Евгению Громадскому 23 года, он получил звание Героя Украины в 2022-м. Сейчас капитан служит в 92-й отдельной штурмовой бригаде командиром роты и работает на Бахмутском направлении. Мы поговорили с молодым офицером о встрече с Владимиром Зеленским и Валерием Залужным, полке Калиновского, смерти отца, российских пленных, новом поколении украинских военных и самом большом ужасе на войне.
Смерть отца
— В марте 2022-го вам присвоили звание Героя Украины. За что?
— За оборону Харькова во время первых боев, когда были попытки прорыва. Я прекрасно понимал, что нужно брать ответственность и идти воевать. Командиры это заметили и подали меня на такую высокую госнаграду.
Мы удерживали трассу Белгород — Харьков. Мне поступила команда выдвигаться, при выезде из города я встретил наших, которые отступали. Я принял решение занимать оборону на окружной трассе Харькова. Я сделал огневой мешок (район, который заранее подготовлен для ведения по нему огня с разных сторон — Прим. ред.). Ночью началась попытка прорыва в сам город. Противник вклинился в нашу линию обороны, мы их встретили. Выстрелами из ручных противотанковых гранатометов уничтожили голову колонны, а потом и остаток техники.
— Опишите свои чувства в первые дни войны.
— Я больше переживал не за себя, а за подчиненных — это молодые срочники 18−19 лет. На второй день погиб отец (Олег Громадский был известным украинским военным. — Прим. ред.), но я отключил эмоции. Надо просто воевать, а не заниматься похоронами. Потом будем думать, что, как, зачем и почему. Я отца похоронил только через 2,5 недели.
— Как он оказался в бою?
— Отец был на пенсии. У него большой военный опыт ведения боевых действий. Он решил помочь и поддержать, когда все началось, и приехал ко мне.
— При каких обстоятельствах он погиб?
— Они выезжали со своей позиции и попали под артиллерийский обстрел. Отец выпрыгнул из машины. У него были множественные пулевые ранения и два осколочных, не совместимых с жизнью, — в голову и в руку. Вот и все.
— Когда вы об этом узнали?
— Я направлялся из-под обстрела на запасные позиции, нужно было поменять боевую машину, она была повреждена. Меня вызвал командир и
сказал: «Нашли тело твоего отца, он погиб». У меня забрали оружие и сказали идти в отпуск. Я ответил: «Никакого отпуска, оплакивать потом будем». Уже на следующий день мне поставили задачу выдвигаться на участок обороны города.
— Как пережили утрату?
— Никак. Я морально отпустил. Да, тяжело потерять близкого человека на войне. Тем более это отец, который был примером и моей гордостью. Я стремлюсь заработать такое же уважение поступками, как и он. Мне его не хватает. Элементарно хочется позвонить и спросить совета. Но я отпустил ситуацию, понимаю, что жизнь на этом не заканчивается.
— Почему похоронили только через 2,5 недели?
— Не работали морги. В первые дни войны людей туда просто свозили, и все. Не было возможности выдать бумаги, вскрытие провести, освидетельствование пройти. Тела просто лежали одно на одном, было очень много гражданских. Маму эвакуировали. Мне нужно было командовать обороной участка. Когда была возможность, в телефонном режиме пытался решить вопрос с похоронами.
— Где они прошли?
— В Харькове на кладбище № 18. Мы с моими товарищами привезли тело отца и сами же его там и похоронили, со всеми почестями, положенными офицеру.
— Когда вы были подростком, отец служил в зоне АТО, вы приезжали к нему на каникулы. Он тогда разрешал вам вместе с другими бойцами ездить на позиции?
— Да. Он понимал, что его ребята меня в обиду не дадут. Как говорил отец: «Ты лучше проведешь время тут под присмотром, чем где-нибудь с наркотиками или алкоголем». Мне и самому было интересно. Я национально настроенный подросток, отец на войне, мама тоже там, что мне делать? Там люди погибают. Парни не хотели меня брать с собой на операции: «Ты подросток, сын комбата, а если с тобой что-то случится?» Я сам напрашивался.
— Отец спокойно отпускал?
— Переживал. Но если понимал, что это безопасно, то давал добро. Если это была разведывательная операция или нужно было выйти на опорный пункт противника, то тогда не отпускал. Помню, как с СПГ (противотанковый гранатомет. — Прим. ред.) стреляли. Мы выходили рано утром и начинали работать по противнику, разрывали в щепки.
— Сейчас, когда вы воюете, вы мстите за отца?
— Да, но не только за него. У меня много друзей погибло на этой войне, за которых максимально хочется мстить. Больше всего за моего подчиненного и близкого друга Щегла. Мстить, мстить, мстить. Он был для меня старшим братом. Я восхищался им. Он погиб во время артиллерийского обстрела, ему осколки попали в сонную артерию. Мы недавно добились, чтобы ему присвоили посмертно звание Героя Украины. Он этого заслуживает.
Зеленский и Залужный
— Награждал вас президент Украины. Как все прошло?
— Приказ был опубликован 25 марта 2022 года. Орден мне вручили только в сентябре. В августе я написал в Офис президента: «Приказ был, а еще не вручили. В чем причина?» Меня уже друзья начали подкалывать: «Тебе, по ходу, посмертно дали». 28 сентября меня вызвали в Киев на награждение. Когда я подошел к президенту, я забыл свое имя: «Пан президент України, старший лейтенант…» И забыл. Волнение было очень большое.
— Как Владимир Зеленский отреагировал?
— Никак. Я, кстати, его очень сильно уважаю. Человек близок к народу. Я рад, что он президент. Он многое сделал для страны.
— Вы тогда обратились к главнокомандующему ВСУ Валерию Залужному, зачем?
— Я тогда служил в Нацгвардии и хотел перевестись в бригаду, в которой сейчас нахожусь. Здесь отец служил, и я мечтал об этом. Меня не хотели переводить, и я воспользовался моментом и подошел к Залужному. Объяснил всю ситуацию. Через неделю все случилось.
— У вас были документы с собой?
— Да. Я надеялся, что у меня будет возможность максимально быстро решить вопрос. Собрал все бумаги и сложил во внутренний карман.
— До этого вы с Залужным встречались лично?
— Нет, но он служил вместе с отцом.
— Что отец про него рассказывал?
— Он всегда очень позитивно отзывался о главнокомандующем. Человек слова и чести. У него нет задачи выслужиться перед кем-то, он хочет сделать максимально комфортно для бойца и исполнителя. На короткой ноге с людьми — не стесняется подойти к солдату и спросить, как дела.
Контрнаступление и мультики с врагом
— Вы были участником Харьковского контрнаступления в 2022-м. Почему тогда ВСУ добились таких успехов?
— Непосредственно инициатива некоторых подразделений.
— Что это значит?
— Задача стояла одна — пройти полпути определенного участка. А некоторые проявляли инициативу и говорили: «А зачем нам здесь стоять? Пойдемте дальше». Люди были максимально мотивированы перейти от обороны к наступлению. Мы продвинулись вперед на сотни километров. Была максимальная отдача после первых успехов: «У нас получается, давайте дальше, чего нам останавливаться здесь».
— Что было на освобожденных территориях?
— Много коллаборантов. Это очень сильно расстраивало. Они не понимали, думали, что мы россияне. Да, большинство людей позитивно встречали — «Мы вас ждали». Патриотически настроенные украинцы, много таких было, особенно в возрасте до 50 лет. Те, кто старше, пожилые, им было все равно, кто будет. Россияне пришли — хорошо. Украинцы пришли — будем под украинцами. Так они размышляли.
— Как сейчас на линии фронта?
— Стабильно, потихоньку двигаемся. Есть частичные успехи. Продолжаем возвращать позиции, которые были утрачены.
— Почему это контрнаступление идет сложнее?
— По моему мнению, из-за того, что противнику дали возможность подготовиться и научиться воевать. Когда было Харьковское контрнаступление, у россиян не было организованного управления между подразделениями. Плюс сейчас появились минные поля, инженерные сооружения, доты (долговременные огневые точки. — Прим. ред.). Они успели укрепиться.
Сейчас российскую армию обеспечивают старыми советскими танками Т-55. Но это танк, он стреляет. Плевать, что он старый. Людей у них больше. Даже если они хаотически стреляют. На 10 тысяч пуль — одна попадет. Мы встречались с очень серьезным противником, было тяжело.
Вот говорят, что вагнеровцы — это мясо. Но там тоже есть много опытных бойцов. Единственное, что они очень сильно боятся своих командиров. Если им сказали, что надо взять позицию, то они начинают четко, не думая, идти в лобовую. Иногда становится страшно, когда поднимаются 100 человек и начинают идти на тебя. Ты часть убил, из 100 осталось 10, тут еще 100 идут, и так дальше. А вы стоите в обороне. Их успехи были из-за количества.
— Я знаю, что вам приходилось надевать российскую форму. Зачем?
— У меня есть российский комплект «Горка» — обычная зеленая форма. Я в ней иногда ходил. Мой товарищ научил меня этой теме: «Не надо представляться, что ты украинский военный. Просто подходи и спрашивай: „Бабуль, а где наши?“ И она тебе сама расскажет, кто наши и где они». И ты выполняешь такую агентурную роль.
Или мы шли, я же русскоговорящий, и встречали россиян, могли поздороваться с ними и разойтись. Мы в основном с местным населением работали: «Мы отстали, пытаемся наших найти, радиостанция села». Они отвечают: «Наши русские? Вон туда и туда, мальчики. Только вправо не ходите — там мины».
— Вы берете пленных. Как проходит общение с ними?
— В первую очередь узнаем информацию по направлению — есть ли командиры, какая линия обороны, где позиции, какое вооружение. Потом уже спрашиваем, что за человек, откуда приехал и так далее. А в конце уже начинаются светские разговоры: «Вы приехали освобождать нас, а от чего?» Интересно, как они думают. Ты предлагаешь чай, кофе, сигарету. А он: «Кофе? И сигарету можно?» У них начинается error 404. «Нам же рассказывали, что здесь нацисты, которые всех убивают, а здесь человеческое отношение». Мы относимся к военнопленным как положено, дабы не повторять судьбы этих русских собак, которые ведут себя бесчеловечно с нашими парнями — избивают, пытают, калечат и убивают. Нет у них никакой чести.
— У вас есть история про мультфильмы…
— Да, пленный лежал. Парни тоже отдыхали. Подошли, легли к нему и спросили: «Какой мультик будем смотреть?» Он в шоке, думал, что мы решили поприкалываться. Он сразу не понял, что происходит. Смотрели «Машу и Медведя», «Свинку Пеппу», «Рика и Морти», «Симпсонов», «Футураму». Он был у нас несколько дней, а потом его передали в обменный фонд. После он оказался в России, откуда сбежал и уехал в Казахстан. Иногда заходит ко мне на прямые эфиры в Instagram: «Я такой-то, помнишь меня? Я рад, что ты живой».
Была еще история, двое пацанов взяли военнопленного и сказали: «Давай отмолим грехи тебе, на том свете зачтется. У тебя есть столько-то времени, иди собирай своих кентов и приходите сдаваться в плен». Отпустили, он ушел… А потом вернулся и привел с собой двадцать одного человека. Те тоже сдались в плен. Там были старослужащие солдаты, не мобилизованные.
Жесткий бой, ранения и языковой вопрос
— Вам 23 года, у вас много подчиненных, среди них есть люди, которые старше вас. Как вы зарабатываете авторитет?
— Практически все старше меня. Авторитет зарабатываю элементарно — «Смотри на меня и делай, как я». Участвую вместе с ними в операциях. Я показываю пример. И подчиненные такие: «Вау, командир вместе с нами, значит, он знает, что делает». На полигонах я вместе с ними в каске и в бронежилете занимаюсь. Люди видят, что я с ними.
— Приходится кричать?
— Да. Когда начинается паника и дезориентация, тогда кричу. Так быстрее доходит до человека.
— Чем новое поколение украинских военных отличается от старых?
— Мышлением и небоязнью взять на себя ответственность. Если раньше: «Зачем стрелять? Там будет ответка по нам. Меня командир будет ругать», то сейчас офицеры говорят: «Я лучше сделаю и возьму на себя ответственность». Это одна из причин, почему я получил звание Героя Украины. Я не побоялся взять ответственность, принять бой, когда некоторые отступали.
— Украинский военный нового поколения — кто он?
— Мотивированный, образованный и максимально патриотически настроенный человек.
— Когда я писал вам по поводу интервью, то извинился, если в моем сообщении на украинском будут ошибки, вы сказали: «Ничего страшного. Я русскоговорящий и ничего против не имею». Языковой вопрос — это не проблема?
— Нет. Я понимаю, что нужно стремиться уходить от русского языка. У нас своя страна и свой язык. Но мне кажется, что не на этом этапе войны поднимать языковой вопрос. У меня около 80% знакомых на войне — русскоговорящие. Когда официальные запросы или встречи, то, извини, я буду разговаривать на украинском.
— Самый большой ужас, который вы видели на войне?
— (Задумался)… Наверное, это начало, когда был обстрел Харькова. В морге люди просто лежали, как в фильмах про чуму, — наваленные кучей тела… Б***ь, п***ец. Иначе не назвать.
— Недавно мы делали интервью со штурмовиком-белорусом, и он сказал: «Наша работа — очень неблагодарная, тут не бывает без потерь». У вас так же?
— Да. Каждый бой приносит если не убитых, то тяжелораненых.
— Самый жесткий бой, в котором вы были?
— Начало войны. Первый наш штурм населенного пункта Малая Рогань. Было много раненых и погибших. Там было все — начиная от стрелкового боя и заканчивая авиацией, ракетами, вакуумными бомбами.
— У вас три ранения?
— Больше, но не буду называть цифру. Расскажу о ранении в лицо, оно было самое жесткое. Шли с товарищем, услышал взрыв, оказался на земле. Держался за одну сторону лица, а оказалось, что пострадала вторая. Сломана верхняя челюсть, половину зубов выплюнул. Первая моя фраза после ранения: «Глаз на месте, это самое главное». У меня страх потерять руки и глаза.
— Как вы думаете, сможете жить без войны?
— Да, конечно. У меня есть много планов на будущее. Я кадровый военный, хочу сделать себе карьеру. Мне нужно сдержать обещание перед отцом.
— Какое?
— Переплюнуть его по званию и стать генералом.
— Белорусов встречали на войне?
— Приходилось с ними вместе воевать. Тут, кстати, полк Калиновского. Они вызывают огромное уважение. Честь и хвала им. Все-таки приехать воевать за другую страну — дорогого стоит. Парни красавчики, максимально отдаются своему делу. Респект.
— В конце мы у всех собеседников спрашиваем, когда и как закончится война?
— Через пять лет. Донецк, Луганск, Крым будут в составе Украины.
— Пять лет?
— Может, чуть больше. Начинается затяжная война, а людской ресурс у России больше. Нас будут пытаться перевести в борьбу на выживание. Победу сможем одержать с помощью инициативы, ума и технологий.
— Морально пять лет не бьют по голове?
— Бьют, но я офицер. Я давал присягу.
