Вторая волна освобождения политзаключенных и возможная подготовка третьей к недавно изобретенному Дню народного единства невольно ставят вопрос о мотивах этих шагов. Такая цепочка решений уже не может быть случайностью или минутным порывом души. Артем Шрайбман рассуждает о том, что может стоять за этими действиями властей.
Артем Шрайбман
Политический аналитик
Ведущий проекта «Шрайбман ответит» на «Зеркале». Приглашенный эксперт Фонда Карнеги за международный мир, в прошлом — политический обозреватель TUT.BY и БелаПАН.
Судя по всему, напрасно я допускал, что режим просто хочет прикрыть за гуманизмом освобождение важного для Польши Андрея Почобута, который пока так и не вышел на свободу. Для торга по одному человеку уже слишком много усилий.
Версию начала новой полноценной либерализации пока тоже сложно брать в расчет. Репрессии не прекращаются, «домашних химиков» отправляют в колонии, место помилованных активно занимают новые арестованные — только за июль правозащитники признали политическими заключенными 63 человека.
Вышедшие во вторую волну, судя по первым сообщениям, больше подходят под профиль тех, кому по здоровью и возрасту просто нельзя было находиться в колониях. Но если бы мотивом этих помилований был проснувшийся у Лукашенко гуманизм, это бы не объяснило выход других людей — молодых и, насколько известно, не тяжелобольных, но зато со скоро истекающими сроками.
Я вижу два возможных объяснения действий Лукашенко. Во-первых, демонстративный гуманизм может быть картой в игре со внутренней аудиторией, к выборам 2025 года. То есть показать народу добрую сторону Лукашенко, снять какой-то градус напряжения в обществе. Но тут остается неясным, кого власть хочет таким образом убедить.
Противники режима не поверят в гуманность Лукашенко на 31-м году его правления и пятом году репрессий. Сторонники и так его поддержат, им эти жесты в отношении врагов необязательны. Люди в середине — так называемые нейтралы — в основном не настолько политизированы, как крайние группы общества, и поэтому большинство из них эти точечные помилования могут даже не заметить. Получается, что сигнал может быть позитивно воспринят какой-то частью гуманных сторонников режима и порадовать маленький сегмент политизированных, но нейтрально настроенных беларусов.
Это выглядит как слишком тонкая игра для политика перед выборами, на которых не предвидится конкуренции ни за чьи голоса. Но вполне возможно, сам Лукашенко видит эту ситуацию иначе, и у него есть какая-то внутренняя потребность периодически казаться милосердным человеком для какой-то части своей аудитории, которая не в курсе продолжающихся арестов и издевательств над политзаключенными.
Другое объяснение более прагматично: Лукашенко хочет завязать диалог с Западом. И тут есть два варианта. Возможно, он рассчитывает такими небольшими уступками, несмотря на сохранение всех остальных проблем, выторговать какие-то встречные шаги от ЕС и США. Мы еще вернемся к этой идее ниже. А во-вторых, вполне возможно, Лукашенко рассматривает свои перспективы в диалоге с Западом в более широком контексте, например, ожидая региональной перезагрузки из-за начала переговоров по Украине.
Эту вторую версию высказывали секретарь Координационного совета Иван Кравцов и политолог Рыгор Астапеня, и они вполне могут оказаться правы. Но не в том смысле, что скорые переговоры по Украине неизбежны, а в том, что Лукашенко может так считать и готовиться к этому. Ведь если ожидать, что Запад и Россия скоро договорятся по главному из своих разногласий, на месте Минска логично попробовать готовить сани летом, чтобы не остаться в изоляции в одиночку.
В последние месяцы мы слышали несколько заявлений Лукашенко, которые можно трактовать именно как подготовку к таким переговорам. В конце мая он запретил пропагандистам агрессивные нападки на Украину: «Вы же не забывайте, что когда-то нам придется с ними налаживать отношения».
В своем свежем интервью телеканалу «Россия» он не только много говорил о перемирии и необходимости заканчивать эту «драчку», но и произнес крамольные для российского ТВ слова о том, что Украина, оказывается, уже денацифицирована. Зачем делать заявления, идущие вразрез с основным нарративом канала, которому даешь интервью? Это имеет смысл, если ожидаешь, что скоро твои слова будут не такой уж ересью.
В сценарии, где Владимиру Путину нужно будет уже через несколько месяцев продавать россиянам перемирие, Кремль и его пропаганда почти наверняка будут вещать про «достигнутые цели СВО». Одна из них — мифическая денацификация, которая, благодаря своей абстрактности, является самой достижимой задачей. Просто объяви, что миссия выполнена и ты убил достаточно нацистов. Кто ж их будет считать, особенно раз они изначально жили скорее в головах, чем в реальности. Лукашенко же, кажется, пытается предугадать будущий российский пропагандистский мейнстрим и попасть в него заранее.
Освобождение политзаключенных «по капле» в этом сценарии тоже имеет определенный смысл. Сигнал Западу здесь такой: вы готовитесь к диалогу с Россией, но и я не забронзовел, я способен к дипломатии. Когда начнете обсуждать дела военные с Москвой, не забудьте, что и я готов поговорить про то, что волнует вас — политзаключенных. И вот вам несколько напоминаний, чтобы не забывали.
Я не возьмусь здесь и сейчас сказать, какое из этих «прагматичных» объяснений действий Лукашенко правдиво. Мы пока можем лишь спекулировать об этом. Проблема в том, что какое бы из них ни было верным, расчеты, положенные в основу обоих мотивов, выглядят оторванными от реальности.
За последние два года, несмотря на все зигзаги войны, позиции России и Украины не стали ближе друг к другу. Меняющаяся риторика и Зеленского, и Путина, которые стали говорить о мирном процессе чуть чаще в 2024 году, чем в 2023-м, в этом смысле не означает ровным счетом ничего. Эти заявления куда логичнее объяснить желанием как Москвы, так и Киева показать всему остальному миру, что препятствием для переговоров является другая сторона. Мол, мы-то хотим мира, но как вот с этими договариваться?
Даже до курской операции ВСУ никаких серьезных стимулов к скорым переговорам у обеих сторон не было. Россия уже почти год медленно и тяжело наступает. Зачем Путину останавливаться, если можно продолжать улучшать свою будущую переговорную позицию? Народ терпелив, экономика перегревается, но не плавится, придумать новые санкции Западу сложно.
У Украины, несмотря на всю сложность положения на фронте, не больше стимулов для переговоров. Затребовать перемирие из слабой позиции — значит отдать второй стороне возможность диктовать его условия. Верить Путину на слово невозможно. Запад, очевидно, не созрел для предоставления убедительных гарантий безопасности Украине, чтобы нападение России не повторилось. А это значит, что таким перемирием ты просто даешь Путину передышку, чтобы продолжить войну, когда он посчитает нужным. В итоге Украина всю весну и лето ускоряет мобилизацию и проводит рискованную курскую операцию, которая делает скорое начало переговоров еще менее вероятным.
Надежды на приход к власти в США Дональда Трампа в этой связи тоже сомнительны. Может ли он «сдать» Украину, перерезав поставки ей оружия и денег, если Зеленский откажется от переговоров под давлением? Безусловно. Может ли он завалить ее вооружением, чтобы поставить в сложное положение Москву, если в отказ пойдет Путин? Тоже да. Но оба эти хода просто дают одной из сторон стимул наступать, а не останавливаться. А лишь из-за угрозы администрации Трампа сделать что-то из этого ни Киев, ни Москва не станут превентивно «сдаваться» и требовать перемирия. Способность Вашингтона, лишь щелкнув пальцами, раздавать такие команды сторонам этой войны сильно переоценена.
У большей динамичности войны при Трампе может быть целый веер последствий, но нигде в них не просматривается устойчивое перемирие с попутной перезагрузкой российско-западных отношений. Ни цепочка поражений россиян, ни продавливание Украины до капитуляции не ведут к быстрому снятию западных санкций против России. И если Лукашенко рассчитывает на этот сценарий в обозримом будущем, его ждет разочарование.
Его другой и более прямолинейный возможный расчет, о котором мы сказали, — что удастся, освободив лишь несколько десятков политзаключенных, вовлечь Запад в диалог с собой. Эта надежда выглядит еще более утопичной.
Проблема не только в том, что попутно продолжаются репрессии и на Западе нет слепых людей, которые бы это не замечали. Проблема в отсутствии интереса у основных западных игроков к Минску и микроскопическим колебаниям его внутренней политики. Чтобы Берлин, Вашингтон, Лондон или Брюссель обратили внимание на эти действия, поверили в устойчивость разморозки и готовы были предложить Лукашенко что-то весомое взамен, объем его уступок должен быть многократно бóльшим, чем то, что он делает сейчас.
А шаги такого масштаба, как точечные помилования политзаключенных, могут заметить лишь редкие страны, которые особо глубоко погружены в наш политический кризис — вроде Польши или Литвы. По невезению Лукашенко, это как раз те страны, которые склонны скорее блокировать любое изменение европейской политики по отношению к Минску, чем лоббировать новый круг потепления отношений.
Поэтому самая вероятная реакция Запада на очередные волны подобных политический амнистий — отстраненное «мы приняли во внимание», твиты с одобрением выхода на свободу людей и напоминанием Минску о том, сколько политзаключенных остается за решеткой.
Это значит, что гуманитарно важными становятся два вопроса. Во-первых, на сколько Лукашенко хватит веры в свою способность разморозить разговор с Западом, отпуская десятки политзаключенных, или в то, что мы на заре большой перезагрузки, в которую ему надо впрыгнуть. И во-вторых, как он отреагирует, когда поймет, что эти надежды были иллюзорны.
В интересах освобождения как можно большего числа людей было бы хорошо, чтобы на Западе нашлись влиятельные голоса, которые бы попробовали предложить Минску хоть что-то, пусть даже символическое, для продолжения этого процесса — какой-то телефонный разговор с Лукашенко или встречу на высоком уровне. Но пока, кажется, что политической воли может не найтись даже на такие жесты. И это тот случай, когда искренне хочется ошибаться в своем скепсисе.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
