Иванков находится в 80 км от Киева и в 50 км от Чернобыля. Бои вокруг поселка начались в первые дни войны. Россияне зашли сюда через Чернобыльскую зону из Беларуси. Как отступали украинские войска, как спасали всемирно-известные картины из разбомбленного и горящего музея, как в поселок пришли буряты, а за ними, по заверениям местных, — белорусы, жители Иванкова рассказали журналистке «Новой газеты. Европа» Ольге Мусафировой.
25 февраля информационные агентства сообщили: историко-краеведческий музей в Иванкове уничтожен. Сгорели и картины народной художницы Марии Примаченко. Прямое попадание российской то ли ракеты, то ли снаряда. Видео пожара передали очевидцы.
Кольцо вокруг столицы сжималось. Ожесточенные бои шли за каждый километр. Но известие, первое в мартирологе объектов культуры, ставших жертвами агрессора, ударило не слабее какого-нибудь «Калибра». В смысле разбомбили музей?! В смысле картин Марии Примаченко, гения «наивной живописи», которой восхищались Пикассо и Шагал, больше нет?! Чуть позже — новое сообщение: как раз накануне часть работ Примаченко взяли в Киев на выставку. О судьбе оставшихся полотен в силу очевидных причин внятно не говорили, пока не выбили российские войска за пределы области.
Спасение из огня
…В обугленном остове музея гарь давно выветрилась. По периметру, между кусков металлочерепицы и бетона, торчит сухой бурьян. На одну из уцелевших стен неизвестный художник нанес трафарет: женщина оседлала мифологического быка, не позволила себя похитить. И надпись: «Make Europe not war».
Кажется, эту-то женщину я и нашла. Мы беседовали в промежутке между ее онлайн-совещанием с руководством и занятием в Центре детского творчества, где собирались раскрашивать открытки-сердечки для украинских бойцов. Наталья Харитонова еще недавно занимала должность смотрительницы музея.
— 24 февраля позвонили знакомые из Чернобыльской зоны отчуждения: «Русские границу перешли, нас эвакуируют!» — вспоминает она. — У мужа основное место работы в Чернобыле, а в музее он сторож, живем совсем рядом. И Надежда Константиновна Бирюк, завотделом культуры поселкового совета, дала задание директору музея, Коренной Галине Николаевне, а также моему мужу и другому сторожу, Владимиру, снять со стен картины — готовить их к эвакуации. Четырнадцать картин Марии Примаченко и пятнадцатый — портрет авторства художницы Анны Игнатюк.
В соседнем зале стоял кадуб, то есть дубовая бочка два с лишним метра в высоту, тоже экспонат. В таких капусту квасили. Вот в кадубе мы и придумали картины заховать (спрятать. — Прим. ред.). А вышивки Ганны Верес, народного мастера, чего-то в спешке туда же положить не сообразили… Прятали, знаете, скорее от мародеров. Никто не думал, что они объекты культуры бомбят.
С утра 25 февраля шел сильный бой возле «Яйца». Это скульптура из бетона, называется «Яйцо жизни», у кольцевой, где граница Чернобыльской зоны. Символ возрождения земли после катастрофы. Оттуда они наступали. И сразу полетело по поселку… Примерно в половине одиннадцатого снаряд попал в музей. Во время обстрела мы с мужем сидели в своем подвале, дома. Когда бахнуло, Анатолий вышел посмотреть и кричит: «Звони пожарным!» Крыша только начала гореть. Но ветер сильный, огонь раздувало. Звонила-звонила, только никто трубку не взял, и у спасателей тоже. Покинули поселок. Потом обстрел утих. И рашистская техника поехала.
Мы растерялись, не знали, что делать. От парка стали подходить люди: Игорь Николаенко, владелец спортивного клуба, кроссфитом с детьми занимается, еще несколько мужчин. В главном зале уже полыхало. У нас музей — старинный панский особняк, деревянный, просто сверху как бы надета современная оболочка. Галине Николаевне звоню, Надежде Константиновне, сторожу Володе — накануне не Толина смена была, потому мы без ключей, а на окнах же решетки. Но все по подвалам, не слышат. Говорю мужу: «Ну что, давай решетки вырывать!»
Анатолий за ломом мотнулся, а я взялась за одну, как дерну — она и вырвалась. Тут Игорь Николаенко забрал у меня решетку, высадил ею окно. Они с Анатолием и еще один совсем молодой хлопчик, Максим Чередниченко, залезли внутрь, остальные не рискнули. Да и не надо, потому что лучше по цепочке передавать. Толя знал, где картины, он кадуб наклонял, Игорь с Максимом вытягивали, дальше из рук в руки. И несли к нам во двор, я там рядно (мешковина. — Прим. ред.) постелила. В музее обшивка и подвесной потолок из пластика, лампы от жара лопались, стреляли, угарный газ пошел. Журналисты спрашивали позже: «Вы не боялись, что муж пострадает?» На тот момент — нет. Теперь, когда вспоминаем, страшно, конечно.
Рядом была пристройка, ЦНАП (аббревиатура Центра предоставления административных услуг, на украинском. — О. М.). Бросились туда, выбили окно, выносили людские документы, складывали просто на землю, на горбочек. Дым от пожара стал черным, едким, на головы летели обломки, я тогда попросила: «Всё, выходите, задохнетесь!»
Прибежала Надежда Константиновна Бирюк, завотделом культуры: «Спрячьте картины у себя!» Никто не понимал, чего дальше ждать. И я ответила, что нужно более надежное место. Дом рядом с музеем, рашисты сразу найдут. У нас машина «Славута», муж ее завел, всё спасенное погрузили. За три-четыре ходки (потому что еще и другое забрали, древние каменные топоры, например, экспонаты из дерева) перевезли в подвал дома культуры, замаскировали. О тайнике знали только четыре человека. Там весь март, пока наши не вернулись, всё пролежало. Тогда полотна отправили в Киев.
По моей просьбе Надежда Бирюк дала полные названия четырнадцати спасенных картин. Мария Авксентьевна снабжала каждую текстом на обороте: от краткого «Украінська спевака» (Украинская певунья) или «Коронований баран» (Коронованный баран) до целой баллады: «Орина жито жне. Вовк торбу краде. А зозуля кує, віку дає. А Орини личить года да й не бачить, що из заду беда» (Орина рожь жнет. Волк торбу крадет. А кукушка кукует, жизни добавляет. А Орина считает года и не видит, что сзади беда). (Мария Авксентьевна говорила и писала на смеси украинского и белорусского, потому иные слова — авторская лексика. — О. М.).
В августе нынешнего года Марии Примаченко посмертно присвоили титул «Народная легенда Украины». В сентябре на Крещатике, в Национальном центре «Украинский дом», министр культуры Александр Ткаченко торжественно пожал руки Анатолию Харитонову и Игорю Николаенко. Они дали интервью телеканалам на фоне тех картин, что вынесли из огня, и вернулись домой, чтобы успеть до комендантского часа. По словам министра, восстановление музея потребует «совсем небольших денег по линии ЮНЕСКО». Правнучка Анастасия Примаченко, глава семейного благотворительного фонда, собирается устроить в селе Болотня под Иванковом, где жила и похоронена художница, арт-резиденцию. Орденом княгини Ольги третьей степени за многолетний добросовестный труд и в том числе за спасение бесценных картин указом президента Зеленского награждена Татьяна Свириденко, «голова» (председатель. — Прим. ред.) Иванковского поссовета.
Гражданская оборона
Самый центр, улица Киевская, пятиэтажный дом. Вместо одной из квартир — черная дыра. На балконе внизу сохнет белье. Рядом новые стеклопакеты, занавески, попытки вернуться в мирное прошлое.
— Танк прямой наводкой. Что-то не понравилось, — комментирует, перехватив мой взгляд, Руслан Стоколос, местный предприниматель и депутат поселкового совета.
Чуть дальше по Киевской с торца похожего дома смотрит Мария Примаченко. Мурал появился лишь год назад. Хорошо, что у танка не возникло желания ударить Марии в лицо…
Стоколос устроил мне обзорную экскурсию: от руин музея и взорванного моста через реку Тетерев до Мурашек, массива частного сектора советской поры. Радиозавод выделил своим рабочим участки земли под застройку, и они трудились тут без выходных и отпусков — дружно, как муравьи. Сейчас у сгоревших разбитых строений еще жужжат бетономешалки, стучат молотки. Но большая часть уже залатали пробоины «муравейника», приготовилась к зиме. Потому что на громаду пообещали только двадцать два мобильных дома от швейцарцев: поселок Иванков, в недавнем прошлом райцентр, медийно известен меньше соседних Бучи и Бородянки. Из Бородянки сюда даже бежали прятаться: ни пыточных, ни массовых убийств. Разбомбили «опасные» Мурашки, расстреляли несколько машин, а потом только магазины грабили. Российским военным помогали поселковые пьянчуги. Подчищали остатки.
Руслан Анатольевич вспоминает: 23 февраля позвонила ему директриса интерната из села Горностайполь: «Срочно надо воды в бутылях на дорогу! Нас эвакуировать хотят!»
— Я туда товары разные подвожу, работаем с ними. Не, не дети, инвалиды и старики, почти сто подопечных. Еще есть в Сукачах интернат на восемьдесят девчат, ну, как выразиться, крейзи. Плюс гериатрический интернат в селе Прибирск. Ответил, что сделаю, но давайте уже со следующей недели…
Наутро депутатов собрали в поселковом совете. Объявили: началась война. Команды на эвакуацию населения никто не дал.
— Зам «головы», Василий Леонидович Янута, распорядился доставить за мост лопаты, — рассказывает Стоколос. — Там окопы собирались рыть, линию обороны строить. Наш мост капитальный, важный, больше на ту сторону поблизости никаких переправ. Мотнулся на склад, набрал лопат, держаков к ним, гвоздей, чтобы всё скрепить, привез, нашел старшего. Смотрю, бронетехники стоит единиц сто, много военных, полиции. Чуть-чуть отлегло от души. Правда, один полицейский, когда лопату брал, сказал: «Наверное, это напрасно…» Тероборона в школе номер один собралась безоружная. Вернулся на площадь, жду указаний Леонидовича: может, еще что-то надо. И тут в дверях поссовета появляется дедушка, он у нас гражданской обороной заведовал, ключи на пальце вертит: «Всё!» — «Что всё?» — «Военные ушли из Иванкова, погранцы ушли, комендатура, полиция тоже. Понимаешь расклад?»
По словам Стоколоса, люди в селе Сукачи, когда увидели, что из Чернобыльской зоны армейские подразделения выводят, бросились к ним, плакали. А солдаты сами в шоке: «Сказали же, что вас тут нет, эвакуированы…»
— В село Ораное сразу вступила передовая группа бурятов. Жителей пересчитали, дома покидать запретили: «Иначе стреляем!» Следом за бурятами явились туда белорусы.
— Стоп, — перебиваю, — белорусы? В форме российской армии?
— О белорусах власть не хочет вспоминать, — кивает Руслан Анатольевич. — Геополитика! Признать — развязать руки Лукашенко. Но мы сами на смеси украинского с белорусским общаемся. Нешта белорусский не отличим?! Пожгли тут «пришельцев» в первые дни сильно. Народ стал партизанить, обороняться подручными средствами, раз такое дело. В начале марта сбили над Иванковом российский самолет, летчик выпрыгнул с парашютом. Нашли его в лесу, но мертвого. Потому что партизаны трошки раньше нашли.
У Руслана Анатольевича в семье в основном женщины, рисковать ими в оккупации он не мог. Тем более что ни в поссовете, ни в комендатуре, ни в полиции документы уничтожить не успели: бери списки депутатов или участников АТО да иди по адресам. Выпустил уток из сарая — пусть пасутся, где могут, отдал ключи от хаты соседу, посадил в микровтобус родню и рванул. Личный транспорт в такой ситуации — спасение. Пока оккупационные войска не вырубили мобильную связь, поддерживал контакты с информаторами, узнавал новости.
Директора интернатов из Горностайполя, Сукачей и Прибирска остались вместе со своими стариками, инвалидами и «крейзи». Ездили по-над реку на конике за спинами блокпостов, делились продуктами: вам мешочек муки, нам мешочек манки — хоть какая-то еда! Сами рыбу ловили на ставках, горячее варили. Говорят, теперь интернаты собираются отправить на реабилитацию за границу.
Новые мученики
— Могилу эту долбили — земля ж промерзла — под прицелом, быстро. Вон там, на девятиэтажке, сидели снайперы. Смотрели нам в спины. И самолеты постоянно гудели, летели Киев бомбить.
Александр щурится от солнца, показывает в сторону необитаемой высотки, одиноко стоящей то ли за полем, то ли за пустырем.
— Не похоронили сразу, просто прикопали. Всё сделали по-людски, когда наши вернулись.
Рыжий пес вертится рядом. Для него тут и будку пришлось сколотить. У людей война жилье отняла, а ему повезло.
На участке в конце улицы Запрудской, который, как положено по закону Украины, военный капеллан, глава общественного совета при районной госадминистрации Максим Козачина получил от государства, священник начал строить не особняк для своей семьи, а часовню. Сам же два десятка лет служил неподалеку, в селе Розважив, где жил. Закончить работу не успел…
К воротам у входа уже прикреплена табличка «Православная церковь Украины, парафия Рождества Божьей матери», и указан номер мобильного нового батюшки, протоиерея Ивана. Но купол на храм поднимал, пригнав кран, Александр вместе с напарником.
— Слово себе дал, — говорит и смотрит в небо, как будто докладывает некой вышестоящей инстанции о решении. — Видел, как он старается, тоже стал приходить. То траву вокруг обкошу, то еще чем-то помогу. А теперь, раз так вышло, нельзя бросать. Средств мало, люди без работы. Собрали деньги для памятника, потом посоветовались: нашим на «нуле» тепловизор нужнее. Поехали в Киев, купили, переслали. Второй раз пришлось собирать… Вот залили фундамент.
Александру Артеменко, пенсионеру, в прошлом специалисту местного завода «Луч», известного в Союзе предприятия, где делали радиоприборы для СУшек, помогает Сергей, каменотес из Житомирской области, который устанавливает надгробие. Вдове с двумя дочками-подростками самой не вытянуть: богатства семья не скопила. В Иванкове 43-летнего отца Максима знали как бессребреника и такого, кто всегда среди первых на гуманитарном фронте.
Последние минуты жизни священника могли бы остаться на страшном любительском видео бизнесмена из Иванкова Вадима Булавенко. Но Максим Козачина оказался на развилке у окружной на своих видавших виды «жигулях» 26 февраля, спустя сутки после семьи Булавенко…
Днем 25 февраля Вадим снимал из окна черного, с тонированными стеклами микроавтобуса «Мерседес» всё, что происходило вокруг. В сюжете ВВС, который показало в сентябре «Суспільне» («Общественное телевидение»), он подтвердил: хотел, чтобы осталось документальное свидетельство.
За рулем находился отец, 48-летний Олег, в салоне — три любимых овчарки, забрали их, возвращались домой. И увидели: наперерез движется колонна военной техники, на боках — буква V. Сдать назад, спрятаться в «карман» возможности нет. Дальше камера работала автоматически: треск выстрелов, дырки в лобовом стекле, в обшивке, отчаянный визг собак, крик Вадима: «Па-ап! Папочка мой, не умирай, пожалуйста, я тебя прошу!», лежащий посреди дороги Олег с оторванной правой ногой…
Сын сумел оттащить его в лесопосадку, в яму. Спустя три часа, когда гул техники стих, Олег разрешил сыну уйти. Выжившая овчарка проводила младшего хозяина немного и вернулась охранять старшего. Когда Олег Булавенко скончался от потери крови, точно неизвестно. Вадим, который набрал в Иванкове обезболивающих и жгутов, прорваться назад уже не смог: россияне, заняв поселок, расставили блокпосты. Жена Вадима находилась на восьмом месяце беременности, и он не имел права умереть, пропасть без следа.
Можно лишь предположить, что именно заставило Максима Козачину на том же месте выйти из машины и в рясе, с крестом на груди, сделать несколько шагов по направлению к блокпосту. Хотел остановить? Проклясть убийц? Никто уже не узнает. Священник был расстрелян в упор, «жигули» раздавили танком и вдобавок сожгли для устрашения, прямо на проезжей части.
— Тело не давали забрать несколько дней, — вспоминает Александр Артеменко. — «Давай отсюда, а то рядом ляжешь!» Спасибо большое предпринимателю Миколе Руденко, что магазин «Калина» держит. Как-то сумел договориться, хоть и не сразу. 1 апреля отдали отца Максима, на следующий день — Булавенко.
Выпускник Киевской духовной академии Максим Козачина в 2015-м ездил на Донбасс военным капелланом. Начал с того, что построил в подконтрольном Бахмуте украинскую часовню. В 2018-м собрал рюкзак снова — хоть медбратом в полевой госпиталь, но попросили подменить «выгоревшего» психолога: никто так не умел разговаривать с бойцами.
Он не был боязливым и в мирских делах. Требовал от сессии предоставить в первую очередь жилье для врачей, которые спасали раненых земляков-АТОшников, боролся за ландшафтный заказник, а не за охотничье хозяйство, к недовольству «голов» нескольких сельских рад.
Вместе с волонтеркой-медиком Викторией Крамаренко отец Максим возвращал к жизни Сергея Гриненко, бойца 72-й бригады имени Черных запорожцев. После снайперской пули, что прошла сквозь голову и позвоночник, Сергея, обездвиженного, потерявшего речь, привезли в 2014-м из госпиталя к матери, Валентине Николаевне, в село Прибирск: «Теперь только уход, любовь и чудо». А у матери еще четверо сыновей, один из которых на фронте… Лекарства, витамины, тренажеры, функциональная кровать, а потом и современное инвалидное мотокресло — важно было всё. Но главное, Сергей начал… рисовать. Левой непослушной рукой, сперва пастелью, потом красками, на лучшей бумаге, которую удавалось достать и закрепить на подрамнике, по пять-шесть часов в день, без передышки. Летние, осенние, зимние пейзажи, ни одной картины о войне.
— Скоро выставку устроим! — пообещал отец Максим в последнюю их встречу. Ему нравилось настроение парня.
В Прибирск российские войска вошли тогда же, когда в Иванков. Сергей с матерью даже прятаться не стали: бессмысленно.
— Мы с Сережей приготовились, — кратко объяснила мне Валентина Николаевна. — Дом у нас в самом центре, на горке. Они на БТРе у магазина остановились, то есть рядом, а хвост колонны и не виден. В окно глянула, говорю сынам: «Ну, хлопцы, уходите быстрее, всем вместе умирать не надо».
Под оккупацией, без света и связи село находилось чуть больше месяца. Но ни одна душа Гриненко не выдала.
— И Бог отвернул, — добавляет Валентина. 19 марта в плен попал ее младший, Денис. На велосипеде отправился с друзьями за село искать место, где мобильный ловит сигнал, а на обратном пути их задержали как шпионов-диверсантов.
— Отвезли в Чернобыль, потом в Беларусь, а оттуда — уже в Россию. Несколько человек попали на обмен, они рассказали. И по российскому телевидению сюжет был. Где точно находится, в какой тюрьме — неизвестно. После такого удара Сергею стало хуже, а когда еще и о батюшке узнал…
Новый храм совсем крохотный. Стены еще без отделки, зато иконы — в вышитых рушниках. Пахнет свежим деревом: на хоры ведет лестница. У вдовы отца Максима, рассказывали, голос прекрасный, да хватит ли сил остаться певчей?
Улицу Зои Космодемьянской в Иванкове переименовали в улицу Максима Козачины. А в поселковом центре «Доверие» открылась персональная выставка картин Сергея Гриненко.