Два с половиной года назад «Зеркало» общалось с 20-летнеей украинкой Екатериной Турчановой. На тот момент она любыми способами пыталась привлечь внимание к проблеме украинских военнопленных, которые по приказу вышли с территории «Азовстали» и попали в российский плен. Среди них находился и ее парень Вадим Китар. Девушка была уверена, что в плену бойцов пытают, и, как узнала позже, не ошибалась. Вадим провел там чуть больше года. Его обменяли в начале мая 2023 года — их с Катей трогательная встреча попала на видео. Но на этом война для пары не закончилась. Почитайте, как складывается их жизнь сейчас.
«Спасибо за то, что ты делала, но извини, я сейчас не хочу никакого контакта»
Катя говорит, что плохо помнит, как добралась домой вечером 5 мая 2023-го. Тогда ей позвонил знакомый военный, внезапно сказал, что нужно лично увидеться. На встрече сказал, что завтра могут обменять ее Вадима. Девушка только вспоминает, как накрыл выброс адреналина, попросила подругу забрать из дома собак, а сама поехала к границе.
— Я была готова, что Вадим может выйти из автобуса и сказать: «Спасибо за то, что ты делала, но извини, я сейчас не хочу никакого контакта». Или что он вообще меня не вспомнит, — говорит она спустя год и четыре месяца. — Для всех это была большая радость, а для меня еще и такой судный день. Какой он приедет? Как отреагирует на меня? И вот он выходит — просто другой человек: намного худее, без бороды, абсолютно лысый. Но я сразу узнала и побежала. Я не смогла сказать ни слова — у меня отняло речь, подкашивались ноги. А он меня обнял.
Тогда пара побыла вместе буквально минут 15, пока вернувшихся военных не увезли на обследование и другие процедуры, которые положены после обмена. О переживаниях своей девушки в тот день Вадим узнал позже.
— Я потом удивился, когда Катюша мне это рассказала, — говорит он. — Я о ней всегда думал. Каждый день. Вариантов, что вернусь и мы не будем вместе, я для себя в плену даже не рассматривал.
Катя так переживала, потому что в феврале 2022-го их отношения только начались. Потом связь держалась через сообщения и звонки, пока не оборвалась совсем в конце мая, когда ВСУ вышли из заблокированного россиянами завода. А дальше был год плена.
— Я всегда восхищалась Вадимом. Месяца за полтора до полномасштабного вторжения мы начали хорошо общаться. Потом поняли, что возникает сильная симпатия. 8 марта, когда Мариуполь был почти в кольце, он признался мне в любви. То есть формально наши отношения начались уже тогда, когда Вадима поменяли и мы с ним обсудили наши планы. Но мы признались друг другу в чувствах еще тогда, в марте 2022-го, я понимала, что он мой человек, а я — его. Нужно быть верными сказанным словам. Конечно, я его ждала. Решила, что мне надо делать все, что в моих силах, чтобы вытащить его. Оказывать давление на массы и медиа и представляться уже его женщиной. Хотя понимала, что я маленький человек и вряд ли могу на что-то повлиять в этом сложном процессе. Потом с нами просто произошло чудо.
Вадим на войне с 2016 года — пошел добровольцем в 18 лет. Сейчас парню 27, теперь он профессиональный военный. Большую часть своей карьеры он провел на фронте.
— Я с детства читал военные книги, интересовался этой тематикой, Первой мировой войной, Второй мировой, современными конфликтами, — объясняет парень. — На той стороне [в самопровозглашенных ЛДНР], так сказать, у меня есть родственники, поэтому война на Донбассе меня затронула. И было такое, знаете, чувство патриотизма: как это — я мужчина и буду дома сидеть? Сначала в составе 1-й отдельной штурмовой роты Да Винчи поехал под донецкий аэропорт, в шахту Бутовка. И пошло-поехало. Потом перешел в диверсионно-штурмовую группу «Медведи». С декабря 2016 года мы были под Широкино в Новоазовском районе. Хотя у нас принято думать, что до 2022-го войны не было, работа делалась всегда. Наша группа выполняла сложные задачи. Я приезжал домой недели на две-три и возвращался. Какая мирная жизнь, когда страну пытаются разорвать? Тем более мы знали, сколько потеряли побратимов. Хотелось довести все до логического завершения. И полномасштабная война не застала нас врасплох.
По словам парня, сильные боестолкновения у его группы с силами самопровозглашенной ДНР начались 17 февраля 2022-го — работала крупнокалиберная и реактивная артиллерия, украинские военные наблюдали, как противник выкатывал танки. Вадим тогда был на связи с Катей по телефону:
— Мы знали друг друга заочно, и как-то закрутилось. Перед полномасштабкой она сильно заболела. И я ей отправил коробку медикаментов — у нас просто их было много (смеется). А она мне потом прислала игрушку, маленького халка, средства для ухода за бородой, много конфет. Этот халк был со мной на протяжении всей Мариупольской кампании. Его забрали в Еленовке (колония в 20 км от Донецка. — Прим. ред.).
«Мы с вами учились в одних школах, а вы поступили как мрази»
По словам Китара, перед выходом из «Азовстали» военных предупредили, что Украина договорилась с РФ о добровольной сдаче в плен под гарантии, обещали, что через три месяца будут дома. Но все пошло не так.
— Помню, выхожу за территорию завода, и вдруг мне навстречу боец. Вроде наш. Он голову поворачивает — там русский флаг. Думаю: «Ого…» Я не привык так русских видеть. Ты постоянно с ними в боестолкновениях, а тут он просто идет, еще и руку тебе тянет, предлагает сигареты, — вспоминает Вадим. — Нас тогда осмотрели, погрузили в автобусы и повезли в Еленовку. Потом еще один осмотр, запись личных дел. И мы поняли, что попали в серьезное место, тем более для русских «Азов», «Медведи» — очень большой триггер. Мы шли просто в неизвестность, и не было людей, кому не было бы страшно. Я тогда привык рассуждать, что мы просто сели в лодку и надо по этому течению плыть, как бы тяжело ни было.
Вадим рассказывает, что в бараках, где содержались военнопленные, «ничего не происходило», а условия не были невыносимыми. Но некоторых выборочно забирали в дисциплинарный изолятор (ДИЗО), где были издевательства: «Я там пробыл сутки. Было жутко, начались избиения — как я говорю, вступительные: где-то подножку поставят, где-то с ноги под дых дадут».
В колонии Китар пробыл около двух недель, пока следователи вычисляли его подразделение. После его забрали в прокуратуру Донецка, а потом — во временное СИЗО. По словам Вадима, большая часть администрации колонии и СИЗО — жители Донбасса. До 2014-го многие из них работали в аналогичных структурах в Украине.
— Девушка моего возраста, 1996 или 1997 года, у нас брала отпечатки и говорит: «Мы с вами учились в одних школах, а вы поступили как мрази». В смысле? Мы пришли на свою землю и поступили как мрази?! — восклицает Вадим. — Знаете, люди там были с виду адекватные, такие, как мы, но они верят, что Мариупольский драмтеатр, роддом — что это все мы взорвали, а не самолет сбросил бомбу. И к нашей группе они относились очень предвзято — это постоянные избиения. Все по классике, короче.
Жестокие пытки в Донецком СИЗО для Вадима начались в первый же день. Пленных, по его словам, систематически избивали:
— Арсенал для этого у них обширный — и палки резиновые, дубинки, прутья, шланги. Помню, меня закинули в стакан, там были еще двое моих побратимов, потом открывают дверь и говорят: выползайте. Вы ползете к своим камерам — вас два-три человека бьют дубинками. Попали по голове — значит, по голове. Мне попали по зубам — выбили один передний. Плюс там все обязательно должны выучить российский гимн, иначе будут забивать. В первые дни я стоял, терял сознание, избитый до изнеможения и пел. Не было никого, кто бы не пел этот гимн.
По словам Вадима, бывало, оперативники наказывали целую камеру или все камеры, что относились к одному посту сотрудников изолятора, по очереди.
— Мы не могли там позволить себе сказать, что шли на войну защищать родину: или тебя толпой изобьют, или всю камеру. Так было не раз, — вспоминает собеседник. — Представьте: 17 камер, и каждую оперативная группа, все крепкие мужики, бьет минут по десять. Все сопровождается криками — как в фильме ужасов. И ты ждешь, что сейчас придут к тебе. Открывается глазок: «Упали на пол!» Открывается камера: «Выползайте!» Вы ползете по одному, и вас в коридоре прибивают. Становитесь на колени вдоль стены, они: «Артиллеристы есть? В камеру!» Человек заползает обратно, и его бьют. Из-за того, что он артиллерист. И это в порядке вещей. Когда это закончится, остальные заползают в камеру, так сказать, зализывать раны.
— Они бьют по мягким частям. Могли 50 ударов по заднице дать или довести до состояния, что ты просто сознание теряешь. У всех потом постоянно синяки, гематомы, отбитые ноги, задняя часть тела — полностью синяя. Ты не можешь потом сесть нормально, — рассказывает бывший пленный. — Но, бывало, садиться и не давали. Вы встаете в шесть утра и до 22 должны стоять. Посидеть давали четверым из камеры, и мы менялись: одни посидели, потом они встали — сели другие.
Почему пленным приказывали передвигаться именно ползком, Вадим не знает, но говорит, что это касалось всех «Медведей». Больше издевались, по его словам, и над бойцами «Азова»:
— Для нас такой «аттракцион» придумали. А когда привозили новую партию парней из «Азова», можно было на протяжении часа слышать крики. Это психологически очень тяжело. Но человек ко всему привыкает. Помню, на второй, третий месяц я про себя думал: пацаны, перетерпите, это сейчас закончится, вы вернетесь в камеру и все будет нормально. Да, страшно было, тяжело, но духом мы не падали, держались. Я это знаю, как никто. Каждый день ты ложишься спать и думаешь, что тебя ждут дома и поменяют.
Физическое насилие над военнопленными, по словам Вадима, продолжалось и на допросах, которые проводил Следственный комитет России. Им грозили и во время записей интервью для российских пропагандистских каналов. С Китаром сняли сюжет для НТВ.
— На допросе начинаешь говорить не то, что нужно, — бьют, — говорит собеседник и объясняет, как записывали интервью. — Они говорят, что надо сказать. Потом на тебя наводят камеру, а за ней человек пять с дубинками. Не так скажешь, сделаешь — тебе быстренько «объяснят», как «правильно». Абсолютно все записи пленных так проходят. А когда наши возвращаются из плена и дают интервью, как все было на самом деле, нам прилетало: «Ваши там базарят — вы получаете за это п*зды».
Мне надо было сказать, что я там такой каратель, нацист, у меня такие татуировки, что я раскаиваюсь в содеянном, что мы делали неправильные вещи. Все по методичке. И нет такого, что кто-то откажется — поверьте, там ломают нормально. Тем более вы же из Беларуси, знаете, как это. У них такая же школа, как и у вас, — Советский Союз. Как сказал ваш президент, все мы от одного древа растем.
«У меня на руках умер товарищ»
Тот самый выпуск с Вадимом потом увидела и Катя. Девушка тогда поняла: его пытали, и была этим напугана. Но, с другой стороны, убедилась, что он жив.
— Неизвестность, наверное, ни с чем не сравнится. Но я понимала, что он жив и у меня есть возможность бороться, — вспоминает она. — Когда многие, к сожалению, уже потеряли своих любимых на фронте и не могут ничего. Это ужасно. Я сама потеряла не одного близкого человека на этой войне. Поэтому понимание, что у меня еще есть шанс, не надо плакать, ныть и сдаваться, приводило меня в чувство.
Вадима Китара обвиняли в расстреле техники с личным составом соединений ДНР. По его словам, многим из других украинцев «вешали» убийства военнопленных.
— Было несколько статей: терроризм, подготовка к ликвидации высших чинов ДНР, незаконное ведение боевых действий. Бред, если честно. Нас очернили, что мы какие-то звери, каратели, хотя мы все время воевали с солдатами, это отчетливо видно на видео нашей работы — что там был враг, — говорит украинец. — Я работал из противотанковых установок по типу ПТУР, «Фагот» и подбил нормально вражеской техники с пехотой. Эти видео были в сети. На допросе, помню, говорил: «Я же сражался с солдатами — не с женщинами, детьми, дедушками. А вы мне шьете терроризм. Ну как так?!»
А вину ты там признаешь по-любому. Либо тебя просто изобьют до смерти. И такие случаи были — у меня умер товарищ на руках. Он был уже в преклонном возрасте, и у него просто не выдержало сердце. И за это там даже никого не наказывают, никаких проверок не приезжает. Наоборот говорили: «Будете в**бываться — пойдете следом».
Отношение к военнопленным в донецком СИЗО в целом зависело от смены сотрудников. Вадим говорит, что некоторые не участвовали в избиениях. Зато другие делали это с особым усердием.
— Нас сильное удивило, когда открывается глазок и нам говорят: «Привет, парни». Не «ты п**ор», извините за выражение, а человеческое отношение. «Сколько вас в камере? Как вы себя чувствуете?» А в остальном это просто животные. Особенно дэнээры — они наших парней истязают по максимуму. Была ситуация: нас бьют, подходит какой-то русский, говорит им: «Зачем вы их бьете?» — «Так это ж укропы, нацисты!» — «Вы не смогли им ничего на поле боя сделать, сколько они воюют, зато тут бьете? В этом нет ничего геройского». Они хоп — перестали, опустили головы. Это нелюди. Они в разы хуже россиян.
Сами по себе условия в СИЗО Вадим описывает как «спартанские»: переполненные камеры, голод и холод. В камере, где он сидел, на окнах между решетками вместо стекла был кусок клеенки.
— На нарах — какие-то матрасы дырявые, что-то похожее на одеяла. Представьте: вы в подвале, с улицы все задувает. Нам давали какие-то одеяла, мы брали из них что-то, похожее на вату, и затыкали окна. Ну и нас в десятиместной камере было 25 человек, каждый дышит — температуры нагнали, — смеется он. — А вообще это чудо, наверное, что мы с парнями ту зиму 2022−2023 пережили. Потому что у многих даже одежды нормальной не было. Кто-то в термухе, кто-то в штанах, джинсах, кто-то — в костюме, как на свадьбу. Помню, меня закинули на одну камеру, а все черные, как из подземелья. В душ же нас сводили за все время один раз. Но в камере была вода, и, знаете, хоть и холодная, но сполоснулся, помылся — и нормально.
Из еды утром давали импровизированную молочку — макароны с каким-то порошком типа молока. Но это тогда было деликатесом. Казалось, лучше блюда нету! На обед — картошка или каша, 150−200 грамм, и суп-помои или такой же борщ: наливают воду красненькую, там плавает одна картошка и немного капусты. На ужин одно время приносили кашу с салом. Не так много, но, чтобы выжить, я считаю, было нормально. А обычно пустой рис или с рыбой. Ты вроде поел, через час опять хочется кушать. Психологически это тяжело, но можно перетерпеть. Поспишь — утром будет хлеб! Два куска хлеба по утрам — это единственное, наверное, за счет чего все выживали.
Вот недавно поменяли пацанов, с которыми я в камере сидел. Они вышли просто худющими. А мы недавно на работе взяли пленных — пальцем их не тронули, сгущенки, молока, колбаски, сигарет им предлагали. Мне так никто не сделал, понимаете? Они сами были в шоке от этого. Говорю: «А вы что думали, вас убьют? Хотя, по-хорошему, за то, что вы причинили нашей стране, сколько людей загубили, вас просто отдать людям, чтобы те вас зарубили топорами». Но мы не будем опускаться до этого звериного уровня.
Вадим рассказывает, что все время в плену думал о близких — о 70-летней бабушке, с которой вырос в Черкасской области, и о Кате, которая ждала в Киеве. О том, что девушка боролась за него и публично рассказывала его историю, в плену военный знать не мог.
— Я знал, что она ждет, просто потому что в этом вся Катя. И это помогает идти дальше — вы засыпаете с мыслью, что вас кто-то ждет. Хотя вообще у нас была расстрельная статья, и мы думали, что нас показательно расстреляют (российские депутаты предлагали судить бойцов «Азова» без учета моратория на смертную казнь в России. — Прим. ред.). Но удача, так сказать, улыбнулась. Когда я вышел и увидел все эти Катины интервью, все, что она делала для меня, для пленных, — это было очень неожиданно. Она очень большая молодец. Было очень приятно, что нас не забыли.
«Я этот день никогда в жизни не забуду»
В мае 2023-го Китара и других военнопленных посреди ночи вывели из камер — «аккуратненько, с мешком на голове, и никто уже не бил». Так везли на обмен, он проходил на границе Харьковской и Белгородской областей.
— Я вам скажу, это было как второй день рождения. Выходишь, видишь украинские флаги… У меня до сих пор мурашки по коже. Я этот день никогда в жизни не забуду. Реально никогда не забуду. Мне дали телефон, я с Катей созвонился, с бабушкой. Потом Катя подбежала, налетела на меня. Вы что, это самые теплые чувства были! Это просто не передать словами. И вместе с этим нет и дня, когда не думаешь о парнях, которые там остались. Кто-то до сих пор избивают, кто-то до сих пор голодает. Это никуда не уходит.
В госпитале на реабилитации Вадим провел полтора месяца, постепенно его стали отпускать домой ночевать. Парень говорит, что с пережитым его психика справилась, хоть после обмена и было непросто.
— Скажу за себя и парней из моей группы — у нас не было никаких ПТСР, ничего такого. Поначалу, бывало, снилось, что я опять в камере. Просыпаюсь — дома. Ну все, порядок. Так что реабилитация у меня больше была по здоровью. В голове появились какие-то кисты… Но я дальше не разбирался. Это не самое страшное. Вот осенью после контузии обследовался — эта киста, вроде, доброкачественная, так что ничего страшного, — безразлично говорит собеседник.
То же об эмоциональном состоянии своего парня говорит и Катя. Девушка рассказывает, что в их паре, когда они оба дома и начинается ракетный обстрел Киева, паникует только она, а Вадим реагирует спокойно. И все же самое сложное в отношениях, добавляет, началось именно после его возвращения из плена.
— Я очень благодарна судьбе, ему, его силе духа, что он вернулся абсолютно адекватным человеком. Сколько мы живем вместе, не было никаких сильных вспышек агрессии или еще чего-то. Думаю, его психика за столько лет уже привыкла. Бывают бытовые ссоры, но так и у гражданских, — объясняет собеседница и добавляет, что рассчитывала на более длительную реабилитацию своего молодого человека. — Он с первых дней был окутан вниманием друзей, которые тоже его ждали, а я просто была рядом. И радовалась, что он нужен стольким людям. А потом наша история будто началась заново: он военный, а я ему помогаю.
Еще на «Азовстали» парень получил пулевое ранение ноги. В плену рана затянулась, но дома медики сказали, что нужна операция. Делать ее Вадим поехал вместе с Катей на запад Украины. А там, как узнал, что восстановление займет около трех месяцев, огорошил девушку новостью.
— Я сказал, что это слишком долго, я не буду ждать и возвращаюсь на войну. Знаете, когда все пацаны работают, уже часть тех, кто раньше вышел из плена, активно были на фронте, я не мог позволить себе остаться подольше. Война идет в стране — в смысле я буду сидеть дома? Полечились, отдохнули, все, погнали дальше. Где-то через месяца два я уже был в строю, — вспоминает парень. — Катя была в шоке, обижалась, конечно. Но у нас так: мужик сказал — мужик сделал. Такой я. Катюша плачет каждый выезд, переживает, но она у меня очень сильная. А я просто еду на работу — война же на протяжении многих лет в моей жизни.
Катя в ответ на это только шутит: «Я благодарна, что он потерпел и не поехал на второй день после обмена». Девушка другого решения от парня и не ждала.
— Я видела, как это заряжает его, как появляется радость в глазах и, опять же, просто была рядом, старалась помочь. Он должен довести свое дело до конца. И я только горжусь тем, что он не дал слабину, уважаю его выбор, — объясняет девушка. — У него, как у любого человека, присутствует страх смерти. Он осознает все риски, всегда говорит, что войну нельзя романтизировать. И потери побратимов сказываются. Но у него сильная любовь к своему делу, своей стране. То, чему его научили, что он видел и какие у него идолы — не дает ему сдаваться. Мне кажется, он родился воином, правда.
Это я больше расстраиваюсь, переживаю, но мои слезы Вадима только расстраивают. Поэтому уже научилась жить в этом ритме. Мы в постоянной боевой готовности — эти условия диктует нам война. А я не знаю, что может быть сильнее желания жить в независимой Украине. Это главная мечта и цель — выстоять, продержаться, отвоевать все территории, которые не под нашим контролем сейчас. Это движет нами обоими.
В июле этого года Вадим сделал Кате предложение. Хотя проблемы в отношениях у пары за это время были, этого ребята не скрывают. Катя признается, что в первый совместный год они не проводили время вместе подолгу, не ходили на свидания. Пытаться строить все по-другому стали после расставания.
— Мы оба карьеристы, и оба были сфокусированы на работе, ответственности. Были свои сложности, и мы осенью на время расстались. Но 1 декабря начали все снова — с другим подходом, уделяем больше времени другу другу. Сейчас я в статусе невесты, — с улыбкой говорит девушка. — Но свадьбу пока не планируем: сейчас не то время для праздников.
«Со страхом можно жить»
Уже год Вадим Китар служит в спецподразделении Главного управления разведки Украины, он замкомандира группы «Юнгер». Подробности задач в силу их секретности парень раскрывать не может. О многом не знает даже его невеста.
— Операции у нас очень интересные и классные. Но я могу сейчас упомянуть только Волчанский агрегатный завод, в этой операции участвовала моя группа. Вы же знаете Янки? (Игорь Янки Янков, один из основателей Беларусского добровольческого корпуса. — Прим. ред.) Вот мы вместе с ним находимся. Тесно сотрудничаем с Геной (Родион Гена Батулин, командир отряда спецназначения «Террор». — Прим. ред.), со многими из «Террора». В БДК есть парень, который был в Мариуполе и в плену со мной, потерял ногу, а сейчас снова в строю. Пацаны — просто храбрецы, реально молодцы. Самое обидное, что у многих беларусов до сих пор нет признания от нашей страны. У многих нет статуса участников боевых действий. А они бросили свою жизнь, свою семью, приехали сюда и воюют очень хорошо. Уважаю каждого.
Катя все время с начала полномасштабной войны в Украине волонтерит и работает в компании, которая шьет мерч для военных. Деньги от продажи одежды идут на закупку необходимых на фронте вещей.
— Первые полтора года полномасштабки я старалась максимально браться за разные сборы, постоянно была на телефоне — что нужно, кому, где. Это постоянный страх не успеть кому-то помочь. Но лучше сфокусироваться на одной группе и закрывать ее потребности качественно, поэтому теперь больше помогаю ребятам Вадима. Я хочу, чтобы у них было все, — говорит Катя. — Но если кто-то думает, что, раз ты женщина военного, у тебя жизнь останавливается — это неправда.
Она говорит, что в относительно мирном Киеве ее жизнь уже не отличается от той, что была до февраля 2022-го. И Вадим, находясь на фронте, не оставляет ее без внимания.
— Я безумно благодарна ему за то, что у меня дома никогда не бывает пустой вазы. Он всегда старается найти возможность, чтобы мне привезли цветы, постарается порадовать. А я всегда знаю, какие потребности у него и его ребят. Наши отношения — постоянная отдача, хоть мы и далеко. Да и мне всегда было комфортно наедине с собой. Если бы я выбрала мужчину не военного, то, наверное, это был бы капитан дальнего плавания, — смеется девушка. — И я не успокаиваю себя этими словами и не хочу, чтобы это так звучало. Моя жизнь наполнена большим количеством работы. У меня служит не только Вадим, а куча друзей, знакомых, которые нуждаются в поддержке, которых тоже хочется видеть. Когда была возможность, я отвозила им помощь поближе к фронту. Поэтому мы вдвоем в этом живем. И никакая романтика не пропадает, наоборот, дни, когда Вадим дома, мы используем на полную. Мы понимаем, что время нужно использовать на максимуму и ценить, потому что жизнь может оборваться в любой момент.
Хотя девушка и привыкла жить в военное время и с человеком, который постоянно рискует жизнью, она не перестала бояться потерять его. Признается, что переживания, пока Вадим был в плену, не прошли бесследно.
— Это отвратительное чувство, когда ты переживаешь и не можешь ни спать, ни есть — ничего. Я вообще тревожный человек, поэтому, когда начинаю об этом думать, сильно нервничаю, — описывает девушка. — Но я научилась справляться. Хотя привыкнуть к этому невозможно. И иногда, когда связи нет ни с кем из его группы, у меня начинается паника. Но я себя успокаиваю тем, что новости о гибели или тяжелом ранении приходят быстрее всего. И если долго нет связи — значит, человек просто работает. Все ребята его меня знают, понимают, что травма после года плена у меня все-таки осталась. Но неправильно фокусироваться только на этом — это стопорит работу. Со страхом можно жить.
Напоследок ребята говорят, что сейчас живут одним днем и не планируют ничего дальше, чем на несколько дней. Оба сконцентрированы на том, что происходит на фронте, и своих действиях. Какой будет жизнь, когда война для всех закончится, никто из них не знает, но и оба говорят, что будет нелегко.
— Мы сейчас войну воюем. Что планы строить? Главное — чтобы война закончилась. У всех бойцов это главная мечта — скорее вернуться к семьям. Мы с Катей потом хотим и свадьбу, и детей, но пока не спешим. А дальше будет видно. Есть к чему стремиться, — говорит Вадим и добавляет: — Хочется, чтобы все быстрее закончилось, но, блин, все равно у нас есть эта адреналиновая зависимость. Тяжело, конечно, будет после всего пройденного. И на войне все в разы проще: все понятно, нет масок, фальши — есть конкретика, люди, с которыми ты работаешь. Но я знаю, что смогу жить без войны. Думаю, все будет нормально.
Я не знаю, какие у нас будут проблемы в отношениях, надеюсь, никаких. Я боюсь другого момента — когда мы остановимся и осознаем все. Это какой-то судный день: мы поймем, какое количество людей потеряли, и я не только про армию — про всю страну. Придет осознание цены. Когда ты живешь в этой борьбе, некогда думать. Всегда же говорят: оплакивать будем потом. Вот когда придет этот день, будет безумно сложно. А пока мы пытаемся собрать волю в кулак и работать.
Читайте также
