Беларусский поэт Сергей Прилуцкий занимается переводами с украинского, польского и английского языка, пишет стихи сам и за свое творчество был номинирован на премию Ежи Гедройца. А еще Сергей около 15 лет живет в Украине. После начала полномасштабной войны он вместе с женой Аленой и сыном Адамом провел в оккупации более двух недель. В рамках совместного проекта «Погоня и Тризуб: беларусы в Украине», который «Зеркало» делает с «Громадськім радіо», наши украинские коллеги записали подкаст с Прилуцким. Это его текстовая версия с сокращениями.
«Вышел на балкон, глянул в окно — а там уже дым»
В Украине Сергей с семьей жили в Буче — городке на север от Киева, название которого многие даже не слышали. До апреля 2022-го, когда весь мир увидел последствия российской оккупации.
— У меня как раз тогда был выходной (речь о 24 февраля 2022-го. — Прим. ред.), часов в пять утра звонит коллега. Я думаю: «Капец, что за хрень, у меня выходные. Чего ты мне звонишь?» А он говорит: «Началась война». Я ему: «Ну как началась, она уже давно началась». Он: «Зайди в интернет», — вспоминает Прилуцкий. — Я зашел и увидел, что происходит. У нас было относительно тихо. А потом я вышел на балкон, глянул в окно — а там уже дым, вертолеты летают. Какой-то самолет прилетел.
Российское полномасштабное вторжение Сергей Прилуцкий вместе с женой и сыном встретили на той окраине Бучи, через которую въезжали колонны российской техники. И оттуда было видно стратегически важный аэродром в Гостомеле. Около их дома проезжала военная техника, но самих российских военных мужчина вблизи не видел.
— 25-го в наш дом «прилетело». Соседний подъезд — в крышу [попал] какой-то снаряд. И поэтому мы решили, что оставаться в доме стремно. Тем более, у нас квартира на верхнем этаже. Тогда подруга жены дала нам ключи от своей квартиры (она с мужем и с мамой выехала на машине). И мы жили в другом конце Бучи. Я, жена, сын, наша подруга из соседнего подъезда и двое дочек. Все две недели провели в маленькой квартире. Трое детей, трое взрослых. Дети на кровати спали, а мы на полу.
На новом месте тоже были обстрелы, но не так близко, вспоминает беларус. Прилетало примерно в трехстах метрах от их нового дома. Когда становилось громко, все шли либо в укрытие, либо в ванну.
— Когда были самые громкие [прилеты], мы в ванной ложились спать. Например, в один день снаряд прилетел в дом рядом. И целиком подъезд рас*****ило. Чудом никто не погиб, потому что все спускались в подвалы. Было таких пару прилетов мощных, — рассказывает поэт. — Главная задача была — не показывать детям, что мы боимся. Пытались их веселить, быть на позитиве. Они не видели по родителям, что мы в ж**е. Сразу поняли, что, как только начинаются обстрелы, нужно бежать прятаться, с улицы — в подвал или ванную. Когда мы уже немного расслаблялись, понимали, что обстрел слабее, уже дети нас подгоняли: «Что вы так медленно идете, давайте бегом». Первые забегали и родителей «строили». Я записывал дома видео, спрашивал Адама: «Ты боишься или нет?», ответ: «Нет, не боюсь». Но это было… Он еще маленький, в принципе, не все еще понимал. Ему было четыре с половиной года тогда, малютка. Вроде бы он [перенес] нормально. Надеюсь, на психике это не отразилось…
«Немного затишье — выходишь с детьми покататься на качелях»
За те несколько недель, которые поэт с близкими провели под оккупацией, они не раз пересекались с российскими солдатами. Правда, вспоминает, что те «особенно не трогали никого».
— В квартиру заходили, смотрели, нет ли там оружия, или еще что-то. У них там блокпост недалеко стоял от наших домов, — рассказывает он. — Но подруги моей жены были как раз в районе улицы Яблунской (на этой улице в Буче происходили самые масштабные убийства мирных людей. — Прим. ред.), прятались там от россиян. И они рассказывали, что видели, как мужчина просто вышел во двор — его застрелили. Даже не могли забрать тело, россияне не давали. Он там несколько дней лежал. Потом забрали, похоронили. Мы сами этого не видели, но жена переписывалась, и мы знали, что происходит жесть.
Все коммунальные удобства в квартире были только поначалу. Очень быстро не стало не только воды, но и отопления, и света. А на дворе был февраль.
— Было холодно, ходили в трех свитерах. Спали одетые. У Адама началась ангина. И мы не знали, что и как лечить. Там на весь квартал ходила одна врач. Она дала какие-то лекарства, немного. Но если бы мы дольше там сидели… Не знаю, никакого лечения не могло быть. Слава богу, мы оттуда выехали, — описывает беларус. — В восемь или девять вечера уже темно. Как стемнело — все, ложишься. Мы шли спать в девять. Соответственно, встаешь в четыре утра, идешь во двор, ставишь воду для чая или для каши какой-нибудь. Потом идешь подзаряжать телефон, набрать воды. Мы это делали на ближайшей стройке, потому что там рабочие включали генератор на несколько часов, утром и вечером. Со скважины набирали воду и заряжали телефоны. Если бы не они… У нас бы не было возможности связаться, и не знаю, где бы люди воду брали. Ну и все. Если обстрелы, не высовываешься. Если немного затишье — выходишь с детьми покататься на качелях. Потом идешь палеты порубить на дрова. И вот так день проходил в простых хлопотах.
В оккупации у жителей Бучи была своя тероборона. Точнее, люди организовались и решали вопросы выживания.
— Когда еда начала заканчиваться, то организованно из магазина раздали все людям, — говорит мужчина. — То, что осталось, держали в укрытии. Когда кому что было нужно, люди подходили, просили. Им все раздавали. В другом магазине жила хозяйка, они тоже раздавали все, что у них было. Проблема была, что много детей. Так всякие молочные продукты порционно давали только тем, у кого они есть.
«Ехали через российские блокпосты»
Эвакуироваться из Бучи семья смогла 11 марта, через несколько дней после того, как объявили гуманитарный коридор. Супруга мужчины хотела выехать 10 числа — вначале эвакуация была только для женщин и детей. Но тогда не приехали автобусы. На следующий день, вспоминает Сергей, правило отменили, и семья в полном составе попыталась попасть на контролируемую Украиной территорию.
— Понятное дело, был страх. Мы ехали через российские блокпосты, и никто не мог предвидеть, что им стукнет в голову, — вспоминает поэт. — В первый день зеленого коридора некоторые соседи выехали. Потом звонили и сказали: «Все, мы доехали, нас пропустили россияне». И поэтому мы уже такие… Вторая партия — не так стремно было выезжать, как тем, кто в первый день. [Проехали] два блокпоста. На первом особо не обыскивали никого. Просто попросили показать паспорт. И есть ли наколки какие-то на теле. Телефон не смотрели, не проверяли и так особенно долго не держали, быстренько пропускали… Мы делали большой крюк, потому что был подорван мост на Гостомель. Там, где поворот на Ирпень. Один день ехали до Стоянки (деревня в Бучанском районе. — Прим. ред.), хотя там фигня расстояние. Ну и мы же ехали по той трассе, где расстреливали машины, и видели на обочинах эти машины расстрелянные, гражданские. В Стоянке нас уже забрал знакомый нашей соседки.
Когда семья доехала до украинского блокпоста, вспоминает Сергей, пришло осознание: все, оккупация закончилась. Супруга тогда даже расплакалась. После этого семья провела несколько дней у знакомого. И потом поехали во Львов, подальше от российской границы. Оттуда жена беларуса с подругой и детьми отправились в Польшу. Сам мужчина до освобождения Бучи был у друга, а потом вернулся. В его квартире на окраине города во время оккупации жили россияне.
— На всех этажах двери были взломаны, — описывает он состояние дома. — На нижних они жили, а верхние вскрывали, что-то забирали. Они рылись в вещах, все перевернуто было. Наверное, искали золото или что там… Деньги искали, может. У нас все ноутбуки поломали, фотоаппарат забрали. Книги их не интересовали. Книги на месте.
«Часть друзей пошли воевать, кто-то погиб, кто-то пропал без вести»
Сергей Прилуцкий воплотил пережитое во время войны в стихах и издал книгу под названием «Ничего не страшного». Она вышла в Берлине. Почти все тексты написаны в 2022−2023 годах, несколько произведений еще ранее. Например, о дне похорон Лукашенко. Находясь в оккупации, Сергей не писал. Говорит, смог продолжить только примерно через месяц после эвакуации из Бучи.
— Процесс написания, каким был раньше, таким и остался, просто изменился, может быть, смысл, — отмечает он. — После полномасштабной войны многие стали писать стихи в соцсетях. Я думаю, это потребность выговориться и осмыслить то, что человек пережил. Это граничные состояния: люди видели смерть, пережили гибель близких людей. И стихи, наверное, наиболее простая форма или выплеснуть эмоции, или записать свои мысли. Хотя о войне писал и ранее, с 2014 года. Просто ее стало намного больше. И в целом, и в моей жизни. Часть друзей пошли воевать, кто-то погиб, кто-то пропал без вести.
Друзей, знакомых, коллег у Сергея и его жены достаточно. Он переехал в Украину в 2008 году.
— Это было в сентябре. Число я не помню. Летом договорился на работу, приехал в Киев и сразу пошел работать. Проработал меньше месяца, и начался кризис (экономический кризис в Украине 2008−2009 годов. — Прим. ред.). Приехал в самую ж**у. И меня сократили… — вспоминает он. — Мы тогда с Аленой познакомились, с будущей женой. Это было на фестивале в День независимости, она читала стихи, я читал. У нас были общие друзья. И пошло-поехало. К тому же появилась возможность найти работу. И так все наложилось: девушка, работа, и я решился на такую авантюру (переезд. — Прим. ред.). Плюс я до этого часто ездил в Украину на всякие фестивали. Там у меня уже куча друзей была. Это не то, что ты едешь в какую-то страну, никого не знаешь, хрен знает что…
Поначалу пара снимала квартиру в Киеве, но в какой-то момент решили купить квартиру. На жилье в Киеве денег не было. Тогда остановились на Буче в 30 км от столицы, в которой и застали войну.
«Я беларус и никогда от этого не отказывался»
После рассказа об оккупации Бучи в подкасте заходит речь о Беларуси. Ситуацию в нашей стране тоже иногда называют оккупацией. С этим определением Сергей согласен.
— Я считаю, что это одна из форм оккупации. Понятно, не классическая. Можно сказать, гибридная оккупация, — предлагает он терминологию. — Там сейчас ситуация такая, что кого угодно могут посадить за что угодно. За лайк или просто придумать причину. Уже с 2020 года чуть ли не каждый день кого-то забирают, сажают. Суды идут нон-стоп просто. Хотя, казалось бы, четыре года прошло с протестов, и они… Дальше и дальше работает эта машина репрессий. Поэтому да, это в некотором смысле оккупация.
Последний раз Сергей был в Беларуси на фестивале в феврале 2020-го года. Хотел бы принять участие и в августовских протестах, но тогда как раз действовали карантинные ограничения. Вспоминает: такого количества людей на улицах просто не ожидал.
— Для многих это было неожиданностью, для многих моих друзей… Что люди могут выйти в таком количестве на протесты, — говорит он. — Почему люди вышли? Потому что в том числе, кроме «политических» вопросов, наложилось то, что решили обмануть людей. Там были фальсификации. Еще такой момент: во время ковида позиция Лукашенко была, что это все х**ня, ничего страшного. И, грубо говоря, все ох**ли от такого нахальства. Люди самоорганизовались, помогали, волонтерили. А выборы наложились на этот цинизм в медицинском вопросе.
Возвращаться в Беларусь насовсем Прилуцкий не планирует. Но возможности приезжать, ездить к родным очень не хватает, признается он.
— Я беларус, который живет в Украине. Гражданин Украины, но беларус и никогда от этого не отказывался, не отказываюсь и не буду. Потому что Беларусь и беларусская культура в целом — это вопрос национальный, его надо отделять от псевдовласти, которая сейчас в Беларуси. Потому что она не легитимная. И мне грустно, когда отождествляют беларусов с этой псевдовластью. А со временем и про беларусскую культуру так же начинают говорить: «Все это х**ня, это вражья культура». Но когда мне говорят, что беларусы такие же, как россияне, они забывают, что мы никогда не были имперцами и не претендовали на чужие территории. Поэтому как минимум с этой точки зрения это выглядит странно.
Отвечая на вопрос о дне, когда Лукашенко умрет или попадет в тюрьму, Прилуцкий называет его «днем народного праздника».
— Я думаю, многие будут рады и выпьют за это, — считает он. — Как бы назвал, фиг его знает, я так не думал. Батькопад (смеется). У меня даже стих был про смерть Лукашенко, как там все радуются. А вообще Адам любит говорить, что Путин — какашка. Я думаю, что и про Лукашенко так можно сказать.
