Каково это — привозить матерям и вдовам гробы с телами убитых солдат —на условиях анонимности «Медиазоне» рассказал российский офицер, который три месяца занимался этой работой в Забайкальском крае и увидел такое, о чем теперь хотел бы забыть.
Недавно мы публиковали рассказ военнослужащего ВСУ Николая Дробинина, обязанностью которого долгое время было сообщать о гибели военных их семьям и помогать с оформлением документов. «Это был, наверное, самый трудный момент моей службы — когда мне сказали, чем буду заниматься», — признался Николай.
Полностью текст можно прочитать тут.
Тяжелый труд обычного грузчика. От морга до пункта назначения
По образованию я военный психолог. По службе довелось мне участвовать в сопровождении «груза 200» в Забайкальском крае. Было бы хорошо, если бы на сопровождение брали только военнослужащих с такой специальностью, как у меня, но на самом деле отправляют всех подряд, хотя этим должны заниматься только специалисты. Отправляют кого попало. Разумеется, это происходит от тотальной нехватки людей. Я туда попал случайно — меня не знали куда деть, когда я отказался исполнять приказ.
Похороны, к сожалению, зачастую не организовываются нормально. Погибших сопровождают люди, которые не имеют профильного образования. Чаще всего это простые солдаты, реже — офицеры, которых назначают случайным образом. Когда назначали меня, я был рад, так как лучше уж я, чем какой-то человек, который даже не знает, что матери погибшего сказать, когда она хоронит сына.
Происходит такая командировка по сопровождению очень просто. В Ростове-на-Дону работает 522-й центр опознания погибших, расположенный в морге на территории военного госпиталя, куда привозят погибших с Украины. Это, грубо говоря, сортировочный центр, который существует для дальнейшей отправки по стране. Там работают представители со всех соединений, принимающих участие в войне. Работа этих людей является адом — в их задачу входит опознание и подготовка к отправке всех военнослужащих из их воинской части. При поступлении погибшего, после установления его личности, из Ростова поступает звонок в воинскую часть, направляется сопровождающий. Сопровождающего выбирают из числа офицеров и контрактников, который на данный момент не задействован в чем-то другом, кто есть — тот есть.
Технически это происходит так: сопровождающий вылетает в Ростов-на-Дону, приезжает в 522-й центр, принимает погибшего военнослужащего, его документы, личные вещи, которые необходимо вернуть родственникам, документы для захоронения, орден Мужества — и ждет, пока назначат рейс. После этого сопровождающие проходят инструктаж от начальника центра. Они грузят тела в Ил-76 и улетают до города назначения. При этом на инструктаже нам ничего не говорилось о порядке работы с родственниками погибших военнослужащих.
По прибытии в областной центр тела встречают местные военкомы, которые помогают организовать транспорт в населенные пункты, где проживали погибшие. По приезде необходимо передать тело родственникам и быть рядом с ними до самого конца, включая процесс захоронения. После этого необходимо получить документы, необходимые для оформления выплат, справку о смерти и о захоронении, и вернуться в свою воинскую часть.
Подобные рейсы из Ростова вылетают регулярно, практически каждый день, задержать рейс могут лишь технические причины или большая загруженность самого центра в Ростове. В том самолете, на котором летел я, все было под завязку — 80 деревянных ящиков с телами, внутри цинки, а вдоль бортов, ютясь, в районе 60 сопровождающих, некоторым из которых предстояло проделать этот маршрут до конца. Обычно такой борт летит по большим городам в течение нескольких дней, и конечная его остановка — это обычно Владивосток, но со мной в самолете летели погибшие до самого Сахалина. Изначально за каждым погибшим отправляли своего сопровождающего, но, по мере нехватки людей и увеличения потерь, стали отправлять одного человека за всеми погибшими из одного крупного города или воинской части. А по прилете в условную Читу борт встречали сопровождающие, которые забирали по одному гробу с телом и увозили к месту захоронения. То есть в Ростов сейчас уже необязательно каждый раз летать, можно и просто по региону ездить.
Сам центр опознания в госпитале Ростова-на-Дону представляет собой ужасную картину. Конечно в первую очередь это ни с чем не сравнимый запах. Несмотря на то, что я приезжал зимой, когда очень холодно, забыть его сложно. То, что происходит летом, страшно даже вообразить. Второе, что очень бросается в глаза, это отношение к телам погибших военных. Там расположены огромные ангары, где происходит опознание и сортировка, и там тела на земле валяются просто. Когда я вошел в ангар, то, проходя вдоль рядов погибших, буквально валяющихся на земле, увидел голову, которая лежала отдельно от тела. Перекошенное выражение лица этой головы мне не забыть уже никогда. Не организовано должное хранение и температура — оно и понятно, при таком потоке погибших ресурсы моргов госпиталей на это не рассчитаны. Ну и когда я подошел к погибшим из нашей части, то увидел сам процесс: тела одевают в военную форму, делают это простые солдаты, даже срочники, после чего их укладывают в цинковые гробы, красят лицо, чтобы оно сквозь окошко цинка выглядело не так ужасно, запаивают, кладут в деревянный ящик, подписывают и готовят к погрузке.
Конечно, вся эта командировка — это по сути еще и тяжелый труд обычного грузчика. Начиная с морга Ростова, заканчивая деревней назначения, мне приходилось все время погружать, переставлять гробы с телами. Сначала с морга в КАМАЗ, потом в самолет, потом по мере выгрузки — в местах остановок, и, наконец, в своем населенном пункте. Звание и должность значения не имеют. Офицер ты либо солдат — все одно, ты должен это делать.
«Не стоит оттаскивать мать от гроба». Встреча с родными
С родственниками по прибытии необходимо взаимодействовать напрямую. Конечно, это сразу ужасное горе матери. Хуже всего, когда везешь молодого пацана, лет 20−25. Тогда хочется оказаться на его месте, лишь бы не видеть то, что происходит с родными в первые минуты, когда они видят тело своего ребенка. Я, когда готовился к первой командировке, позвонил своему другу, тоже военному психологу, чтобы он поделился опытом, так как уже участвовал в подобных мероприятиях во время этой войны. Когда есть базовое образование, такой практический опыт ложится легко и удается избежать многих ошибок, не сделать хуже и без того убитым горем родным. Ужасно обидно, что другие люди летят неподготовленными к подобным ситуациям. Я, хоть и старался инструктировать по возможности тех знакомых военнослужащих, кто тоже этим занимался, но системно этот процесс упущен, это очевидно.
По сути фраза, которую я как сопровождающий обязан сказать по прибытии, звучит примерно так: «Уважаемая Мария Ивановна, примите мои искренние соболезнования по случаю постигшей вас тяжелой утраты». Все остальные слова можно будет сказать после. Чтобы сгладить все остальное, есть простые правила. Нужно заранее продумать, чтобы на момент встречи у вас рядом всегда была бутылка воды, салфетки, место, куда можно усадить или уложить человека. Ни в коем случае не говорить матери, потерявшей ребенка слов вроде «я вас понимаю». Вы не в состоянии понять ее горе, эти слова могут вызвать агрессию. В случае агрессии нельзя отвечать, пытаться что-то доказать или опровергнуть. Нужно просто слушать и ждать, когда реакция закончится.
Кроме этого, стоит узнать у родственников, что они знают об обстоятельствах смерти военнослужащего. Если им неизвестны подробности — а мама будет спрашивать, как умер ее сын — стоит постараться утешить ее тем, что смерть наступила мгновенно, и ее ребенок не мучился. Это дает мамам некоторое облегчение их состояния. Но в этом разговоре нужно быть предельно осторожным и деликатным. Ну и не стоит оттаскивать мать от гроба с телом и давать это делать ее родственникам. В самый первый момент необходимо дать выход слезам и эмоциям, которые постепенно начнут стихать. Ошибка некоторых в том, что они начинают тут же успокаивать, оттаскивать, не дают проплакаться. Так делать не стоит. Обычно сопровождающие даже этого не знают, не знают, что говорить — молчат и все. Это все потому, что назначают кого попало, людей не хватает.
Мне приходилось выезжать довольно часто, где-то каждую неделю-две. Я лично похоронил 13 человек, но были и те сопровождающие, кто участвовал и в большем количестве подобных мероприятий. Поток шел постоянно. Выезд почетного караула на похороны в близлежащих районах стал делом буквально ежедневным.
«Впервые в жизни вскрывал цинковые гробы на глазах у убитых горем родных». Прощание
Мне больше всего запомнился один учитель из школы, тело которого я привез в село Бура на границе с Китаем. Там даже связи нет, просто не ловит. Этого учителя мобилизовали, он умер от ранения в ногу, абсолютно не смертельного, но потерял кровь, потому что жгут ему наложили не выше раны, как это положено делать, а ниже, и никто не понес за это ответственности. Он был учителем простым то ли ОБЖ, то ли истории, а его, по сути, угнали в чужую страну за тысячи километров убивать людей. А в деревнях люди простые: сказали «бороться с нацистами» — значит, будем бороться. И заменить его в этом конкретном отдаленном селе некем. Когда я его привез, я понял, как этого мужика тут все любили, все село. Столько цветов и искренних слез я в жизни не видел.
Еще случай был, когда я привез матери хоронить уже второго ее погибшего сына. Первого убили раньше, из села Чара. У нее один пошел добровольцем в ЧВК, второго мобилизовали, а третий, по-моему, никуда не пошел, но собирался. Там я, конечно, попал под такую истерику — я и за Путина выслушивал, и за Шойгу, и за всех, за всех сразу. То есть я был во всем виноват как человек в форме, что я эту войну развязал, я всех поубивал и ее сына убил, все дела. Ее было просто очень жалко. Она и кинуться на меня хотела, да не хватило сил от пережитого ужаса. Она обмякла и почти в обморок упала.
Еще был тяжелый момент, когда к нам в морг при части приехала группа тел. Собралось много убитых горем родственников погибших. И двум семьям хотелось обязательно вскрыть цинковые гробы и переложить тела в другие. Они подготовили инструмент, но, когда дело дошло до распиливания гроба, они не смогли, и попросили меня это сделать. Впервые в жизни вскрывал цинковые гробы на глазах у убитых горем родных, было ужасно холодно, руки замерзли, так еще и состояние тела одного из погибших было ужасное. Была ужасная истерика, пока мы переносили их в морг для переодевания. Распиливать цинковый гроб болгаркой — занятие не для слабонервных.
Вскрыть цинк хотят по разным причинам. Вообще в цинке есть окошко специальное, через которое видно лицо. И зачастую, если лицо сохранилось в нормальном состоянии, если тело нормальное, то по лицу можно узнать человека. Но некоторые участники просто хотят прикоснуться к погибшим. Они хотят именно, чтобы было тело. А еще в Забайкальском крае есть обычаи, традиции какие-то, что в день прощания как минимум тело должно лежать в доме в открытом состоянии, чтобы люди приходили и прощались с ним. И в такой ситуации вскрывать цинк, когда тело будет лежать в тепле и гнить — это очень, мне кажется, плохая идея. Я лично, когда сам хоронил, старался все-таки не разрешать вскрывать. У меня было такое право, я имел на это полномочия. То есть я могу решить, что цинк вскрывать нельзя. Окошко есть, лицо видно, родственники опознают, и этого достаточно. Матери в основном хотят сына вскрыть, но они не понимают, что это запах и это все небезопасно банально.
Я только один раз разрешил вскрывать. Мы разрешили, и он просто стоял открытый сутки в доме — но там зима, и, в общем-то, это можно было организовать. И человек погиб не так давно, мы его привезли, быстро доставили, и, в принципе, можно было похоронить. Всех остальных я хоронил в закрытых гробах.
До похорон цинк хранится в разных местах, не обязательно в морге, в некоторых населенных пунктах их нет. В глухих деревнях я встречал такое ужасное зрелище, когда цинк привезли в школу, поставили в актовый зал или даже в столовую. Поставили посередине — и там все прощались, прямо в школе. Деревни маленькие, деревни бедные, мест нет, моргов своих нет. И там уже кто как — выкручивается, как может.
Я лично к себе негатива не встретил, ну кроме той матери — и то я ей сказал, что помогу чем смогу, оставил контакты, и она мне потом писала, я с ней общался, помогал по документам. Все остальные нормально на меня реагировали. То есть они меня ни в чем не обвиняли особо. Все они понимают, что человек приехал, привез, он не виноват, он их не убивал. В частных разговорах мне показалось, что многие, конечно, против войны. Они понимают, что это какая-то хе*ня. У многих в семьях родственники отговаривали ехать, а человек уезжал и погибал.
«Поначалу тяжело, но потом, конечно, привыкаешь». Поминки
Я на поминках старался вообще никогда не оставаться, потому что для меня очень тяжело это. Это все ужасно. Я старался с них просто уезжать под любыми предлогами, хотя, конечно, звали, приглашали, говорят, останьтесь там, покушайте. Еда, конечно, вкусная, но я чаще уезжал. Только когда ездишь на похороны с эскортом, с почетным караулом, ты возишь с собой военнослужащих по призыву, срочников, а срочников нужно кормить по расписанию как бы. Нужно их покормить, а где кормить? На поминках. Приходится оставаться, конечно. Приходится сидеть. Кроме срочников, мне приходилось оставаться, когда были слишком отдаленные регионы, с которых самолет летает по расписанию раз в три дня, либо просто уехать можно только с кем-то из родственников на машине. Пока они пьют, ты там. Собрались уезжать в Читу — ты с ними садишься и уезжаешь. Транспорт не всегда организовывался на место похорон.
Самая большая моя командировка была 20 дней, когда я в Ростов летал, но это потому, что Ил долго летел, ломался по пути. А так, когда едешь в населенный пункт, то там привозишь, а на следующий или через день назначают похороны, идешь в военкомат, хоронишь, забираешь документы и уезжаешь. Где живешь в это время — всегда по-разному. Допустим, я был в населенном пункте Могоча. Там буквально встретила нас администрация, чуть ли не глава города, разместили в каком-то хорошем отеле, накормили, напоили, сервис шикарный был. Но везде по-разному. Люди размещают, нигде не отказывают, все, конечно, помогают. Размещение и сопутствующие расходы сами по себе не компенсируются — ни проживание, ни питание. Поэтому люди понимают: человек привез тело, человек приехал — и помогают ему, чем могут.
Ситуация, конечно, удручающая. В крае все бедные, деньги на похороны собирают всей деревней. Регион и так страшный, но он страшный еще и потому, что именно оттуда выгребают всех мужчин, вообще всех! Бурятов и якутов, все маленькие народности, кто там рядом живет. Всех в первую очередь на войну. По работе я общался с военкомами районов, и как минимум два из них мне сказали, что у них закончился «мобресурс». То есть это буквально их слова были, что мужики закончились в этих районах.
По времени я занимался [сопровождением «груза 200»] примерно три месяца. Это жесткий опыт, но все-таки я военный специалист, все равно я знаю, что это за вещи, был готов к ним. Но все же это очень страшно. Поначалу было тяжело, но потом, конечно, привыкаешь.
Автор: Никита Сологуб
Редактор: Дмитрий Ткачев