью которой вырабатывают ток): надевали мне на пальцы два провода и крутили током. Потом опять в камеру посадили. Потом опять на допрос где-то через неделю. Посмотрели татуировки — у меня ничего не было такого».
По словам Александра, пытки для получения признания были обычной практикой в полицейском участке. Он не стал подписывать признание в том, что корректировал огонь, и его продолжали держать в камере.
«Как они говорили: как талисман будешь сидеть, раз не хочешь подписывать ничего», — говорит Александр.
«Парень сидел. Говорит: меня били очень сильно, что пришлось подписать — не выдержал просто. После его забрали и увезли. Куда — неизвестно», — продолжает Александр.
Он предполагает, что заключенных скорее всего увозили в Россию. При нем из его камеры забрали двоих, из других — троих пленных.
Но некоторых просто выпускали после нескольких дней или недель заключения. Перед этим у них могли отобрать машину, квартиру или какое-то другое имущество.
В камеры вместе с гражданскими иногда сажали росгвардейцев или мобилизованных из Луганска и Донецка.
«24 года, парень обычный, — вспоминает Александр одного из таких заключенных. — Говорил — через неделю домой ехать, а таким образом заставляют продолжать срок службы. Потому что некому воевать… Как он рассказывал, был на учебе, приехали — просто без комиссии, без всего — забрали и таким образом привезли сюда. Росгвардейцев сажали. Как они говорили: это не наша война, что мы здесь вообще делаем. Хотели домой уехать, видно, их не пускали. Сидели до последнего в камерах. Потом выпускали — че делать. Под конец остались [только] местные жители, ни военных РФ не было, ни ополченцев».
Александру удалось выйти только после того, как российские военные отступили из города в результате прорыва ВСУ с 7 на 8 сентября. Накануне вечером ОМОНовцы, которые уходили последними, раздали пленным еду, закрыли железные шторки на дверях камеры. Было слышно, как они сели в машины и поехали. А потом стало тихо.
«Наверное, нас бросили», — сказал Александр другим заключенным. И предложил, если утром ничего не изменится, попытаться выбраться.
«Встал я около 4 ночи. Было тихо. Потом чуть покурил и лег, думаю, отдохну еще немного. Около 6 часов проснулся, всех ребят разбудил и говорю: „Давайте бьем стекло, выбиваем как-то. Пять минут перекура сделаем, если никого не будет, никаких движений, то продолжаем дальше бить стекло“. Мы начали выбивать стекла. Выбралась сначала третья камера, открыли нас, вторую камеру. Потом я взял лом, побежал и открыл еще две камеры: первую и четвертую. Там женщины еще были, их тоже открыли. И нулевую камеру», — вспоминает Александр.
Всего в тюрьме тогда оказалось 25 человек — все они утром 8 сентября выбрались на свободу.
«Ощущение, конечно, как будто с пещеры выполз», — говорит Александр.
Он показывает шрамы, оставшиеся от избиений и пыток: на голове, спине и шее.
Кроме балаклейской полиции, пленных держали в здании напротив — в полиграфии «Балдрук». В ней находилась военная комендатура. Тут обнаружили «аквариумы» — помещения камеры из прозрачного пластика для обвиняемых, перенесенные сюда россиянами из местного суда.
После освобождения Балаклеи прокуроры Харьковской области вместе с полицейскими осмотрели все здания, где держали пленных. Там нашли документы, вещи и сняли отпечатки пальцев — доказательства военных преступлений российских солдат. А также собирают свидетельства очевидцев. Рянский уже дал показания следствию.
«Надзиратели из „ЛНР“ приводили, а русские пытали»
Изюм освобождали через несколько дней после Балаклеи. О том, что российские войска начали отступление, изюмский бизнесмен Максим Максимов узнал, находясь в плену. Его держали в центральном отделении полиции города. За два дня до освобождения Изюма в его камеру привели мужчину из Балаклеи. Он был украинским дезертиром: рассказал, что в феврале сдал оружие и ушел из военной части вместе с товарищем. Они прятались в селе, а после оккупации попытались выбраться на подконтрольные Украине территории, но попали в плен к россиянам. До Изюма их держали в Балаклее, там они работали на кухне и могли свободно передвигаться по территории. Планировали получить российские документы. ОМОНовцы забрали их с собой, когда отступали из Балаклеи. Довезли до Изюма и снова бросили в камеру.
Александр Рянский из Балаклеи, упоминал в своем рассказе о пленных украинских дезертирах Андрее и Владимире, которые разносили еду по камерам и находились в лучших условиях заключения. Обоим примерно по 21 году.
«Все было хорошо, покуда не случился форс-мажор», — сказал дезертир другим пленным в камере изюмской полиции. Его привели туда с завязанными бинтом глазами.
«Ну, знаете, форс-мажор, форс-мажор — мы не спросили, — говорит Максимов улыбаясь. — Только на следующий день зашел разговор. Он [дезертир] говорит: ну, Балаклею ж украинцы… Тогда стало ясно, что значит форс-мажор».
10 сентября ВСУ зашли в Изюм. До этого Максим пробыл в плену неделю, и его пытали.
Его задержали четверо автоматчиков в балаклавах — приехали к нему домой на «УАЗ Патриоте». Максима поставили к стенке, надели наручники, а в доме провели обыск. Забрали личные вещи, паспорта и телефоны.
«Даже у мамы забрали 100 долларов, которые я ей оставлял на всякий случай. Забрали, сказали: «Они фальшивые, мы забираем на проверку», — говорит с отвращением Максим.
Из дома его повезли в отделение полиции, где хозяйничали мобилизованные из «ЛНР». Они называли себя народной милицией. В коридоре на первом этаже здания осталось висеть распечатанное на принтере объявление с фотографией мужчины с подбитым глазом, вероятно, местного жителя, и текстом: «Народная милиция действует. Задержан за воровство, в содеянном раскаялся. Краденое имущество возвращено законному владельцу. Ни одно преступление не останется безнаказанным».
«ЛНРовцы» были надзирателями пленных.
В камерах следственного изолятора держали уголовников. А Максима посадили в камеру в подвале, где держали «политических»: ветеранов АТО, терробороновцев, бывших силовиков и подозреваемых в работе на украинские спецслужбы. Максима приписали к последним, хотя он все отрицал. Пытками у него выбивали признание.
Он показывает в подвал, где его держали. Мужчина не в первый раз возвращается сюда, чтобы рассказать журналистам, что пережил.
«Мы сидели в этой камере, четыре человека, тут было двое АТОшников», — говорит он, заводя в комнату три на три метра с матрасами на полу и маленьким зарешеченным окошком, из которого не видно небо.
Максим поднимает с пола железную миску, из которой еще неделю назад ел местную похлебку: законсервированный в трехлитровых бутылях рассольник или борщ, разбавленный холодной водой. За шесть дней его плена он только дважды получил хлеб.
После этого ведет в пыточную, где побывал во время заключения несколько раз. На следующий день после освобождения он захотел найти и снять ее на видео. Это ему не сразу удалось: пленных водили на допросы с пакетом на голове.
«Я только помнил ступеньки, порожки, поворот влево, вправо, — говорит Максим и добавляет. — Эти надзиратели из «ЛНР» тебя приводили сюда, и здесь пытали русские».
По ощущениям, это большая комната — оказалось, что бывший тир за массивной железной дверью. Помещение почти пустое — только несколько стульев и стол. Стены обиты лотками для яиц для звукоизоляции. Орудия пыток: железная цепь, свисающая с потолка, деревянная палка, противогаз. В ящике стола лежал «тапик» — полевой телефон с устройством, генерирующим ток, но его уже забрали следователи.
В комнате полная темнота, как было во время допросов. Максиму на глаза натягивали шапку, и сквозь нее он видел, что у тех, кто его пытал, были фонарики на лбу.
«Вот так вот садили на стул, сковывали руки наручниками и подсоединяли к пальцам электроды, — рассказывает он. — Самый тяжелый был первый день, когда пытали. Это где-то полчаса продолжалось. Я несколько раз падал со стула, меня на него садили, заковывали ноги в наручники, присоединяли к пальцам на ногах контакты, я их рефлекторно скидывал с ног. С меня содрали кроссовки, носки и потом надели противогаз и я отключился».
Первые два дня, по словам Максима, его просто пытали током, ничего не спрашивая. На третий озвучили вопросы.
«Давай поговорим нормально, — вспоминает Максим допрос. — Посадили, не подсоединяли ни ток, ничего, начали задавать вопросы: когда тебя завербовало СБУ, кто был твой контакт? Я говорил: с чего вы взяли, с какой стати? Чего вы решили? — «С кем-то связывался на Кременце. Почему ты ездил туда, на Кременец, на гору?» — Здесь телефонная связь… «Почему у тебя карты?» — Карты самые обычные, раскладные Харьковской и Донецкой области».
«На СБУ не работал», — повторял Максим.
И сейчас он говорит, что не был связан с украинскими спецслужбами, но помогал государству «как мог». Как — не уточняет: «еще рано об этом говорить».
Допрос в тот день не завершили — Максим был в плохом состоянии, и россияне отпустили его в камеру, пообещав на следующий день продолжить разговор.
«Но назавтра никто не приехал, послезавтра тоже. А потом еще пару дней и, слава Богу, ВСУ», — говорит Максим.
Пленных освободили 10 сентября утром их же надзиратели. Максим называет этот день счастливым. «ЛНРовцы», одетые в гражданское перед побегом, посоветовали пленным спасаться, «пока не пришли другие и не расстреляли их». Под «другими» имели в виду россиян.
Теперь, когда Максим на свободе, а Изюм вернули под контроль ВСУ, он пытается переосмыслить то, что пережил, и пишет книгу. А также думает о том, чтобы найти тех, кто его пытал: он хочет чтобы этих россиян судили.
«У меня нет личной ненависти к ним, я просто хочу, чтобы зло было наказано, потому как это зло системное, — говорит Максим и добавляет. — Я бы Путину в глаза заглянул, да. Заглянул бы не для того, чтобы понять — я не хочу его понимать…».
Максим указал следствию на пыточную, которую он нашел на следующий день после своего освобождения, когда вернулся сюда за своими документами. Кроме инструментов пыток, в здании нашли журналы со списком пленных.
«Мы будем через день приезжать»
Почти в каждом освобожденном городе и селе Харьковской области находили места, где россияне держали и пытали людей. За месяц полиция обнаружила уже более 20 пыточных. Пленных зачастую держали в местных отделениях полиции, но также использовали другие места. В Липцах нашли пыточную в детском саду. В Казачей Лопани людей пытали на овощехранилище, где установили клетку для пленных. В селе Пески-Радьковские пыточную устроили в подвале жилого дома. Место пыток обнаружили на территории одного из предприятий в Вовчанске.
По свидетельствам местных жителей, через такие тюрьмы прошли десятки человек в каждом населенном пункте. Первых, кого задерживали и бросали в застенки, были ветераны АТО, бойцы терробороны и охотники. Россияне могли получить доступ к спискам таких людей из документов, хранящихся в местных администрациях, или их сдавали местные коллаборанты.
Так в списках на зачистку оказался 33-летний Александр Пальчик, житель Изюма и терробороновец. До вторжения он не имел отношения к военным: был рабочим на стройке и работал охранником. Но пошел защищать Изюм, когда россияне начали наступление. После того как войска РФ взяли город под свой контроль, они начали зачистку.
26 апреля к воротам дома Александра в частном секторе в южной части Изюма подъехали три машины и БТР. Из них высыпались россияне, зашли во двор к Александру и сообщили, что по их сведениям он был в терробороне. Его дом обыскали, забрали телефоны, а Александра предупредили, чтобы он никуда не уезжал.
«Они сказали, мы будем через день приезжать», — говорит Людмила, которая все это время была рядом с сыном.
29 апреля — новая проверка. В этот раз Александра забрали из дома. Людмила вспоминает, что его увезли с завязанными глазами и мешком на голове.
Он вернулся пять дней спустя и рассказал матери, что россияне отпустили его, так как «он больше им не интересен». Ему даже отдали паспорт. Людмила предполагает, что его держали в местной школе № 2.
Но 13 мая военные снова нагрянули домой к Александру и задержали. В этот раз он провел в заключении три дня, и избитого его выкинули на трассе. Александр добрался домой только на следующий день: пришлось переночевать у знакомых, до которых успел дойти до начала комендантского часа.
Сын не рассказывал матери, что с ним делали в плену. Но от других пленных, которых, как Александра, в итоге отпустили, она знала, что их пытали током и отказывали в еде.
По словам Людмилы, к ее сыну постоянно приезжал один и тот же военный, россиянин. Он допрашивал Александра и склонял к сотрудничеству.
«Иди в город, гуляй, может кого-то там… Чтобы докладывал, стучал. Чтобы на него работал», — говорит женщина.
Сын отказывался. И после встречи с россиянином в начале июня Александр резко засобирался в Польшу, к брату. Единственной возможностью выехать была дорога через Россию.
«Ну, и раньше он хотел уезжать. У нас то денег не было, то еще что-то. Да и боялись, что списки есть на блокпосте. А потом он решил, что если блокпост он пройдет, то на границе есть списки только АТОшников, терробороновцев нет, — рассказывает Людмила и добавляет. — Чего он так решил, я не знаю».
30 июня, в четверг, Александр выехал из дома. Людмила позвонила ему в субботу, уверенная, что сыну удалось доехать, но трубку никто не взял. То же самое в воскресенье. Потом она узнала, что Александра задержали на российской границе.
«Те поехали, а он остался», — говорит Людмила, не сдерживая слез.
Позже удалось разузнать, что сына забрала валуйская военная полиция. Женщина от отчаяния обратилась в оккупационную комендатуру в Изюме. Ей там объяснили, что сын в плену. По телефонам горячей линии ФСБ и Минобороны России, на которые обратился другой сын Людмилы, это подтвердили. Александр — в плену в Старом Осколе.
После того как сын уехал, военные домой к Людмиле больше не приезжали. До сих пор Александр находится в плену.
«Они просто бесчинствовали здесь»
Жители Харьковщины, которым посчастливилось не попасть в пыточные россиян, все равно сравнивают жизнь в оккупации с тюрьмой. Россияне установили комендантский час, но могли постоянно менять время, и если замечали кого-то на улице во время комендантского часа, задерживали. Повсюду стояли блокпосты, на которых проверяли документы. Если находили не местную прописку могли задержать по подозрению в работе на Украину. У мужчин проверяли татуировки, выискивая доказательства причастности к военным или просто украинскую символику. Прямо на улице людей грабили.
Сергей, житель Яковенково, вспоминает, как приехал на рынок в Балаклею на своей машине «десятке», и ее чуть не отобрали военные.
«Знакомые пошли закупаться. Я возле машины — отошел на метра четыре, стою, курю. Они ж на рынке тут ходят постоянно. Подходят до машины, начинают смыкать за ручку… «Чья машина?». Стою на морозе. Подъезжает мужик на «Фиате Добло». Мне повезло! Они забирают «Фиат Добло» у мужика и уезжают с рынка. А что ты сделаешь? Реально пять человек с автоматами», — рассказывает Сергей.
Кроме того, он говорит, что россияне могли задержать «по любому принципу».
«Ну, вот не нравится человека лицо, мешок на голову — и вперед. Мужиков большинство. Сдавали списки АТОвцев — даже по галимым селам. Охотники — то же самое. В Яковенковом три раза проходили по одним дворам. Конкретно: адрес, список, фамилия. И забирали», — говорит мужчина.
Особо рьяно проводили зачистки в первые недели оккупации и перед отступлением.
«Вскрыли магазин с секондом, переодевались в гражданское. Когда наступление пошло, пришли к моему знакомому домой человек пять с автоматом: выгоняй тачку! И все — уехала машина», — рассказывает Сергей.
В дома, чьи хозяева эвакуировались из города, сразу заселялись военные. Потом они эти дома грабили.
Наталья, жительница Балаклеи, вспоминает, как ее из дома выгнали солдаты.
«Пришел с автоматом ко мне в дом: «Мы будем здесь жить»… Я пять дней ночевала у соседей. Была еще кое-как дома, а они на веранде. Машины ставили. Это ж невозможно: толпа этих всех, бутылки, пьянки. Мы с сыном за подушку — и к соседям. Говорю, я не буду на ночь оставаться, страшно. Мы пять дней так побегали, побегали — переселились в другой дом. А они там полным ходом. Дом разграбили. В окно влезли. Стекла все выбиты», — рассказывает женщина.
«Нас как будто в зону какую-то поселили, концлагерь. Могли отобрать телефон, могли забрать. Бегаешь перебежками, чтобы тебя не увидели. Они просто бесчинствовали здесь. Мы привыкли к другой жизни — быть свободными. И то что они тут навязывали нам — это просто концлагерь», — описывает Наталья полгода оккупации.
Отрезав от Украины информационно, жителей оккупированных территории убеждали, что российская армия ведет успешное наступление, и что Россия пришла надолго.
«У них была задача — подавить моральный дух населения», — считает Наталья.
В освобожденных городах все еще остается страх, что оккупация повторится. И не все готовы пережить ее снова — люди признаются, что в следующий раз будут бежать.