Сергей Петрухин — блогер из Бреста. А еще — «конспиратор так себе». Его задержали в июне 2020-го, когда он прятался в доме знакомых, чтобы продолжать делать контент для YouTube-канала «Народный репортер», который они вели с другом Александром Кабановым. Сергея судили по трем статьям Уголовного кодекса и дали три года колонии. В декабре 2022-го он освободился и сначала не собирался уезжать из Беларуси. Но в январе 2024-го, когда он вышел из милиции после неожиданного вызова, его охватила паническая атака, и планы изменились. Теперь он за границей. О жизни после освобождения и времени за решеткой он рассказал «Зеркалу».
«Вышел — началась паническая атака, тогда понял: буду уезжать»
Третий день Сергей Петрухин в Польше. Пока поселился у своего друга — пресс-секретаря BELPOL Александра Кабанова. Сейчас его время расписано чуть ли не по часам: интервью за интервью. Это, считает он, продлится недолго, а дальше «надо будет что-то делать». Мужчина хотел бы вернуться к блогерству, хотя понимает, что будет сложно. Тем не менее настроение у него хорошее. Психологически, признается, чувствует себя лучше, чем в Беларуси. Внешне он, кажется, тоже изменился.
— В колонии оставил 27 килограммов. Сейчас уже набрал, вешу 97 и больше не хочу, так как это нормальная форма, — с улыбкой признается собеседник. Он отмечает, что сейчас нравится себе гораздо больше, чем до заключения, и рассказывает о еще одном новом элементе своего образа — усах.
— Когда-то, когда работал в театре, у меня были такие, я их накручивал. На момент ареста носил бороду, а потом снова начал делать усы. В Бресте, когда был у барбера или парикмахера, они мне очень хорошо их укладывали. Сам тоже купил специальный гель или пасту, но не особо что-то делал. Дома постоянно думал о политзаключенных и происходящем, и выглядеть бравым не было настроения. А сейчас буду. Здесь чувствую себя иначе.
— Из колонии вы, как и ваш друг Александр Кабанов, освободились в декабре 2022 года. Александр в скором времени уехал из Беларуси, вы же решили остаться. Почему?
— Когда вышел, хотел написать пост о своем освобождении, но друзья, приехавшие меня встречать, сказали: «Серега, нет». Они были запуганы, объясняли, что сейчас все молчат, всех вяжут. Думаю: «Ничего себе». Но немножко пожил дома, смотрю — в новостях появились жизнеутверждающие речи, обсуждалось контрнаступление в Украине, в Мачулищах повредили российский самолет. Общее настроение на эту тему в интернете было хорошее, и я решил: не стоит уезжать. Если что-то начнется, буду на месте и что-то смогу делать. К тому же силовики меня не трогали.
А еще размышлял, что, если останусь, люди будут видеть меня на улицах. Пусть рот у меня на замке, но я здесь. Я был уверен: пройдет полгода или сколько там, и что-то изменится. Может, это было не очень разумно, но казалось важным. К тому же тогда я был готов, пусть забирают, сажают, но я буду в Беларуси. Но когда после 23−24 января 2024-го меня вызвали в милицию, тогда как раз была история с «Е-доставкой», меня триггернуло. Вышел из милиции и понял: «Уезжаю». Не хочу умирать героем в белорусской тюрьме. Перед этим как раз ушел из жизни парень, который сидел на «Витьбе» за донаты (речь о политзаключенном Вадиме Храсько. — Прим. ред.).
— Как восприняли запуганность друзей, которые встречали вас из колонии?
— Это плохо и страшно. Отсидка на меня тоже сильно повлияла. Все время дома боялся каждого стука, думал, кто там идет по коридору. В Беларуси начал писать книгу, делал это дома и в тот момент всегда был напряжен. Как-то во время работы начали стучать в дверь, у меня сразу поднялось давление. Понимал, что это менты и что они не будут меня обыскивать, а только хотят, чтобы расписался, но начал прятать флешку в туалете, прятал ноутбук (не хотел, чтобы они знали о его существовании). Когда открыл дверь, был заметно взволнован, но они ничего не сказали. Конечно, если бы они взяли меня на понт, я бы им не показал, куда все положил, но этот случай показал, что психика в раздрае.
Не могу сказать, что жил в тотальном страхе, но все время был насторожен. Это то, чего добиваются исправительные органы, чтобы человек понимал: от него ничего не зависит и в любой момент государство может с ним сделать что угодно. Как это получается? Потому что [за решеткой] из-за разного произвола ты можешь попасть на пытки в ШИЗО. Например, просто пришел приказ кого-то посадить. К тебе подходят и говорят: «Ты не побрился», — и отправляют в карцер. Потом это состояние переносится в обычную жизнь. У меня так случилось тоже. Но я сильный человек и от этого избавлюсь, тем более в таких условиях, как здесь, в Польше. В Беларуси я не мог этого сделать, потому что всегда знал: ко мне могут прийти и взять.
— После освобождения вы вернулись домой в Брест?
— Да, но много времени проводил у мамы в Кобрине. Возможно, это было лишнее, но там чувствовал себя спокойнее, потому что милиционеры не приходили домой. А в Бресте они могли частить.
— Как милиция контролировала вас после освобождения?
— Надо было приходить раз в неделю в Ленинский РОВД, отмечаться. Сначала в воскресенье, а потом, когда уже работал, дни разрешалось чередовать, и я выбирал пятницу или субботу. При этом они приходили домой, хотя я не должен был там находиться, как и ходить отмечаться. У меня нет ограничений [в передвижении] по Беларуси. Когда открывал, подписался, что я на месте и в трезвом состоянии, хотя я могу употреблять алкоголь.
Когда же они звонили в дверь, а меня не было, просто уходили. Но знаю, что минимум два раза в таких случаях они ходили по квартирам, спрашивали соседей, где я, что я, просили писать пояснительные записки. Не знаю зачем. Может, чтобы настроить против меня людей. При этом они не ленились и обходили весь подъезд, а это пять этажей.
Еще, когда только вернулся из колонии, была странная ситуация. Шел со знакомым по улице, ко мне подходит мужчина: «Сергей, как хорошо, что вы вернулись. Буду счастлив вам помочь». Достает кошелек, полный долларов, и начинает вынимать оттуда сотку или две. А белый день. Я начал отказываться, знал, что не возьму, потому что это очень подозрительно. А он: «Я врач, мы с вами в баню ходим». Но я такого человека не помнил. Интеллигентно его поблагодарил: «У меня все есть». Он начал говорить, мол, увидимся в бане, но я его там так и не встретил. Думаю, это была какая-то ловушка, и если я бы что-то у него взял, мне был бы гамон. А может, и правда был искренний человек.
— Как искали работу? Было сложно?
— На мне были долги. Надо было платить силовикам, которые сфабриковали мое дело (штраф в 360 базовых Сергею дали еще в 2019-м. — Прим. ред.). В какой-то момент милиционеры начали спрашивать: «Почему ты не трудоустраиваешься?» Думаю, надо этот вопрос решать, потому что они могут что-то сделать, да и деньги все равно нужны. Пошел в центр занятости, как они (силовики. — Прим. ред.) посоветовали, там ко мне было большое внимание. Моим делом занимались на уровне директора. Я им еще написал письмо, что у меня есть ребенок и нужно платить алименты, а значит, необходима зарплата не ниже тысячи рублей. Они и больше нашли. Я выбрал и пошел работать на брестский пивзавод по договору подряда. Был оператором линии безалкогольных напитков.
По специальности я учитель русского языка и литературы, но из-за судимости преподавать не мог. Нельзя было устроиться почтальоном, сторожем, охранником в магазин. Эти вакансии мне подходили, так как тут контакт с людьми. Но все они были для меня запрещены.
— Много высчитывали из зарплаты?
— Половину. Оставалось 500 рублей, последний месяц было 360.
— Как жили на эти деньги?
— Жил. Я, как любой человек, могу приспособиться. Давным-давно, когда работал в театре, получал совсем мало, поэтому для меня это не новость. Это потом я начал более-менее зарабатывать. Квартиру купил. Так что ничего страшного. К тому же мне всегда, слава богу, помогали люди. Кто-то деньгами, кто-то закатками, мед привозили, мясо, сало. Всем огромное спасибо! Я это помню. Более того, когда у меня здесь жизнь устаканится, я все отдам, кроме меда, мяса и сала (смеется).
Помогали в основном те, кто меня знал, но были и неожиданные люди. Однажды возвращаюсь домой, а во дворе сидит мужчина, который привез мне картошку и мед. Он не брестский, был у меня в гостях до тюрьмы, но моего телефона не знал. Оказалось, человек ждал меня целый день.
— Как вы отреагировали?
— У меня со многими складываются искренние и сердечные отношения. До посадки мы с Кабановым помогали людям бесплатно, и это их очень трогало. Трогало, что мы влезали в их жизнь и неприятности (из-за чего у нас самих могли быть проблемы) и ничего не просили взамен. Это очень сильная вещь. А когда-то у нас были и положительные результаты. Власти откатывали назад, и человек одерживал маленькую победу. И еще очень важный момент. Даже когда мы проигрывали, у человека появлялось удовлетворение, потому что он сказал чиновникам, что с ним обращаются несправедливо, плюс в интернете обсуждали его ситуацию.
— Как после колонии к вам относились коллеги с новой работы?
— Если человек порядочный, это видно по его поведению. Я ни к кому не лезу, всегда вежливый, эмоционально ровный. На людях никогда не показываю своего неудовольствия, поэтому в коллективе ко мне относились хорошо. Единственное, из-за чего я недавно в них разочаровался, — в войне они на стороне России и Путина.
Как это открылось? Мы стояли вместе, женщины, которым лет по шестьдесят, начали обсуждать ситуацию. То, что они говорили, умному человеку слушать сложно. Попросил закрыть тему, так как это разжигание вражды. Да и просто не по-человечески. Нельзя никого убивать — ни украинцев, ни темнокожих. Никого. Но самое страшное, как мне показалось… Рядом с женщинами были парни моложе меня на «десяточку», которые молчали, но я видел: они с коллегами солидарны. От этого стало сложно.
А так все время у нас складывались очень хорошие отношения. Как мне кажется, им нравилось, что я по-белорусски разговариваю. Со мной все здоровались: «Добрай раніцы», пытались говорить по-белорусски, что тоже было приятно.
— Давайте вернемся в конец января 2024-го, когда вы решили уезжать.
— В среду мне позвонили на работу, попросили, чтобы в пятницу после обеда пришел [в милицию]. Подумал: «Труба». Приехал к ним с узелком, готовый идти на подвал в ИВС, а меня отвели к следователям, взяли ДНК и отпустили. Вышел — началась паническая атака, тогда понял: буду уезжать. Про «Е-доставку» они со мной не говорили. Я сам эту волну погнал, может, они и не собирались меня арестовывать.
— Как бежали?
— Думаю, не могу это рассказать.
— Как после отъезда решился вопрос с пивзаводом?
— Работы там было немного, поэтому из семи месяцев, которые я там пробыл, реально на конвейере стоял только три. Остальное время… В сентябре и октябре, когда было тепло, мы мели листья, поработали пару часиков и занимались своими делами, я, например, учил языки. Делаю я что-то или нет, моя такса все равно шла.
У нас есть рабочий чатик. Поскольку сейчас работы нет (еще и не сезон), то, когда пишешь «Я не выхожу», им (руководству. — Прим. ред.) даже хорошо, ведь не надо тебе платить. Я так сообщил в понедельник, а во вторник сказал: «Я не выхожу никогда. Спасибо всем и за все», — и меня из чатика удалили. Наверное, уже знали о моем отъезде.
«Думаю, они решили меня наказать, чтобы не был таким дерзким»
— Александр Кабанов, с которым вас вместе судили, в 2020-м присоединился к команде Светланы Тихановской. А каким был тот период для вас?
— Я был в команде порядочных людей. Мы объединились с другими блогерами, показывали недостатки режима, то, что [власть] натворила за эти годы, стебались с этого. Призвали выходить на площадь, чтобы кормить голубей, голосовать и проявлять активность.
— Как вас задержали?
— После ковида я был на карантине, изоляция у меня закончилась на два дня раньше, чем об этом узнали менты. Тогда уже начались аресты, забрали Цыгановича (Владимир Цыганович — автор YouTube-канала MozgON. — Прим. ред.), Сергея Тихановского. Понимал, что нужно спрятаться, хотя бы чтобы делать контент. Поехал к знакомым в Пуховичский район, но из-за того, что оттуда позвонил домой, меня вычислили. Приехали на шести машинах, я спрятался на чердаке, лестницу втянул, но меня нашли. Говорят: «Чего прячешься?» Отвечаю: «Я же белорус, а белорусы всегда прятались от фашистов». Спрашивают: «А мы что, фашисты?» Говорю: «А что, нет? Где ваша форма? Почему вы как гопники выглядите?» Тогда был такой кураж, я их вообще не боялся. К тому же за все время, сколько меня ни задерживали, ни один милиционер меня не ударил.
— Вас судили вместе с Александром в Могилеве. Перед этим вы находились в местном СИЗО, где вскрыли вены. Как вообще там сиделось и что привело к беде?
— Там я был с января по август 2021-го. Сначала где-то на месяц попал в камеру, где, кроме меня, был бывший директор «Могилевлифтмаша», какой-то чиновник седьмого уровня и еще чинуши. Условия там были нормальные. Камера чистая, никто не курил, относились ко мне хорошо. Образованные люди, чудесные книжки. Чиновник учил разбираться в законах. С ним было интересно. И еды у них море. Я тоже не был нищим, но по сравнению с ними (смеется)… Они целый день строгали бутерброды. Причем делали на всех.
В какой-то момент, когда над нами [с Александром] начались процессы, я стал писать жалобы. А у меня талант подкалывать, и я по приколу расписал этих судей со всякими ремарочками. Оскорбительными для них, но написанными цивилизованным языком. Думаю, поэтому они решили меня наказать, чтобы не был таким дерзким, и бросили в очень плохие условия.
Новая камера представляла собой щель, будто гроб. Пол черный, потолок коричневый, стены зеленые, света нет. Захожу, вижу очень подозрительных личностей, особенно одну. Парень, похожий на женщину, только лицо испитое. Спрашиваю: «Давно здесь сидите?» Отвечают: «Час назад привели». Когда выяснил, что у того, который с испитым лицом, статья за насилие над несовершеннолетней, понял: это подстава. Существует так называемый кодекс арестанта. Согласно нему, с таким человеком нельзя пить из одной кружки, пожимать ему руку, разговаривать, находиться в одном помещении. Иначе ты станешь таким же изгоем. Я постучал в дверь. Позвал опера, сказал: «Что вы меня посадили с сомнительным человеком?!» Он на это: «Вы, Сергей, тут не в отеле». «Ну, ладно, я все понял», — ответил. Вернулся в камеру и вскрылся.
Я не думал, страшно это или нет, главное было оттуда выбраться. Один [надрез] был совсем маленький, я просто попробовал. Вижу — кровь почти не идет. Потом второй. То же самое. От третьего уже нормально было. Парни закричали. Врач меня зашил, а потом отвели в ШИЗО на 20 суток. Больше меня к таким людям не подсаживали.
— О чем думали в карцере?
— Из-за того, что тебе нечем заняться, начинаешь думать и глубоко понимать, что для тебя значат мама, родина. Что такое жизнь и смерть. Вспомнил, кого обидел. В своих мыслях попросил у всех прощения, сильно поплакал. Тяжело было, но этот опыт меня укрепил.
— Что с вашими руками?
— Все абсолютно нормально.
— Дальше вас снова вернули в камеру к экс-гендиректору и чиновникам?
— Нет, потом камеры были противные, грязные. В общем, я к людям отношусь нормально. Нет такого, что я лучше кого-то, а меня посадили с какими-то асоциалами. Пьяница, детдомовец. Сокамерников подбирали таких, с которыми даже не было о чем поговорить. В конце только какой-то дед появился, жалко его было. Плюс забросили парня-украинца. Такой хороший. Мы с ним сошлись на пару дней, потом вместе попали на зону и сейчас в контакте.
— Как в Могилеве к вам относились сотрудники СИЗО?
— Они очень отличались от тех, что были на Володарке. В Минске мне попадались молодые ребята-пофигисты. Всегда веселые, шутили. Было ощущение, что для них это не работа, а что-то по приколу. Помню ситуацию, как на одного из них кричал офицер (кто-то со звездочками), а тот в ответ: «Ты меня уволишь? Так увольняй, пошел ты нафиг». И таких я встречал там много. Они хорошо относились не только к политическим, а ко всем людям. В Могилеве было по-другому. Они больше ругались, кричали, были агрессивными: «Давай быстрей иди». Там мне культурные и нормальные люди попадались только среди тех, кто работал в прогулочных двориках.
— Как отнеслись к тому, что после суда попали в ИК № 3 — на «Витьбу»?
— Я сам написал заявление в ДИН (Департамент исполнения наказаний. — Прим. ред.), чтобы они меня туда отправили, и они это устроили. Наверное, решили, что я, наоборот, туда не хочу, потому что далеко от дома. А я хотел, потому что знал, что здесь сидит много нормальных людей — в том числе чиновников и иностранцев. Сотрудники и заключенные относились ко мне нормально. Я общительный, это по жизни очень помогает. Меня не били, работал на проволоке, мы доставали ее из проводов. Обычно занимались этим до обеда, не скажу, что было очень тяжело.
С доносчиками не пересекался, но я не был заметной фигурой. Тем более у нас всегда существовал свой круг, так как политические с желтыми бирками кучковались вместе и туда больше никого не пускали. Из политических доносил только один, я с ним не контактировал. А с остальными жил по нормальному закону: не распускал язык перед незнакомыми. Здесь встретил Максима Знака, один кубрик у нас был с Максимом Винярским. Еще в медсанбате столкнулся со взяточником из наших репортажей. Подошел: «Я вас знаю, вы обо мне снимали». Напомнил где. Думаю, прикольно, а я не помню, потому что там все в робах иначе выглядят. Но его посадили не за то, о чем мы рассказывали. Был со мной в отряде и милиционер из Бреста, который принимал активное участие в подавлении протестов против декрета № 3 (в народе его называют тунеядским. — Прим. ред.). Этот человек есть на многих наших видео.
— Тем не менее потеряли здесь 27 килограммов.
— Похудел от плохой еды и волнения, причин для последнего было много. Например, когда стало понятно, что что-то пошло не так с родиной, переживал за украинцев, когда началась война.
— И последнее. Не было грустно, что вы вернулись из заключения в родной Брест, а ничего, кажется, не изменилось, люди продолжают жить жизнь, как и раньше?
— Я тонко чувствую настроения и ритмы общества. После возвращения заметил, что нет былой легкости. Люди делают что-то по привычке, но без куража. Конечно, всегда есть те, кому все равно, и их много. Но в воздухе висит предчувствие, что все впереди. Ничего не предопределено. Идут репрессии, людей сажают, общество не успокаивается. Мира в обществе нет, а нет его потому, что нет справедливости.
Читайте также
