Одним из основных направлений прошлогоднего российского вторжения в Украину было южное: уже 3 марта оккупанты заняли Херсон и колоннами двинулись на Николаев, подойдя к самому городу в попытке его окружить. Огромными усилиями украинские войска остановили наступление, но Николаевщина на восемь месяцев стала зоной непрерывных боев. Иногда линия фронта буквально разделяла соседние села. Специально для «Зеркала» журналист Алесь Минов попал в две деревни, которые на долгое время разделила война.
В Николаевскую область еду вместе с волонтерами инициативы «Незламні люди», среди которых есть и местные белорусы. Мы стартуем из Одессы, и наш сегодняшний маршрут — деревни Новогригоровка и Терновые Поды, что в тридцати километрах от Николаева. Волонтеры везут местным гуманитарную помощь — еду, лекарства и даже обычную посуду (кастрюли, сковородки), ведь у многих не осталось даже этого.
Хотя Николаевщина и была освобождена еще в прошлом ноябре, полноценная жизнь сюда не вернулась: практически нет интернета, большинство территорий заминировано: вдоль дороги и сейчас работают отряды саперов, обозначая «находки» белыми лентами. Относительно безопасные зоны пока в меньшинстве.
Чтобы попасть в Новогригоровку, проезжаем через село Шевченково, то самое, где находится завод переработки томатов для фирм «Чумак» и «Сандора», продукция которых была на всех белорусских прилавках. Сейчас завод восстанавливается, он был частично разрушен во время боевых действий.
В первые недели на областной центр шли колонны российской техники до 900 единиц в каждой, — рассказывает по дороге руководитель инициативы Сергей. — Но они были разбиты, и здесь закрепились украинские войска, что держали оборону со стороны уже Чернобаевки.
«Я доила корову, а в небе взрывы, соседние здания горят»
Новогригоровка — наш основной пункт назначения. Одесские активисты уже несколько недель помогают местным восстановить церковь, которая и служит местом общего сбора, так как от здания сельского совета ничего не осталось.
Местные рассказывают, что до войны в деревне жили около 450 человек, было 125 дворов. Сейчас же здесь не осталось ни одного целого здания. Церковный колокол подает сигнал, что прибыла гуманитарная помощь. И возле церкви понемногу начинают собираться люди.
Деревня пробыла под оккупацией всего две недели, позже россиян вытеснили дальше на 500 метров. Там линия фронта оставалась восемь месяцев.
— Как оккупанты зашли в наше село по полевой дороге, было понятно, что мимо моего дома поедут, — рассказывает Ирина. До войны она работала поваром в Новогригоровской школе.
— Пронеслась почти тысяча единиц техники, мы считали, потом сообщали уже нашим. У меня крайняя улица, крайний дом. Боялась, что пойдут по домам, как проголодаются, — фрагментарно вспоминает женщина. — Оккупанты окружили село, не давали выезжать. У меня было две внучки: на тот момент одной почти 4 месяца, другой 4 годочка. До войны заболели коронавирусом, нельзя была кормить грудью. А потом не было уже где кашку взять, смесь, было очень тяжело…
13 марта недалеко от моего дома, буквально в десяти метрах, был прилет… Я была в доме, детей опустили в подвал с люльками. Я поднималась воду кипятить, чтобы было, чем кормить. И вот этот прилет — еле на ногах удержалась, думала, вообще дом рухнет, но только окна повылетали.
Дети и внуки Ирины выехали из Новогригоровки 14 марта. Выехали в 8 утра, а уже через два часа в деревню зашли украинские войска.
— Мы счастливы были, кормили их, встречали, все рассказывали, показывали. Оккупанты отошли в сторону Николаева. Они бежали буквально, как крысы. Одна машина у них не завелась. Так наши, как вошли, позабирали из нее оружие себе. Врага отогнали сначала на 500 метров, потом на 800. И почти восемь с половиной месяцев они были на том месте, — рассказывает женщина, которая оставалась в деревне до 8 марта. — У кого не было хозяйства, выезжали в конце февраля — начале марта. А у нас коровы, свиньи, мы не могли, было жалко. Жила я, муж, соседка Раиса — смотрели за хозяйством на нашей улице. У меня было две тельные коровы, вот они дали 4 теленка. Я доила, а в небе взрывы, соседние здания горят.
В итоге хозяйство женщина потеряла. Ирина говорит, что отпустили всех коров и других животных, потому что те есть хотели и пить.
— Так они и пошли. Погибли почти все коровы, кого убило снарядами, кто просто потерялся, — продолжает женщина. — Потом я уговорила мужа поехать отсюда. А мы остались с Раей и скотиной. Уже приняли, что не выживем. Военные наши говорили: «Выезжайте», — а нам было все равно. Думали уже и могилки себе копать рядом, чтобы нас проще было похоронить, в ямку ту бросить.
Почему не хотели выезжать? Уже даже не из-за коров. Было такое ощущение «кто кого?». Прибьют нас, не прибьют — все равно, вот такая была злость на тех кацапов. А они будто издевались над нами: проснешься, кажется, тихо, в семь часов взрыв: «Доброе утро вам!» Потом в полдень взрыв: «Здравствуйте!», и финальный в восемь вечера. И так каждый день. Сейчас, как вспоминаю, так вообще не понимаю, как мы здесь живы остались…
В результате Ирина и ее соседка также эвакуировались. Говорит, выезжали они буквально с одним пакетом:
— Потом кто-то хотел попробовать вернуться, что-то еще прихватить из вещей. Так были поехали люди — пенсионеры, у них во время эвакуации машина со всеми вещами не завелась, надо было аккумулятор поменять, вот они хотели вернуться и забрать машину. И пока они аккумулятор тот переставляли, из танка был приход — мужчину убило.
Дом Ирины разбит: окна и дыры в стенах она заклеила целлофаном. Хозяйничает сама — муж на фронте: выехав из деревни, он лишь несколько дней посидел без работы, а потом сказал, что не может так, пока вокруг люди гибнут, записался в Вооруженные силы:
— Сейчас он в Донецкой области, под Марьинкой. Дети же пока не вернулись, так как здесь невозможно жить с малышами. Ребенок вырос, мы столько не виделись, столько времени упустили… Из-за этих долбанных кацапов, получается, [плачет] не видела, как внуки мои росли…
Надеемся только на победу. Надеялись еще весной: вот думали, что просто сто процентов будет. Сейчас же пока нет контрнаступления, но я уверена, что хоть до морозов будет наша победа, абсолютно уверена!
Конечно, так, как раньше, не будет. Так как мы уже в таком возрасте пятьдесят плюс, то нет такой энергии, что раньше. Я перед новым 2022 годом сделала была ремонт, ведь невестка же родила. И что теперь с того ремонта…
До войны наше село называли Гарнизон, так как здесь всегда были военные. А сейчас называют Несокрушимая стена — ведь мы держали оборону Николаева. Поэтому мы несокрушимые!
«Приехали в Николаев и были в шоке: маршрутки ходят и хлеб продается!»
Как раз напротив церкви — дом семьи Мельниченко. Они держали собственный магазин тут же. Семья эвакуировалась из деревни в середине марта. Сейчас в родной дом вернулся только Павло.
— Работали лет 15 всей семьей. Понемногу начинали когда-то, продавали продукты, потом ассортимент увеличился: все, что нужно для деревни, у нас было. С того и жили, — рассказывает мужчина. — Когда вернулись после оккупации, все, что было, уничтожено: и продукты, и холодильники, и витрины. Грабили: банкомат «Айбокс» взломали. Может, даже кто-то и из своих, кто здесь оставался. Пока каких-то компенсаций нет. Сейчас вот сами потолок перекрыли, теперь стены восстанавливаем. Постепенно уже и работаем: завозим что-то из основных продуктов.
Жена Павла Ирина сейчас живет с детьми в Николаеве: она работает учительницей в школе — нужен интернет. На выходные они приезжают всей семьей сюда.
— Радует то, что мы можем уже домой возвращаться, когда захотим, говорит Ирина. — Мы же выезжали на 10 дней, максимум, на 2 недели. Ну так надеялись… Время шло, тогда уже решили, вернемся, как только сможем. Потом новости доходили, сказали, что наш дом разбомбили. Ну, думаю, ничего, из руин что-то достанем, восстановим, хорошо, чтобы стены стояли.
Один снаряд в дом действительно попал и уничтожил часть стены. Ее пришлось возводить заново. Ирина сетует, что исчезли семейные фотографии, альбомы, где записывалось взросление детей.
— 14 марта танки начали уже сознательно по деревне стрелять. До сих пор как-то все в небе над нами было, а там по домам начали бить, тогда мы решили выезжать. Спали одетыми, чтобы бежать, если что. Рано вышли во двор с мужем, увидели самолеты. Сели быстренько по машинам — и на Николаев, — вспоминает Ирина. — Ехали и молились, у нас же связи не было, ничего не знали… Вышел на дорогу военный, мы выбежали, подняли руки вверх, кричим: «Не стреляйте!» А оказалось, это свои ребята, они нам машину желтыми лентами обвязали и пропустили дальше. Приехали в Николаев и были в шоке: маршрутки ходят и хлеб продается! Мы того хлеба несколько недель не видели.
Это сейчас мы так говорим, ведь время прошло, а тогда очень страшно было. Мы как вдохнули дома, то только в Николаеве выдохнули. Ведь за день как мы ехали, расстреляли машину. Погибла женщина, водитель-муж и сын раненые остались, но выжили.
Столько воинов наших здесь полегло. Здесь рядом дом, там во дворе наши ребята под деревом еду себе готовили на костре, один прилет — и сразу шесть человек убило. Хозяева дома прятались в подвале. Только через пару недель уже другие военные смогли тела своих забрать, залезли на руины того дома в подвал, а там только кости одни обгоревшие.
В конце села, там, где детский садик был, две могилки. И никто пока не знает, кто там лежит.
У нас женщина здесь умерла, не могли похоронить, так как на улицу невозможно было выйти из дома из-за обстрелов.
— Ценности, конечно, изменились. Раньше мы не ценили так базовые вещи. Сейчас, конечно, все ценим!
К россиянам отношение… Тетя из Москвы мне пишет: «Ира, потерпи еще немножко, вас пришли освобождать». Я говорю: «У меня дом разбит, от чего освобождать?» Звала нас в гости, я думаю боже упаси. Я ее никогда не видела, только незадолго до войны начали общаться. Мы будем сами в руинах, в нищете, но без них!
«Вот моя хата. Была…»
Еще одна жительница Новогригоровки, тоже Ирина, ведет меня к пострадавшему зданию школы, где она работала уборщицей.
— Вы идите за мной, покажу тропинку, по которой мы передвигаемся, а в сторону ступать нельзя — может взорваться, — объясняет женщина. Дорогой она указывает на разрушения за рядом красных тюльпанов. — Вот мой дом. Был… Пока живем в родительском, ведь он уцелел. Ну, как уцелел: крыша разбита, окон нет, дырка в стене, но ведь хоть что-то есть.
Здесь и сын Владик — ученик 7-го класса. Мальчик мог бы остаться в Николаеве у родственников, посещать школу, но признается, что совсем не хочет. Боится оставаться без матери.
— Он тяжело, конечно, все это переживал, — делится Ирина. — Таблетки пил успокоительные, когда все это было. Сейчас очень рад, что дома. Муж мой тоже здесь, он помогает ухаживать за своим братом в соседней деревне. Брат же получил ранение в спину, через легкие прошел осколок, теперь инвалид, на коляске. Так муж ездит, помогает его купать. Брату — 32, молодой парень…
Новогригоровская школа была небольшая — учеников на пятьдесят, но с современной техникой, полным педсоставом. Сейчас здание в ужасном состоянии. В одном из классов на доске осталось напоминание: дата 23 февраля — день, который, кажется, длится здесь и до сих пор.
— Это дети не успели подежурить и стереть с доски, — рассказывает Ирина.
Женщина показывает местную «реликвию» — немного уже выцветшую надпись-послание первых украинских освободителей, которое они оставили педагогам и детям простым карандашом: «Здравствуйте! Очень досадно, что этот сброд мародеров и насильников сделал с вашей школой, за нее мы отомстим… ваше ВСУ!!! Детям отдельный привет!»
— Это был класс моего сына, класс химии и биологии, — говорит Ирина. — Каждый класс был подключен к интернету, новая техника была — все повыносили за две недели оккупации. Но потом еще страшнее началось, как бомбили ежедневно. Если бы мы оставались здесь, не выезжали бы — то, наверное, нас никого бы не было.
От школы улицы расходятся в четыре стороны, куда ни пойдешь — картина одинаковая: общий упадок и руины. Люди здесь говорят, что «повезло» — это когда остается хотя бы две стены от здания. Во дворах — сгоревшая техника, автомобили.
Волонтеры раздали помощь — и мы едем в следующий пункт. На выезде из Новогригоровки — не менее ужасные картины, чем в самой деревне.
Еще в первые дни оккупации часть людей пыталась выбраться полевой дорогой на севере. Менее чем в километре от крайнего дома на этой дороге по сей день свидетельства военных преступлений: уничтоженные гражданские авто. Одна машина взорвана, а другая — старенькая «Таврия», которые производились на Запорожском автозаводе в течение 90-х годов, — просто вмята танком в землю.
Вокруг — остатки вещей, включая и детские, вперемешку с обломками снарядов и гильз.
— Людей пропускали через блокпост, а стреляли уже в зад авто, на выезде, — рассказывает Сергей спокойным тоном человека, который повидал немало подобных ужасов.
Аналогичные истории мне приходилось слышать и на Харьковщине, и на Киевщине. Тела украинцев, которым так и не удалось выбраться из ада, часто оставались лежать до самого освобождения, пока полиция и служба безопасности вместе с саперами не доставали останки из груды металла, заводя очередные дела об убийстве.
А вот в нескольких километрах от Новогригоровки и сам российский танк Т-72, что и палил по деревне. По нему отработала американская гаубица М777, поэтому сейчас эта металлическая махина не несет опасности.
«Мы с женой двое суток шли пешком из Херсона сюда»
Всего в пяти километрах от Новогригоровки соседняя деревня — Терновые Поды — наш второй пункт назначения на сегодня. Этой деревне посчастливилось меньше, чем Новогригоровке. Она была под оккупацией вплоть до 12 ноября прошлого года.
Единственная дорога сюда разбита гусеницами техники и взрывами снарядов — легковое авто не проедет. Вдоль же дороги тянутся километры неуклюжих траншей и окопов, в которых держали оборону войска. В полях кое-где торчат остатки снарядов.
— Это кластерный носитель кассетных боеприпасов РСЗО «Смерч»: еще в воздухе он отстреливает кластеры, которые через мгновение взрываются, поражая окрестности мелкими металлическими частями, — проводят экскурсию волонтеры. — Один такой прилет уничтожает все живое на площади четырех футбольных полей. То, что во время взрыва сам носитель не уничтожается, дает возможность экспертам точно выяснить по углу входа в землю, откуда делался запуск.
На полях продолжают оставаться брошенные тела российских солдат. Кого-то успели похоронить, кого-то — нет. Украинские военные и волонтеры, которые были здесь сразу после ухода оккупантов, говорят, что тел в российской военной форме возле Терновых Подов было очень много.
Их до сих пор находят украинские военные и волонтеры. Мы не стали исключением. Просто среди поля находим раскопанный дикими животными ящик с человеческими останками.
Местные власти собирали трупы российских солдат и хоронили их. Обычно в номерных могилах с обозначением «неизвестный российский солдат», или даже с именами, в тех редких случаях, когда удавалось выяснить. Однако процесс захоронения убитых оккупантов небыстрый — некоторые останки находятся в зонах, где еще не работали саперы, трогать их опасно.
Маневрируя по разбитой дороге на подъезде к Терновым Подам, Сергей рассказывает о деревне, где до войны жили около 160 человек. В основном держали фермерские хозяйства. Часть жителей выехала, как только началась война, а другие — из-под оккупации через гуманитарные коридоры. Во время активных боевых действий в деревне не оставалось никого, кроме солдат.
— Здесь практически в каждом доме прятались российские солдаты, делали подкопы под полом, чтобы спать в относительной безопасности от прилетов. Сейчас же в деревне живет всего несколько человек, — объясняет Сергей. — Надежд на восстановление Подов немного — время идет, люди не возвращаются.
Вместо части домов в Терновых Подах — теперь груда обломков. В тех же, где уцелели несущие стены, на обычных бытовых вещах бывших хозяев — слой банок из-под российской тушенки, оставленная военная форма, а поверх — грязь, штукатурка, выбитое стекло. Во дворах кое-где уже цветут тюльпаны и нарциссы, где-то на огородах пробивается щавель, свекла.
В конце центральной улицы стоит доска с повязанной на ней белой лентой — работа саперов. Как раз под ней — активная мина. В пятидесяти метрах — два сожженных с экипажем украинских «Хаммера».
Постоянно тут остаются двое пенсионеров — Владимир и Нина, которые вернулись сюда после освобождения деревни. Команда Сергея каждую субботу привозит им воду и вещи первой необходимости.
Дом Владимира и Нины выделяется на общем фоне, хотя его не назовешь целым: ни одного стекла нет, только пленка и фанера. Но дом чуть ли не единственный в деревне, через который нельзя посмотреть насквозь, увидев в дырах, что сзади.
Встречают нас с позитивным и приподнятым настроением, Нина делится:
— Помаленьку, понемножку обзаводимся хозяйством, цыплят вот купили.
— Сейчас хорошо, — подключается Владимир. — Грустно, конечно, что людей мало, но сами видите: куда им возвращаться? Я надеюсь, что деревня оживет, люди приедут обратно. Нужно ремонтировать дома, ведь теперь без крыши над головой не проживешь.
Владимир работал животноводом, он сам из Хмельницкой области, но здесь живет 43 года, уже считает себя местным. О переезде даже не думает:
— Когда нашу деревню освободили, то мы с женой двое суток шли пешком из Херсона сюда. А как иначе? Ничего же не ходило, никакого транспорта… Хоть я мужик, но хотелось плакать придя. Я как увидел с края деревни, что наш дом стоит, то слезы на глазах проступили. И две собачки выбежали нас встречать. Вот то было счастье величайшее!
— Страшнейшее было, как погибали наши животные: корову, двух коз убило сразу взрывом, трех козлят ранило, они умирали еще несколько дней, — говорит Нина. — Больше всего жаль животных. Мы не могли уходить: они же в глаза так смотрят, так их жалко, а с собой не возьмешь…
Владимир же объясняет, что он за жену боялся, говорит, сам бы никогда в жизни не выезжал из дома.
— Очень хотим, чтобы была уже свободная, вольная наша Украина, — говорит Нина. — Чтобы маршрутка ходила, как раньше: можешь сесть и поехать, куда тебе надо, хоть в Херсон, хоть в Николаев, чтобы жизнь уже пошла. А сейчас без машины трудно добираться, мины на дорогах, в лесах. Если бы не гремело все вокруг, то было бы спокойнее. Но и так благодарны богу, что в родном доме теперь. Думаю, может, хуже уже не будет…
Владимир и Нина забирают продукты и воду. Мы сворачиваемся и едем обратно в Одессу единственной дорогой через Новогригоровку. Едем молча: весь день команда много улыбалась, вежливо слушала рассказы и истории, но атмосфера в деревнях удручающая — накрывает как раз после:
— Людей радует не только помощь, но и сам наш приезд, для них это как праздник: чувствуют себя незабытыми, нужными, — делится со мной одна из волонтеров Анна. — Сейчас таких деревень сотни, таких судеб — тысячи, а основное внимание на фронте, на будущем контрнаступлении, а люди словно наедине со своим горем в этих руинах. Поэтому важно быть рядом с ними, мы сюда стараемся ездить каждую неделю.
Читайте также:
