В любых вооруженных конфликтах самыми уязвимыми всегда оказываются дети. По данным той же ООН, в 2022 году более двух третей детей на планете жили в странах, охваченных конфликтами. «Настоящее время» публикует рассказы своих читателей из Украины о том, как война изменила жизнь их детей, повлияла на их здоровье и самочувствие, отношения в семье, психологическое состояние.
«Дети стали взрослее, но с детскими страхами, которых раньше не было». Леся и ее дочь Уляна, 12 лет, Киевская область
Леся рассказывает, что начало полномасштабного вторжения России ее семья встретила под Киевом. Муж в первый же день ушел добровольцем. Леся с дочерью, тогда девятилетней, сначала перебралась в Ивано-Франковск, а затем, спасаясь от бомбежек, — в Швецию. Два месяца спустя, после освобождения Киевской области, они вернулись домой и больше никуда не выезжали.
Летом 2022 года дочь Леси вместе со школьными друзьями занималась волонтерством: дети пекли печенье, рисовали картины и плели браслеты, продавали все на аллее в центре города, а собранные деньги в конце лета передали благотворительному фонду Сергея Притулы (эта украинская благотворительная организация помогает ВСУ, а также пострадавшим от войны в Украине).
Главное изменение, которое Леся заметила в своей дочери в связи с войной, — нежелание говорить на русском языке: «У нас русскоговорящая семья, и первое, от чего отказалась дочь, это от русского языка. За два года она полностью перешла на украинский, перестала слушать русскую музыку, смотреть кино на русском, читать и говорить. Хотя никто ей не запрещал».
Сейчас Уляне 12 лет, она увлекается рукопашным боем и рисованием, а после школы планирует пойти в армию. С началом полномасштабного вторжения дочь Леси стала больше интересоваться политикой и мечтает теперь о военной карьере, «как папа», или о карьере архитектора, чтобы строить дома, «которые не будут разрушаться от ракет».
«Это наша нынешняя реальность. За два с половиной года войны она перестала быть ребенком, играть в игрушки, ее детство закончилось в девять лет. <…> Лишили детства, пытаются лишить дома и жизни. Дети стали взрослее, но с детскими страхами, которых раньше не было. <…> Наши дети не встанут на колени, они уже учатся быть сильными. Жители РФ уже проиграли».
Виктория Любаревич-Торхова — нейропсихолог и психотерапевт, она работает с детьми в Украине. В интервью «Настоящему времени» Виктория говорит, что многое из рассказанного Лесей подтверждают и ее наблюдения:
«Есть явление, когда дети принципиально отказываются говорить с родителями на русском и переходят на украинский язык. В основном это подростки от 14 лет. Они становятся такими двигателями в семьях. Я наблюдала целые баталии: родители обращались и говорили: „Боже, ну почему, я же пытаюсь объяснить, что я не могу даже как-то [признаться] в любви, выразить чувства, проговорить все на украинском“. А ребенок отвечает: „А мне все равно. Нет, я тебя не слышу“. Причем некоторые взрослые вернулись к русскому, а вот дети, по моему опыту, нет».
Психолог также подтверждает феномен раннего взросления и предпочитает все-таки не называть это травмой: «Мне бы очень хотелось сказать, что [для некоторых происходящее] не травма, а болезненный опыт. Психика любого человека — это проживание опыта и взращивание опыта. И каким бы он болезненным и травматичным ни был, ни за какие коврижки нельзя уговорить нервную систему отказаться от опыта (кроме редких случаев, когда предохранителем становится амнезия)». Дети, получившие хоть и очень болезненный, но уникальный опыт, могут стать «прототипом для нового поколения граждан Украины», отмечает психолог.
«Мы выжили в аду. Мои дети будут ненавидеть и проклинать русских всю жизнь». Алена, 41 год, и дочери София и Анастасия, 17 и 14 лет. Мариуполь
До полномасштабного вторжения Алена с мужем и двумя дочерьми жили в Мариуполе. У мужа был бизнес, Алена занималась домом и детьми, дочери увлекались танцами. «Война застала врасплох. Мы не могли поверить, что в XXI веке людей будут убивать тысячами, дома будут рушиться, как карточные домики, под ударами авиации, люди будут сгорать заживо в своих домах от бомбежек „Градами“ и „Смерчами“, а на детских площадках и клумбах, где еще вчера гуляли дети, будут руками рыть могилы и хоронить убитых».
С 24 февраля по 3 марта 2022 года Алена с мужем и детьми были дома, во время обстрелов прятались в ванной или возле шахты лифта. Потом переселились на подземную парковку возле своего дома, еду готовили на костре, воду добывали из растопленного снега. А еще наблюдали, как их дом постепенно рушится от постоянных попаданий снарядов. «Дети плакали и боялись, после каждого прилета спрашивали: „Это не в нашу квартиру?“ — и мы каждый раз говорили, что нет, а они с такой надеждой вздыхали и радовались».
16 марта семья решила выезжать из города, и только тогда дети, выбравшись из подземелья, увидели, во что за 20 дней войны превратился их родной город: «Соседние пятиэтажки были разрушены полностью, под забором лежало несколько трупов, везде стекла и провода. Я никогда не забуду глаза моих детей, которые уезжали из дома навсегда, и слова младшей дочери: «Я хочу, чтобы все русские сдохли!».
Психолог Виктория Любаревич-Торхова обращает внимание: «Если дети говорят про войну, про оторванные конечности, говорят про то, кто какого „орка“ как прибил, и так далее, то это уже можно считать травмой. Потому что у детей в норме не должно быть войны и не должно быть такого травматичного опыта».
Отдельное травмирующее событие, с которым сталкиваются украинские дети и с которым часто приходится работать психологам, — это полная потеря дома. Любаревич-Торхова считает эту травму одной из самых тяжелых: «У каждого в природе есть понятие гнезда. И потеря гнезда — это очень тяжелая потеря. Она может сравниться с потерей близкого человека. Потому что это о собственном „я“ и ощущении защищенности. И таким детям тяжелее всего. Потому что женщины это тяжело переживают, а ребенок прикреплен в основном к маме, и когда маме плохо, ребенку — еще хуже».
Еще одна травма и дополнительный источник детских тревог, о которой говорит психолог, — пребывание одного из родственников непосредственно в зоне боевых действий (а в самом трагичном сценарии — его гибель): «Есть дети, которым больше досталось: например, отец на войне или дядя на войне. То есть из семьи забрали кого-то, кто очень дорог и за кого ребенок боится и постоянно думает, переживает, молится. Это напряжение: постоянно бояться, представлять и прокручивать в голове негативные сценарии».
«Пятилетняя дочка нарисовала меня, плачущую и без сердца». Диляра и дочь Селин, 6,5 года, Стамбул
Жертвами такого травмирующего опыта порой становятся и те дети, которые никогда не жили в Украине, — об этом история еще одной нашей читательницы.
Диляра уже много лет живет в Турции. В последний раз она навещала родственников в Украине семь лет назад. Как оказалось, тогда она видела своего дядю Виктора в последний раз в жизни.
В феврале 2023 года Диляра увидела в Facebook пост о его гибели — дядя был военнослужащим и получил под Угледаром минно-взрывное ранение, несовместимое с жизнью. У него остались жена и двое детей.
Диляра рассказывает, что сразу начала рыдать, а дочь, услышав ее крики, подошла утешить. После она нарисовала рисунок:
«Пятилетняя дочка нарисовала меня, плачущую и без сердца, когда я выла, после того как узнала, что дядю убили».
«Это было больно. Но моя боль ничто по сравнению с тем, что чувствуют дети на войне. Мои дети в безопасности, но они видят, что я каждый день смотрю новости, переживаю, и мое настроение они тоже чувствуют».
«Дети живут в Кёльне, но до сих пор панически боятся самолетов». Светлана рассказала про трех племянниц из Чернигова
21 марта 2022 года младшая сестра Светланы выезжала из находившегося в блокаде Чернигова с дочерью пяти лет и трехлетними двойняшками. С продуктами в городе стало совсем плохо, чтобы их получить, нужно было стоять под обстрелами в огромных очередях, к тому же не было воды и света. Выжить с тремя маленькими детьми в таких условиях было почти невозможно, и семья решила рискнуть и попробовать выбраться из оккупации.
Выехать рано утром на специальном автобусе помогли волонтеры. Дорога до Киева вместо привычных двух часов заняла двенадцать, по пути автобус несколько раз обстреливали, дети были испуганы. Дальше на переполненном поезде семья доехала до Львова, потом на другом — до Польши, а после автобусом — до Варшавы. К этому моменту, как рассказывает Светлана, среди детей начал распространяться ротавирус: они с рвотой и температурой висели на руках у родителей, возможность подышать свежим воздухом и выпить воды была не всегда. Дальше волонтеры вывозили людей вглубь Европы. Семья сестры Светланы попала в Германию.
В Кёльне сестра с мужем и племянницами поселилась в доме для паломников при католическом костеле. Дети пошли в детский сад, нашли местных друзей и уже адаптировались к новой языковой среде лучше, чем родители. Но воспоминания о войне, по словам Светланы, продолжают преследовать и их: «Над Кёльном, бывает, низко пролетают самолеты, и дети всегда очень напуганы, когда слышат гул двигателя, с плачем бегут домой, спрашивают: это хорошие или плохие самолеты? Сестра как может успокаивает их, но дети до сих пор так реагируют».
Светлана объясняет этот страх теми травматичными воспоминаниями, которые остались у детей о последних днях в Чернигове: «Каждую ночь город бомбили, мы заводили часы до прилета самолета, дети помнят этот ужасный гул. От бомб прятались в подвалах жилых домов, дети помнят, как плакали от ужаса, когда дома ходили ходуном. Потом решили спать на полу в коридорах квартир, без света и отопления. Как это все можно забыть?»
А еще дети очень скучают по дому. Семья рассчитывает вернуться, когда это станет безопасно, но пока Чернигов — прифронтовой город и часто подвергается обстрелам. Старшая племянница Светланы параллельно учится в двух школах: в местной немецкой и онлайн в украинской. Нагрузка, по словам тети, большая, но девочка старается.
Психолог Виктория Любаревич-Торхова рассказывает о долгосрочной травме детей, которые пережили обстрелы: «У детей, которые сидели в подвале и там их дом трясло несколько месяцев нон-стоп, отдельный опыт. Впоследствии у них могут быть флешбэки, непереносимость фейерверков, грозы, громких автомобилей. <…> Это проблема с адаптационным порогом, то есть привыканием к новому».
Виктория говорит, что дети с таким опытом потом более настороженно относятся к миру вокруг: «Это потом сказывается на получении новых навыков, в том числе учебе. Перенапряжение, тревога и постоянная настороженность — это как такое неистовое внутреннее ухо, [настроенное] на потенциальную угрозу. И чем спокойнее вокруг — тем напряженнее нервная система. Но такое напряжение отбирает когнитивные функции, и таким детям часто тяжело учиться».
Впрочем, бывает и наоборот — учеба становится компенсацией, способом отвлечься: «Потому что учеба этому ребенку всегда давалась легко. И тогда будет на уровне вроде как с гаджетом побыть: отвлечься, развлечение иметь через „ух ты как, новые знания“». Каждый случай стоит рассматривать индивидуально и ни в коем случае не давить на ребенка, если он стал менее внимательным к учебе, добавляет психолог.
«Наши дети по три-четыре раза ходят в подвалы и укрытия. И это в относительно спокойном Киеве…» Оксана, занимается наукой, 32 года, и сын Арсен, 3,5 года
Для детей некоторых из наших читателей опыт пребывания в бомбоубежище в ожидании обстрела — это не прошлое, а настоящее.
Оксана живет в Киеве и работает в Госрыбагентстве Украины. До мая она была на удаленке и каждый день могла видеть из собственного окна, как ее сын и другие дети по несколько раз в день бегают из детского сада в специальное укрытие.
«Были дни, когда детишки сидели в укрытии по четыре часа. Забирать их из садика во время воздушной тревоги запрещают, потому что был случай падения обломков БПЛА на территорию садика. Кроме того, условное «укрытие» — это, как правило, слегка переоборудованные старые подвалы, которые не подходят для длительного пребывания детей. Зимой и осенью из-за того, что эти помещения сырые, холодные и плохо проветриваемые, а дети там находятся скученно, они начинают чаще болеть вирусными простудными заболеваниями», — рассказывает Оксана.
«В них пропала детская наивность». Катерина, 36 лет, дочери Анастасия и Мария, 13 и 6 лет. Николаевская область
Другая наша читательница, Катерина, заметила у своих детей упомянутую психологом настороженность ко всему, которая появилась после пережитых обстрелов.
Катерина рассказывает, что первый месяц полномасштабного вторжения она и дети провели в селе Заселье Николаевской области. Тогда дочерям было 11 лет и 4 года. Как-то девочки вышли во двор их частного дома, как раз в этот момент через село проходила российская техника, и из вертолетов, сопровождавших колонну, по словам женщины, начали обстреливать деревню. Дети тогда прижались к земле и успели забежать в ближайший погреб. После этого семья переехала в Ивано-Франковскую область. Но через год, когда линия фронта отодвинулась от Заселья и там стало спокойнее, Катерина и дочери вернулись домой.
«Характер [детей] изменился в плане того, что они стали очень внимательными друг к другу и миру вокруг: прислушиваются, что куда движется или летит, не сходят с тропинок, потому что может быть опасно. Появилась осторожность, не свойственная детям. [Мы] постоянно говорим о войне, постоянно вспоминают погреб, постоянно вспоминают, как летели самолеты черные и бросали бомбы».
Катерина как могла помогала детям справиться со стрессом и по возможности пройти через очень травмирующие события с наименьшими потерями для психики: «Прежде всего, когда мы были в селе под обстрелами, я пыталась быть спокойной, иметь холодный рассудок и прислушиваться к своему внутреннему голосу (меня этому учил мой брат, он воюет с 2014 года). От авиаудара такое впечатление, что у тебя сбивается дыхание. Мы с детьми дышали и проговаривали, какой он был сильный, обнимались крепко и пытались успокоиться. А когда обстреливали „Градами“ или еще чем-то, я обнимала их и держалась спокойно, и они почти всегда засыпали».
В семье принято обсуждать текущие события и поддерживать друг друга: «Сейчас говорю им, что каждый украинец должен каждый день что-то делать для победы, показываю своим примером. Говорю, что они лучшие дети и что они обязательно отстроят наше государство. Я учусь вместе с ними, рассказываю про важность образования».
Детский психолог Виктория Любаревич-Торхова подтверждает, что стараться вселить в ребенка веру в себя — это очень хорошая поддерживающая практика: «Ребенку крайне нужна вера родителей. Вера в него: „Я вижу, тебе тяжело, я вижу, ты не хочешь. Но у тебя получится. Может, не сейчас, а потом. Ты как-то соберешься духом и сделаешь. Но если сейчас не выходит, нет сил или настроения, я точно знаю, что у тебя получится“. То есть постоянно вселять веру в ребенка. Ребенок учится верить в себя прежде всего от родителей, потом уже от учителей, а потом от друзей».
Психолог рассказывает и о других способах, которые могут помочь побороть травму и стресс: «Магические прикосновения. Обязательные разговоры с ребенком перед сном. Сколько бы лет ему ни было, даже 18 лет. Это прийти к постели и отправить ребенка в сон. Обнять, поцеловать, сказать: «Я тебя люблю, все будет хорошо, мы есть друг у друга». Или просто обнять, поцеловать, пожелать доброй ночи. Провожать в сон обязательно. Потому что нервная система становится более чувствительной перед сном, потому что она должна отключать тело несколько раз, день переваривается, вспоминаются всякие казусы, тревоги. И второе — это увеличить телесный контакт. <…> Прямо сознательно следить, чтобы были объятия. Потому что окситоцин крайне необходим. И ощущения успокоения: „Я выживу“ — они идут от прикосновений, от объятий».
Еще один способ справиться — гулять вместе без цели: «Пойдем куда глаза глядят, просто гуляем по городу, просто так ищем интересности, вместе познаем мир, просто проводим вместе время, съедим мороженое, послушаем музыку в парке».
Чтобы вовремя определить, что ваш ребенок прямо сейчас переживает травматичный опыт и ему может быть нужна помощь, в том числе профессиональная, психолог советует обращать внимание на две крайности:
«Когда есть вялость, апатия, когда нет бунта. Это противоестественно. Ребенок должен оказывать сопротивление, бунтовать немного. Говорить „не хочу“ или, наоборот, „а я хочу“, отстаивать как-то свое мнение, то есть тренироваться на родителях как на самом безопасном в навыках отстаивать свои границы и их расширять. <…> А когда ребенок такой вялый всегда и рандомно может расплакаться на ровном месте… Буква не так получилась у него или мама сказала: „Нет, сегодня будешь есть борщ. Пицца на неделе“, — а ребенок внезапно раз — и плачет. Это признак того, что есть эмоциональное перенапряжение и идет выгорание. Это первое.
Или ребенок на ровном месте, когда мама к нему „на вы и шепотом“, в ответ [говорит на повышенных тонах], то это тоже признак. И я не говорю про один раз или два. Когда мы видим, что это [продолжается] один день, и второй, и через день, и уже неделю, и вторую — то это уже симптоматика».